Пушкин

От встреч с друзьями весной 1836 года в Михайловском, Пскове и Москве у поэта создается горестное впечатление, что молодость ушла безвозвратно, что вчерашние беспечные юноши превратились в людей зрелых, уже отягощенных пережитыми годами. 14 апреля он писал Языкову: «Поклон вам от холмов Михайловского, от сеней Тригорского, от волн голубой Сороти, от Евпраксии Николаевны, некогда полувоздушной девы, ныне — дебелой жены, в пятый раз уже брюхатой…»

В Москве Пушкин встречается с Михаилом Орловым — арзамасским «Рейном», некогда вождем республиканцев и кандидатом в диктаторы, теперь тревожно ищущим путей к примирению с властью.

Александр Раевский женат и уже не кажется в московских гостиных таким неотразимым и властным «демоном», как на декоративном фоне Эльбруса и Черного моря. Выразитель вольнолюбивых надежд Чаадаев, пройдя через годы болезней и мрачного затворничества, ищет спасения в католической философии. «Нащокин здесь одна моя отрада», пишет Пушкин из Москвы, ценя теперь непосредственную жизненную одаренность своего приятеля выше эрудиции и декламации всех теоретиков, «демонов» и ораторов.

Такое же впечатление самобытного таланта производит на него выдающийся актер, вышедший из крепостных, — М. С… Щепкин. В тридцатые годы Пушкин не раз убеждал даровитых русских людей писать свои записки, оставлять потомству живые летописи об уходящем быте и ярких образах родного прошлого. От России официальной, неизменно внушавшей ему мысли о побеге, Пушкин с горячей любовью и подлинным творческим вниманием отличал страну ярких самородков. В Москве в 1836 году он собственноручно начинает записывать мемуары Щепкина; из этих начальных строк Пушкина выросла впоследствии живая и волнующая книга о жизненном и творческом пути великого русского актера.

Пушкин не засиживается в Москве, и 23 мая в полночь приезжает к себе на дачу на Каменный остров. «На пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда».

В отсутствие Пушкина 11 апреля 1836 года вышел первый выпуск «Современника». По блестящему качеству литературных материалов он стоял на исключительной высоте не только среди тогдашней периодики, но и всей русской журналистики. В этой книжке-сокровищнице находились: «Скупой рыцарь», «Пир Петра Первого», «Путешествие в Арзрум», «Покров, упитанный язвительною кровью» и критическая статья Пушкина о Георгии Конисском; три вещи Гоголя: «Коляска», «Утро делового человека» и статья его «О движеньи журнальной литературы».

В «Пире Петра Первого» Пушкин снова проявляет себя замечательным мастером исторической гравюры. Праздничная картина «Петербурга-городка» дает ощущение всей петровской эпохи. В ритме стиха, бодром и радостном, как бы звучит гул оркестров эскадры, флотских хоров и приветственных салютов. Это бьется самый пульс времени, когда мощное строительство новой культуры сочеталось с военными триумфами:

И раздался в честь Науки Песен хор и пушек гром…

Великолепные описательные строфы невидимо ведут к большой политической теме — «милости» («Нет! он с подданным мирится…»). Смысл стихотворения, напоминавшего о судьбе декабристов, раскрывается из заметки Пушкина к его историческому труду: «Петр простил многих знатных преступников, пригласил их к своему столу и пушечной пальбой праздновал с ними свое примирение».

Особый актуальный интерес представляло «Путешествие в Арзрум». В 1834 году вышла в Париже книга В. Фонтанье — «Путешествия на Восток, предпринятые по приказу французского правительства с 1830 по 1833 гг.». Это был резкий памфлет, вернее — грозная обвинительная речь, против России, ее армии и полководцев.

Пушкин решил опровергнуть это разнузданное дискредитирование русского войска, в рядах которого он совершил поход в ставку сераскира, и одновременно ответить на развязное утверждение политиканствующего путешественника, якобы «один поэт, известный своим воображением», нашел в Арзрумском походе сюжет для сатиры. Пушкин с искренним возмущением отвел нападки Фонтанье на действия русской армии высоко хвалебною оценкою Арзрумского похода, а его личный выпад решительным опровержением: «Может быть, смелый переход через Саганлу, движение, коим граф Паскевич отрезал сераскира от Осман-паши, поражение двух неприятельских корпусов в течение одних суток, быстрый поход к Арзруму — все это, увенчанное полным успехом, может быть, и чрезвычайно достойно посмеяния в глазах военных людей (каковы, например, г. купеческий консул Фонтанье, автор путешествия на Восток): но я устыдился бы написать сатиры на прославленного полководца, ласково принявшего меня под сень своего шатра и находившего время посреди своих великих забот оказывать мне лестное внимание». Поэт до конца оставался на страже интересов и достоинства своей родины. В нападках Фонтанье Пушкин расслышал отзвуки антирусской кампании французских политиков 1831 года и в своем «Путешествии в Арзрум» дал новую отповедь «клеветникам России».

Одновременно Пушкин выдвигает новые силы — представителей тогда еще совершенно безвестных в России национальных литератур. В первой же книжке «Современника» был напечатан рассказ Султана Казы-Гирея «Долина Ажитугай». «Вот явление, неожиданное в пашей литературе, — писал Пушкин, — сын полудикою Кавказа становится в ряды наших писателей. Черкес изъясняется на русском языке свободно, сильно и живописно…»

О первой книжке «Современника» дал отзыв в майском номере московской «Молвы» молодой критик Белинский. Он признал новый журнал «явлением важным и любопытным» как по знаменитому имени его издателя, так и по оригинальности помещенных в нем статей. Но ряд материалов, в том числе и «Путешествие в Арзрум» вызывает отрицательный отзыв критика, который вообще отказывает новому журналу в «нравственном влиянии на публику».

