Пушкиногорье

— Только зарядить не очень туго… осторожней!

— Есть не очень туго! — ответил солдат.

Пушечку зарядили. Все стали во фронт. Раздалась команда «огонь!» — и грянул салют!

Февраль 1947 года был крутым, морозным, метельным. В день и час смерти А. С. Пушкина, как всегда, у его могилы в Святогорском монастыре собрались местные жители, сотрудники Пушкинского заповедник ка, школьники. Они возложили венки, помянули великого поэта живыми, добрыми словами. День этот был особый. Он был днем начала восстановления дома поэта в Михайловском. Коллективы сотрудников заповедника и восстановителей Ленакадемстроя на своем общем собрании заверили президента Академии наук СССР С. И. Вавилова в том, что они обязуются в самый короткий срок возродить усадьбу и дом поэта. На это Сергей Иванович Вавилов ответил строителям и хранителям благодарственной телеграммой.

У монастырской стены стоял наготове своеобразный поезд. В нем были люди, кони, сани, походная кухня и электростанция, полученные в Ленинградской военной академии тыла и транспорта. Полсотни мужчин и женщин выстроились вдоль поезда. Последнее напутствие. Команда — «Пошел!..» — и вся армада тронулась в путь. Возглавляли поезд начальник реставрационной мастерской Академстроя В. Смирнов и я. Ехали в Новоржевщину, Там Псковский облисполком выделил заповеднику лесную делянку для заготовки строительного леса к сооружению дома поэта и других исторических построек. Там в лесу и решили мы срубить дом, а потом, разобрав, подтащить его к реке и сплавом отправить в Михайловское, что и было сделано весною.

Приехали в лес. Тамошние лесники отмерили нам делянку. Поставили палатки, заготовили дрова, разожгли костры, задымила кухня, зашумел лес. Началась Суровая, интересная, походная жизнь. Все шло Вдохновенно, деловито и радостно. Лес был сосновый, отличный. Сруб получился на славу. Приехавший из Академии наук главный инженер Власов дал строителям «добро». Изредка приезжали сюда научные сотрудники заповедника. Они читали лекции о Пушкине, о восстановлении Ленинграда, Пулковской обсерватории, города Пушкина, рассказывали, как в нашей стране идет подготовка к пушкинскому юбилею, 150-летию его. Приезжала кинопередвижка… Все было благо… Дом приплыл в Михайловское вовремя и вовремя был поставлен на старый фундамент. Началась внутренняя отделка исторического памятника…

Кругом нашего лагеря было пустынно. Неподалеку виднелись две маленькие деревушки. Изб в них не было. Люди жили в наспех вырытых землянках. Наши строители многим жителям помогали отстроиться, особенно тем, у кого было много детей, стариков, где были инвалиды войны… Вспоминается, многое: разное, грустное и смешное…

Однажды в сильно морозный день решился я сходить в деревню и попросить ночлега у хозяев одной из землянок. Очень уж было холодно в палатке. Пришел я. Постучался. Двери открыла древняя старушка, Внутри землянки увидел я пол из тонких жердей, пляшущих под ногами. Окон нет, на столике — коптилка из консервной банки. На полу большое одеяло, бог знает из чего сшитое, старый армяк. Под одеялом что-то шевелилось, потом вылезли детские головки, а потом у их головок показалась еще одна головка маленького розовенького поросеночка, с которым ребятишки играли. В землянке стоял крепкий крестьянский русский дух. Несмотря на беспредельную бедность, в ней было как-то ласково и уютно. Я присел на самодельную лавку, сделанную из снарядного ящика. Спросил: «Где хозяева?» Старуха ответила, что они в лесу работают…

— Не хотите ли кашки немецкой? — спросила меня бабуля.

— Чего? — ответил я.

— Да кашки немецкой, — повторила она и продолжала: — Тут в подвале одной разбитой избы нашли мы два хороших немецких мешка… Смотрим, в них — горох — не горох, а зерна, будто бы и горох. Решили, что это гороховый сорт такой. Стали варить и есть. Ничего, есть можно! Изредка варим!..

Я поблагодарил за приглашение и согласился на трапезу. Хозяйка поставила на стол деревянную латку, положила в нее каши, сдобрила ее ложкой масла и поставила передо мной. Я ел и никак не мог понять, что ем. А потом догадался. Это был вареный хороший натуральный нежареный кофе в зернах. Его, вероятно, бросили фашисты, когда удирали из Новоржева.

Я любил натуральный кофе. В 1946 году он был очень большой редкостью. Я попросил старушку об одолжении… Она щедро насыпала его мне в шапку… Возвратясь к себе домой, я долго угощался этим кофе. И теперь каждый раз при слове «кофе» я вспоминаю тот год, новоржевский лес, землянку и добрую бабушку.

На околице Михайловского, почти возле калитки, ведущей к усадьбе поэта, стоит старая-престарая сосна. Вероятно, это самое древнее дерево в здешних рощах. Она стояла здесь тогда, когда и Михайловского-то еще не было, и ничего вообще не было. Не было ни Ганнибалов, ни Пушкиных, Ей, почитай, лет триста, а может, и больше…

Стоит старая сосна как маяк на берегу взморья. От нее все хорошо видно — окрестные поля, озера, холмы, нивы, деревни, все воспетое Пушкиным.

