Пушкинский том (сборник)

Повторяет слова Христа в Страстную Пятницу.

Последний вопрос звучит по-командорски, сближая это стихотворение с опытом «Маленьких трагедий». Казнь Дон-Гуана…

Слово казнь достаточно часто (сотню раз) встречается у Пушкина не только потому, что он много занимался русской историей, пропитанной кровью, как губка. Не только потому, что его лично потрясла казнь его товарищей-декабристов. Хочу дальше проследить, как он употребляет понятие казнь, примеряя его к себе лично.

Увы моя глава.Безвременно падет: мой недозрелый генийДля славы не свершил значительных творений;Я скоро весь умру.«Андрей Шенье» 1825

Судьбу Андрея Шенье он пропускает: Нет, весь я не умру! 1836. Пушкин намеревался пройти весь путь.

Духовной жаждою томим,В пустыне мрачной я влачился.1826

Рискую провести здесь хирургическую параллель (сопо-ставление = противопоставлению) Эйфелевой башни с Пизанской.

«Пророк» – очень кровожадное стихотворение, хотя и начинается с ласковых прикосновений шестикрылого серафима перстами, легкими, как сон. Но наделив поэта всеми шестью доступными и недоступными чувствами, тот же серафим приступает к жестокой расправе:

И он к устам моим приникИ вырвал грешный мой язык,И празднословный и лукавый…

Я уже неоднократно говорил, что у Пушкина все слова помнят друг о друге, так что уже не боюсь повториться. Во второй раз я встретил празднословие лишь в последнем, «Пасхальном» цикле 1836 года в стихотворении «Молитва»:

И празднословия не дай душе моей.

И сразу следом стихотворение «Как с древа сорвался предатель-ученик…»

Экзекуция, производимая дьяволом над Иудой, симметрична операции, проводимой Серафимом над поэтом. Но если труп поэта лишь «как труп» и воскрешается Богом, превращая его в пророка, то предательство ученика Божьего подлежит лишь оживлению для конечной пытки:

Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смраднойИ бросил труп живой в гортань геенны хладной…

(Вот и еще одна встреча с будущим нашей литературы: «живой труп».) А вот и окончательная казнь за предательство Учителя (равно назначения):

И Сатана привстав, с веселием на лике [104] Лобзанием своим насквозь прожег уста,В предательскую ночь лобзавшие Христа.

104

Сравним с пушкинским героем, не чуравшимся казней, но вызывавшим у Пушкина восхищение:

…Лик его ужасен.Движенья быстры. Он – прекрасен.

В этом обмене дыханиями, лобзаниями конечный расчет со злом, стоимостью в тридцать серебренников: своим выделено здесь мною как ударное в произнесении слово.

Пушкин-самурай

Мне бой знаком – люблю я звук мечей,От детских лет поклонник бранной Славы,Люблю войны кровавые забавы,И смерти мысль мила душе моей.Пушкин, 1820

Покой бежит меня, нет власти над собой,И тягостная мысль душою овладела…Что ж медлит ужас боевой?Что ж битва первая еще не закипела?…Пушкин. «Война», 1821

Есть упоение в бою,И бездны мрачной на краю,И в разъяренном океане…Пушкин. «Пир во время чумы», 1830

Самурай должен прежде всего постоянно помнить – помнить днем и ночью /…/ – что он должен умереть (Дайдодзи, 17 век).

И где мне смерть пошлет судьбина?В бою ли, в странствиях, в волнах?1829

Вряд ли Пушкин что знал о самураях… Но дворянские понятия о благородстве, чести, достоинстве, бесстрашии, верности, предательстве и измене – неизбежны и традиционны, интернациональны в любую эпоху.

Однако… Я научился мужеству меж азиатцев. Иначе, как напишешь:

Стамбул гяуры нынче славят,А завтра кованой пятой,Как змия спящего, раздавятИ прочь пойдут и так оставят.Стамбул застыл перед бедой.1830

Восток занимает его всё дальше. Миссия в Китай (с заездом к Пущину). Камчатка, Япония и Америка для него, невыездного в Европу, – