Пушкин

И, наконец, в Ленском вызревал поэт-трибун, социальный лирик, представитель гражданской поэзии. Это был третий, самый зрелый, стиль его. В своем творчестве он не уходил от жизни и современности, от их зол и страданий: «Но чаще гневною сатирой одушевлялся стих его». Этот «ювеналовский» стиль ставит Ленского в прямую связь с обличительной поэзией современных бунтарей. В черновиках романа отмечался не только философский и артистический склад мысли, но и «политический ум» поэта. «Вольнолюбивые мечты», «благо мира», ненависть к «модному свету», темперамент оратора и мятежника, наконец образ праведника в цепях и гибель «смертью смелых» — все это рисует уже не лирического мечтателя, но поэта-гражданина, бурно вырастающего из певца унылых воздыханий в общественного деятеля и революционного борца. Пушкину дорог «строгий Ленский», возвышенный и гордый поэт, цвет декабристского поколения. Это «юноша, готовый высокий подвиг совершить» (по черновому варианту). Основная тема его мировоззрения звучит как историческая справедливость и освобождение человечества. «Он верил», — сообщает поэт, —

Что есть избранные судьбами, Людей священные друзья, Что их бессмертная семья Неотразимыми лучами Когда-нибудь нас озарит И мир блаженством одарит.

Эти избранники — вожди человечества, борцы за всеобщее счастье, за грядущий золотой век. Смысл выражения «друзья людей» раскрывается нам по аналогии с «Деревней» Пушкина, где уже выступает «друг человечества», термин, связанный с лексикой французской революции («друг народа»). Это та поэзия социального гуманизма, которую зачинал в России Радищев и которую поднял на такую недосягаемую высоту его гениальный продолжатель.

Ленский, как видим, прошел не только через мечтательный романтизм германского типа, умозрительный и пассивный, он достиг и активного передового романтизма, которому сочувствовал сам Пушкин и который Гюго так убедительно и смело сравнивал с политической свободой. Недаром Мицкевич писал: «Ленский — тоже Пушкин в одну из эпох жизни его».

В лирическом некрологе Владимира Ленского имеется и горько ироническая строфа о возможном разложении такой поэтической натуры в процессе жизни с ее пошлостью и прозой. Белинский придавал большое значение этому отрывку и считал обрисованную в нем будничную участь многих «пылких» романтиков наиболее реальной в условиях русской жизни той поры.

По-иному истолковал гипотезу Пушкина о Ленском-обывателе Герцен: нет, «обыкновенный удел» не мог ожидать этот чистый и возвышенный дар! Ленский — это «жертва русской жизни», это «острое страдание», одна из тех «чистых натур, которые не могут акклиматизироваться в развращенной и безумной среде». Пушкин был так потрясен безвременной гибелью этой «искупительной жертвы» своего поколения, что поспешил утешить читателя, «изображая ту пошлую жизнь», которая ожидала бы молодого романтика.

Подлинное творческое истолкование Ленского дал в своей музыкальной интерпретации Чайковский. Истинные поэты сгорают, а не разлагаются.

Вот почему не к Шевыреву и Погодину ведет нить духовной преемственности от Владимира Ленского: он близок к судьбе великих и обреченных русских поэтов своей эпохи: Пушкина, Грибоедова, Лермонтова, Рылеева, с которым сравнил его сам автор. В русской поэзии именно он остается носителем «пламенной смерти» (по слову Гёте). В образе Ленского Пушкин создал бессмертный по красоте и трагизму образ сраженного поэта.

4

Таковы три центральные фигуры пушкинского романа, быть может, самые обаятельные во всей русской литературе прошлого столетия.

Углубленные психологические портреты современников приобретали в этом «собрании пестрых глав» особый поэтический колорит. Продолжая южные поэмы на широком общественном фоне, «Евгений Онегин» длил их задушевный тон признаний и жалоб, личного монолога или сердечной исповеди. Вот почему этот роман нового типа с его широким охватом эпохи строился в основном на испытании героев через любовь. Евгений, Татьяна и Ленский даны в их высшем душевном опыте. Три глубоких признания звучат в романе: письмо Татьяны, предсмертная элегия Ленского и письмо Онегина, познавшего, наконец, могучее чувство и великую скорбь. Именно эти три любовные жалобы сообщают свою взволнованную тональность образам главных героев и всей поэме их жизненных судеб.

