Пушкинский круг. Легенды и мифы

Оставя шумный к р у г безумцев молодых, В изгнании моем я не жалел о них.

Но и Пушкин был не единственным среди лицеистов, кто воспользовался этим емким словом. В 1826 году по случаю очередной лицейской годовщины Дельвиг написал стихи, которые так и начинаются:

Снова, други, в братский к р у г…

Что такое дружеский круг, особенно хорошо понимал флегматичный и невозмутимый Дельвиг. Он, в отличие от многих своих товарищей, не любил шумные сборища, предпочитая им тишину и одиночество и, пусть редкие, но искренние встречи с истинными друзьями:

Блажен, о юноши, кто подражая мне, Не любит рассылать себя по всем журналам; Кто час любовников пропустит в сладком сне — И к р у г простых друзей предпочитает балам.

На очередной лицейской годовщине со стихами к товарищам обратился и Илличевский:

Опять мы на лицейский праздник Соединились в к р у г родной.

То, что это не обыкновенный поэтический троп, принятый на вооружение поэтами-однокашниками по лицею, говорит тот факт, что понятие «круг» в предложенном нами контексте мы встречаем не только в стихах лицеистов в пору их романтической юности. Вот цитата из письма лицеиста Федора Матюшкина Михаилу Яковлеву по случаю трагической смерти Пушкина. Еще совсем недавно, 19 октября 1836 года, он виделся с Пушкиным на очередной лицейской годовщине, затем отправился к месту своей службы и в январе 1837 года находился вдали от Петербурга, в Севастополе. «Пушкин убит, — пишет адмирал Матюшкин своему другу, — Яковлев, как ты это допустил — у какого подлеца поднялась на него рука! Яковлев, Яковлев, как ты мог это допустить? Наш к р у г редеет…»

Понятно, что круг, упоминания о котором мы находим в стихах и письмах Пушкина и его друзей, имеет прямое отношение к очень конкретному кругу товарищей, друзей и соучеников поэта по лицею. Но ведь надо признать, что он и в самом деле, в силу возраста самого Пушкина, просто не мог быть в то время более широким. Разве что семья и очень близкие родственники могли тогда входить в это понятие. Но, как мы все хорошо знаем, подлинное значение родственных корней и кровных связей, как правило, получает достойную оценку в более позднем возрасте. В 1827 году, примирившись с отцом после долгой и мучительной размолвки, в одном из писем Пушкин написал: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие». В его поэзии чувство кровного родства будет сформулировано еще позже. Только в тридцатилетием возрасте в 1830-м году Пушкин написал:

Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам.

В пользу того, что такая яркая и запоминающаяся поэтическая метафора не была результатом минутного искрометного творческого озарения, а стала итогом глубокого раздумья и долгого размышления, говорит не только приведенный нами прозаический отрывок из письма поэта, написанного за три года до появления стихотворения, но и еще один вариант второй строфы того же стихотворения, оставшийся в рукописи:

На них основано от века По воле бога самого Самостоянье человека, Залог величия его.

Но мы несколько отвлеклись. Напомним, что в 1811 году в Александровский царскосельский лицей приняли 30 учеников. Вскоре одного из них «за недостойное поведение» исключили. Таким образом, в круг, обозначенный в поэтическом сознании лицеистов, входило 29 человек. Это были лицеисты первого, или, как мы теперь говорим, пушкинского выпуска. Но уже в лицее круг стал заметно расширяться. В него вошли директора, преподаватели и воспитатели лицея, братья и сестры лицеистов, время от времени посещавшие лицей, гвардейские офицеры, квартировавшие в Царском Селе, и просто царскоселы и их петербургские гости, с которыми познакомились и сдружились лицеисты. Среди них были такие заметные фигуры XIX столетия, как Чаадаев и Карамзин.