Вторая книжка «Современника» вызвала более отрицательную и во многом верную рецензию Белинского (хотя его характеристика нового обозрения, как органа «светского», не отвечала направлению издания). Эти обстоятельные разборы, видимо, заинтересовали Пушкина который и до этого знал Белинского по его страстным статьям, возбуждавшим такое негодование Погодина и Шевырева. Поэту были известны и отзывы критика «Молвы» о его творчестве. Белинский неоднократно высказывался о его деятельности, в основном настаивая на своем «глубоком уважении к первому русскому поэту», но при этом подвергая его последние произведения довольно суровой критике. Уже в «Литературных мечтаниях» 1834 года говорится о целом «пушкинском периоде нашей словесности», который «был ознаменован движением жизни в высочайшей степени»; но этот замечательный период Белинский признает завершенным к концу двадцатых годов. Из художественной прозы Пушкина он отозвался хвалебно о «Выстреле» и двух опубликованных главах «Арапа Петра Великого»; «Историю Пугачева» он признал «примечательным явлением нашей ученой литературы». Из поздней лирики Пушкина Белинский с восхищением выделил лишь «Безумных лет угасшее веселье». «Пиковая Дама», «Станционный смотритель», «Сказка о золотом петушке», «Песни западных славян» не встречают сочувствия критика. Свойственное тогдашней журналистике воззрение на творчество Пушкина тридцатых годов, как на закат блестящего таланта, разделяется и Белинским [79] . Со свойственной ему широтою взгляда Пушкин стал выше личного авторского самолюбия и высоко оценил критическое дарование молодого сотрудника «Молвы». В Москве поэт собирался лично увидеться и переговорить с Белинским, видимо, намереваясь привлечь его к сотрудничеству в «Современнике». Пушкин ценил «независимость мнений и остроумие» Белинского, обличающие «талант, подающий большую надежду». Поэту хотелось только повысить общую культуру даровитого журналиста, столь необходимую для разработки критического жанра; при этом условии «мы бы имели в нем критика весьма замечательного».

79

Напомним, однако, что Белинскому при жизни Пушкина оставались неизвестными «Медный всадник», «Русалка», «Дубровский», «Каменный гость», «Египетские ночи», «Летопись села Горюхина» и такие лирические создания Пушкина, как «Памятник», «Для берегов отчизны дальней», «Вновь я посетил!», «Осень», «Рыцарь бедный» и ряд других.

Все лето 1836 года Пушкин прожил на Каменном острове, в модном дачном месте на Черной речке. Поблизости, в Новой деревне, стояли лагерем кавалергарды. В помещении Минеральных вод устраивались балы, в каменноостровском театре шли французские спектакли. Наталья Николаевна и сестры Гончаровы были окружены привычным петербургским обществом. Д’Антес продолжал первенствовать в летних развлечениях и своей преданностью красавице Пушкиной занимать внимание праздных сплетников и настороженных врагов поэта.

Но, чуждый этой среде, редактор «Современника» готовил новые выпуски своего журнала. Вторая книжка со статьей Пушкина о российской и французской академиях, критикой Вяземского на «Ревизора», записками Дуровой и «Урожаем» Кольцова прошла через цензуру в июне. Готовился осенний выпуск со стихами Тютчева (между ними такие первоклассные произведения, как «Весенние воды», «Цицерон», «Фонтан», «Silentium», «О чем ты воешь, ветр ночной?»), с повестью Гоголя «Нос» и обширным вкладом самого Пушкина — рядом его статей, отрывков из «Рославлева», «Родословной моего героя», «Джоном Теннером».

Последняя статья представляла собою обзор записок цивилизованного американца, прожившего тридцать лет среди индейцев. Занимавшая некогда Пушкина романтическая тема о культурном герое в среде горных черкесов или кочующих цыган приобретала теперь черты политического реализма: конституция Соединенных Штатов, быт «нового народа», противоречия комфорта и наживы с идеями просвещения и демократии, «рабство нег ров среди образованности и свободы», «бесчеловечье Американского конгресса» к индейским племенам — эти острые вопросы новейшего социального строя сменяют теперь в писаниях Пушкина ранние байронические или шатобриановские мотивы о бегстве «мировых скорбников» от лжи цивилизации к чистоте первобытных нравов.

Один из друзей, посетив Пушкина в воскресенье, застал его за статьей «Джон Теннер». Поэт работал над ней уже целое утро и, встречая приятеля, сказал ему, потягиваясь, полушутливо и полугрустно: «Плохое наше ремесло, братец. Для всякого человека есть праздник, а для журналиста никогда».

В результате напряженного труда вырабатывался новый тип русского журнала. Поэт стремится придать своему «Современнику» характерные черты лучших европейских изданий, преимущественно английских. «Журнал Александра будет вроде английского «Quarterly Review», сообщала сестра поэта О. С. Павлищева. Пушкина, видимо, привлекало и другое издание — «Британское обозрение» («Revue Britannique»); оно имелось за 1830 год в его библиотеке. Журнал этот был посвящен новейшим культурным явлениям в Англии и Америке — «литературе, искусствам, художественным ремеслам, агрономии, географии, коммерции, политической экономии, финансам, юриспруденции и проч.». Особенное внимание уделялось жанру путешествий и роману; широко освещались вопросы представительного строя, организации фабричного труда, новых рынков, мореплавания, тщательно разрабатывался отдел литературной критики.