Белинский первый отметил широту охвата русской жизни в «Евгении Онегине», где наряду с центральными фигурами изображена и крепостная масса. У гениальных поэтов, пишет критик, крестьянские типы выходят благороднее господ и вельмож: старая Филипьевна, «при своей простоте и ограниченности приводит нас в умиление», «и вместе с Татьяною мы вздыхаем над могилою ее бедной няни». Этот глубоко народный образ как бы приоткрывает нам ту великую трудовую Россию, которая выносит на своих многострадальных плечах изощренную культуру высших классов.

В унисон с этими признаниями здесь звучит и поэтическая автобиография Пушкина, развернутая от «садов лицея» до николаевского Петербурга. Это как бы фрагментарные мемуары поэта: обращения к друзьям, воспоминания о сердечных увлечениях, впечатления от искусства, влюбленность в родные пейзажи. В романе как бы раскрывается «искренний журнал» автора, как он сам назвал интимный альбом своего героя. Эти листки признаний и раздумий сберегли и сохранили в новой, своеобразной форме утраченный рассказ поэта о его скитаниях и встречах с выдающимися современниками. Погибший в пламени Михайловского камина дневник Пушкина словно ожил в «Евгении Онегине», столь же тесно связанный с исторической современностью, как и сожженные южные тетради.

Такими воспоминаниями и «горестными заметами» Пушкин утверждал в «Евгении Онегине» свой особый стиль лирического реализма, сочетая правдивость изображения с элегичностью его трактовки и верность контуров с их изяществом и поэтичностью. Словно стихотворение Пушкина стало романом, сохраняя всю свою волнующую напевность, глубину чувств и неотразимую правдивость тона.

Так отпечатлелась на полотне Пушкина рабовладельческая и рабская страна — город и деревня, общество и народ. Сосредоточив основное действие романа в обеих столицах и в усадьбах среднерусской полосы, Пушкин понемногу раздвинул свое повествование до отдаленных областей своей родины. Перед нами как бы карта России от Невы до Арагвы и от Петербурга до Бахчисарая. Над этим обширным пространством родной земли высятся профили городов и выступает в своих великолепных сооружениях и ансамблях русская архитектура — набережная Невы и Петровский замок, лицейские парки и львы на воротах московских проездов, балконы и башни Белокаменной — «дворцы, сады, монастыри…».

А вокруг безбрежная страна с ее лугами, рощами, холмами и нивами. Пейзажная живопись только начинала развиваться в России, когда Пушкин в «Евгении Онегине» дал целую серию превосходных видов природы, охотно развертывая действие романа под открытым небом. Знаменитые зимние картины («На стеклах легкие узоры, Деревья в зимнем серебре») или этюды ранней осени («Природа трепетна, бледна, Как жертва пышно убрана…») чередуются с разнообразными зарисовками, воссоздающими со всей отчетливостью возвышенности Тригорского, узкую ленту Сороти, зеркальные озера Псковской области и надгробную плиту у ручья в тени двух сосен, отбрасывающих свою сквозную тень на имя убитого поэта. Это особый одушевленный ландшафт Пушкина, неразрывно связанный с тревогами его любимых героев. Кусты сирени и аллея к озеру в окрестностях Михайловского навсегда увековечены сердечным волнением влюбленной Тани.

Но более всего привлекает Пушкина духовная жизнь его родины. Он вспоминает поэтов, с которыми встречался на жизненном пути, — драматургов, пленявших его в юные годы, — знаменитых артисток драмы и балета. Художественная культура страны так же дорога поэту, как и чарующая красота ее бескрайных просторов.

В «Евгении Онегине» сказался глубокий интерес Пушкина к передовому общественному движению его времени. К концу романа автор хотел полностью раскрыть политический подъем лучших представителей своего поколения в их стремлении преодолеть «аракчеевщину» высшими началами разумного и свободного строя. Следы этого замысла ощущаются и во всем романе — декабристском по своему основному идейному звучанию.