Тот факт, что понятие «круг» появилось уже в раннем творчестве юного Пушкина, в контексте нашего повествования важен еще и потому, что он позволяет взглянуть на жизнь поэта в ее эволюции и, что самое главное, одновременно с появлением свидетельств о ней в городском фольклоре. Слухи, легенды, анекдоты о Пушкине следовали буквально по пятам за этим любимцем городского фольклора, а мифологизация его образа началась задолго до всеобщего признания его в качестве «солнца русской поэзии». Конечно, в арсенале городского фольклора есть легенды о Пушкине и его круге более позднего происхождения. Но, как правило, они рождались либо после появления с начала в научном, а потом в общем обороте новых фактов и свидетельств, по природе фольклора требовавших иной, чем ранее, интерпретации, либо в связи с открытием новых памятников поэту, появление которых провоцирует воспоминания и ассоциации.

В строгом научном пушкиноведении опыт последовательного изучения биографии поэта глазами его самого в сочетании со свидетельствами его современников существует уже давно. Достаточно напомнить о работе В. В. Вересаева «Пушкин в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников» и двухтомнике В. В. Кунина «Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками. Переписка. Воспоминания. Дневники». Право на подобную попытку имеет и фольклор. Тем более что фольклор можно рассматривать как параллель официальной истории.

Известно, что фольклор, как правило, возникает там, где официальная информация либо отсутствует, либо грешит недосказанностью, а то и откровенной ложью. Неудовлетворенность такой информацией в сочетании с острым интересом к объекту фольклора и порождает легенды и мифы. А уж интерес в народе к своему поэту был и остается настолько велик, что количество фольклора о нем, как оказалось, может сравниться разве что с мифологией о великом основателе Петербурга Петре I.

Интерес к фольклорному взгляду на Пушкина подогревается еще и тем немаловажным обстоятельством, что сквозь тщательно отлакированный и канонизированный хрестоматийный глянцевый образ «солнца русской поэзии», созданный государственной системой всеобуча, хочется разглядеть обыкновенного человека, со всеми присущими ему достоинствами и недостатками. В этом смысле, пользуясь терминологией известного пушкиноведа Леонида Гроссмана, использованной, правда, в ином контексте, фольклор позволяет взглянуть на поэта не столько с «житийных», сколько с «житейских» понятий.

Привлекательность понятия «круг» в нашем случае определяется тем, что мы имеем дело исключительно с устным народным творчеством — фольклором. Однако, кроме своего общеизвестного определения как «совокупность людей, объединенных общими интересами и связями», имеет еще одно, сакральное значение. Как утверждают мифологические словари, круг — это «один из наиболее распространенных элементов мифопоэтической символики… выражающий идею единства, бесконечности и законченности, высшего совершенства».

Первая часть цитаты, извлеченной нами из двухтомника «Мифы народов мира», непосредственно связывает круг с темой нашего повествования — с фольклором, вторая — хоть и ассоциативно, но сближает с его объектами — Пушкиным и его окружением. Не случайно один из самых известных авторитетов в области культурологии Юрий Михайлович Лотман, перечисляя графические символы, сопровождающие человечество на всем протяжении его многотысячелетней культуры, на первое место ставит круг. Затем уже идут крест, треугольник, волнистая линия и так далее. Невольно закрадывается мистическое предположение, что Лотману завещал сделать это умозаключение сам Пушкин. Вспомним, что среди многочисленных автопортретов поэта, оставленных нам на полях его рукописей и отдельных листочках, есть один рисунок пером, изображающий светского молодого человека во фраке. Так вот, Пушкин придал этому рисунку форму миниатюры, заключив его в геометрически правильный к р у г.

Круг и в самом деле представляет собой простейшую архаичную универсальную модель мира, в центре которой находится человек, как наиболее удачный образ некой отправной точки, абсолютного совершенства, созданного Природой, окруженный равноудаленной непрерывной линией горизонта. По мере физического, умственного, интеллектуального роста человека его горизонт плавно расширяется. Отсюда этимология самого слова «круг». Согласно Этимологическому словарю Преображенского, она восходит к общему корню для всей огромной индо-европейской языковой семьи: qrengh — огибать.