Только эта сосна не просто древняя, огромная, красивая, не просто, как говорится, «чудесный памятник природы». Она живой памятник Великой Отечественной войны.

В 1944 году, когда в Михайловском были гитлеровцы, она стояла на передовой линии фронта, который тянулся по берегу Сороти и вверх и вниз. Ее дряхлый, искалеченный ствол, сломанные сучья напоминают о героических днях освобождения пушкинской земли от фашистских захватчиков. Следы войны на ней неистребимы. Они-теперь стали мало заметны, но их обнаружить легко. Память человеческая никогда не позволит истребить их полностью.

Когда вы внимательно рассматриваете эту землю, вы видите полузаплывшие следы фашистских траншей, окопов» ям от мин, котлованов от блиндажей и бункеров.

Когда фашисты рубили михайловские сосны для постройки блиндажей в своей линии «Пантера» (они спилили сорок тысяч сосен!), нм хотелось спилить и это древнее дерево. И пила уже вонзилась в тело сосны. Но потом они решили ее оставить, очень уж мощное было дерево, и пила плохо брала его. Дерево было использовано иначе. В ее кудрявой кроне фашисты сделали гнездо для снайпера и площадку для артиллерийского наблюдателя. Ведь отсюда до нашего советского «передка» было меньше километра. Наши разведчики и наблюдатели быстро разглядели фашистских молодчиков и скоро сняли их с сосны.

За широким стволом дерева, в глубине рощи, фашисты устроили командный блиндаж. Кстати, для отделки его они использовали двери кабинета Пушкина в доме-музее, изразцы и кирпич от печей и камина…

Но вот война ушла. И началась новая жизнь Михайловского. Сюда пришли заботливые люди — лесники, смотрители, хранители, реставраторы. Им было поручено государством вернуть заповедник Пушкину, залечить раны на деревьях, восстановить поруганные памятники и памятные места.

Они нашли сосну тяжело больной, увидели вокруг нее воронки от взрывов мин и снарядов. Неразорвавшийся снаряд был изъят из основания ствола. От нижней кромки дерева до вершины его были набиты рейки, служившие для фашистских снайперов лестницей. Стояло дерево как живой свидетель минувших боев. Разве можно было остаться равнодушным к этому бедному дереву — дереву-герою?! И лесники — ныне здравствующий Николай Дмитриевич Шендель и уже покойные Василий Кондратьев, Иван Васильев, Иван Петров — сделали все» чтобы вылечить и продлить жизнь era Они очистили искалеченные корни, подлечили изуродованный ствол, запломбировали щели, подкормили наголодавшееся дерево специальными удобрениями, обнесли его мемориальное место ограждением. И старый герой ожил. Теперь у его основания стоит щит с надписью. Теперь в его кроне весной слышится птичий гомон и щебет.

Когда и вы идете этой дорогой к Пушкину, остановитесь у славного дерева и поклонитесь ему. Это герой нашего времени. Старая-престарая михайловская сосна — живой современник и друг великого поэта.

— Скажите, могу я видеть директора Пушкинского заповедника? — спросил пожилой человек, входя в мою квартиру. Неизвестный назвался Суреном Тиграновичем Захарьяном, — Бывший военный врач и ныне пенсионер, — отрекомендовался он.

Я спросил, чем могу служить.

— Вот какое дело, — сказал он, осторожно разворачивая сверток и бережно вынимая из него какую-то книгу в изрядно потертом переплете, — эта книга — из библиотеки вашего заповедника. Приобрел я ее случайно, в 1944 году, при довольно интересных обстоятельствах. В то время я служил в армии полковым врачом. Осенью 1944 года наша часть остановилась как-то на отдых, теперь уже я даже и не помню точно где. В каком-то небольшом местечке западной Польши. Воспользовавшись относительным затишьем, я захотел что-нибудь почитать. Книг в госпитале было мало, а те, что имелись, были зачитаны до дыр… Мой связной, узнав, что я ищу, сказал, что недавно на дороге, по которой удирали гитлеровцы, он подобрал одну очень интересную книжку: «Ежели желаете — могу дать…»

Скоро я держал в своих руках солдатскую находку. Это была старинная книга, издания 1836 года, 15-й том «Библиотеки для чтения» А. Смирдина. Перелистывая пожелтевшие страницы, я взглянул на титул и увидел на нем фиолетовый штамп: «Библиотека музея Пушкинского государственного заповедника, инвентарный № 1246». Из газет я уже знал, что, отступая из Михайловского, гитлеровские захватчики разорили музей, а библиотеку увезли с собой в Германию. И тут мне стало ясно, что в моих руках большая ценность — одна из книг пушкинской библиотеки заповедника! — С тех пор эту книгу я храню как реликвию своих военных лет. Недавно у меня появилась возможность осуществить давнишнюю мечту — побывать в заповедном уголке на Псковщине. И вот я здесь, и книга со мною. Прошу вас принять ее в дар…