Пушкин

В начале июня 1815 года в лицей приехал старый вельможа и видный поэт Юрий Нелединский-Мелецкий, автор знаменитой песни «Выйду ль я на реченьку», статс-секретарь Павла I. Он получил от вдовы Павла Марии Федоровны ответственное поручение написать кантату в честь бракосочетания ее дочери Анны Павловны с принцем Вильгельмом Оранским. Но престарелый «Российский Анакреон», не рассчитывая на свои силы, обратился за помощью к Карамзину, который и направил его в лицей к «племяннику Василия Львовича».

Е. А. Карамзина (1780–1851), жена историка.

С портрета маслом неизвестного художника.

Пушкина ждал в конференц-зале маленький плотный старичок, с приветливым взглядом и обходительными манерами куртизана XVIII века. Старый стихотворец, представленный в антологии Жуковского целым рядом лирических и народных строф, которые Пушкин знал наизусть, ждал теперь его литературной помощи. Поэт лицея смутился и почувствовал себя чрезвычайно польщенным. Он искренно любил стихи Нелединского, который считался предшественником Батюшкова и даже числился в почетных членах «Арзамаса». Вяземский называл его «нашим Петраркой». В одном из своих посланий (1815 г.) Пушкин говорит о заветной области любовной поэзии,

Где нежился Шолье с Мелецким и Парни…

И вот этот сладкозвучный лирик склонялся перед молодым дарованием. Можно ли было уклониться от столь почетного предложения?

Нелединский сообщил тему и наметил ее возможное развитие. Пушкину понравилось, что основной мотив соприкасается с драматической историей Наполеона и восходит к Веллингтону. Приняв намеченную программу, семнадцатилетний поэт сейчас же написал чрезвычайно мужественным и живописным стихом исторические стансы, в которых беглыми штрихами очерчены события наполеоновской эпохи — пожар Москвы, Венский конгресс, «Сто дней», Ватерлоо. Некоторые строфы, выдержанные в условном стиле декоративного батализма XVIII века, великолепны по своим образам и силе стиха:

Грозой он в бранной мгле летел И разливал блистанье славы.

П. Я. Чаадаев (1794–1856), в мундире Ахтырского гусарского полка. С портрета маслом неизвестного художника (1814–1815).

Он высшей волею небес Рожден в оковах службы царской, Он в Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес, А здесь он — офицер гусарской (1817)

Пушкин весьма удачно применил здесь прием, который и впоследствии служил ему при вынужденной разработке официальных приветствий: он обращается к историческим картинам или к портретной живописи, только в заключение сдержанно произнося необходимую похвалу.

Часа через два Карамзин с пером в руках уже читал эту превосходную кантату. Через день или два ее распевали хором в Павловске, и торжественные стихи лицейского поэта звучали в «розовом павильоне» так же стройно и призывно, как легкие куплеты к Маше Дельвиг, распеваемые молодыми голосами в гостиных царскосельских домиков.

Пушкин любил эту интимную дилетантскую музыку:

Я Лилу слушал у клавира; Ее прелестный, томный глас Волшебной грустью нежит нас…

Стихотворение это, вероятно, связано с последним увлечением Пушкина-лицеиста, отраженном в одной из его сильнейших любовных элегий той поры: «К молодой вдове». Это посвящение, обращенное к жившей в семье у Энгельгардта француженке Марии Смит, полно страстных признаний и как бы свидетельствует о счастливой победе, вероятно, воображаемой: молодая женщина недавно лишь овдовела, готовилась стать матерью, принадлежала к пуританскому семейству директора лицея. По-видимому, строки Пушкина о пережитой любви вызваны законами построения такого стихотворного укора молодой вдове, не забывающей и в новой страсти умершего супруга. Пушкин мог слышать в царскосельском театре «Дон-Жуана» Моцарта, написанного как раз на эту тему. В стихотворении встречаются метафоры и уподобления исключительной выразительности, вроде «быстрый обморок любви», и замечательные звуковые ходы, основанные на повторении слов и характерных согласных. По сравнению с элегическими жалобами «бакунинского цикла» оно отличается мужественностью тона и драматической силой: впервые в лирике Пушкина ставится и разрешается трагическая проблема любви и смерти и притом не в смиренном духе традиционных вероучений, а в радостном и безусловном провозглашении прав жизни и страсти.

Мария Смит сначала пожаловалась Энгельгардту на автора столь компрометирующего ее поедания, а затем нашла более остроумный выход: недурно владея пером, она вступила в стихотворное состязание с юношей и ответила стихами на французские куплеты Пушкину («Когда поэт в своем экстазе»). В нескромном поклоннике она оценила даровитого автора, но только для того, чтобы лестным обращением прикрыть непреклонность своего решения. Ей нельзя отказать в остроумии и весьма тонкой иронии.

Свидетельство об окончании Пушкиным лицея.

В июле 1816 года умер Державин. Через несколько дней Карамзин обедал во дворце и был поражен: «Никто не сказал ни слова о смерти знаменитого поэта…»

Но в стенах лицея известие это вызвало глубокий отзвук:

«Державин умер! Чуть факел погасший дымится, о Пушкин!» писал Дельвиг в надгробной оде. Стихотворение кончалось тревожной мольбой за того, кто призван владеть громкою лирой почившего поэта:

— Я за друга молю вас, Камены! Любите младого певца, охраняйте невинное сердце, Зажгите возвышенный ум, окрыляйте юные персты!..

В этой мольбе сказалась благоговейная нежность молодого поэтического поколения к своей первой и лучшей надежде — Пушкину.

Начальство до последнего момента не оставляло Пушкина в покое. К выпускному экзамену он должен был написать стихотворение «Безверие» на тему о муках атеиста. Таково было прощальное назидание Энгельгардта, вполне соответствующее общему направлению педагогической системы, «набожность» которой могла только усилиться с лета 1816 года, когда Разумовского сменил известный мистик А. И. Голицын. Ведомство его получило новое наименование — министерства народного просвещения и духовных дел, а по меткой формуле Карамзина — «министерства затмения».

Задание Энгельгардта никак не соответствовало воззрениям Пушкина. Его «Безверие» — такое же стихотворение «на заданную тему», как «Воспоминания в Царском Селе», написанное с таким же тонким пониманием жанра и такими же отличными стихами. По некоторым строфам того же 1817 года можно судить, насколько вольнодумство молодого Пушкина осталось непоколебленным этим публичным исповеданием.

В полдень 9 июня во второй раз появился в лицее Александр I. Новый министр Голицын представил царю всех выпускаемых воспитанников. Снова, как и 19 октября 1811 года, в лицейском зале прозвучало имя Александра Пушкина. Но теперь его сопровождал чин коллежского секретаря, уже меркнущий в славе первоклассного поэта, обласканного Державиным, Карамзиным и Жуковским.

Лицейское шестилетие мало дало Пушкину в плане учебных программ. Впоследствии другой великий поэт и отчасти педагог, Мицкевич, писал о царскосельском лицее: «В этом училище, направляемом иностранными методами, юноша не обучался ничему, что могло бы обратиться в пользу народному поэту; напротив, все могло содействовать обратному: он утрачивал остатки родных преданий; он становился чуждым и нравам, и понятиям родным. Царскосельская молодежь нашла, однакож, противоядие от иноплеменного влияния в чтении поэтических произведений Жуковского».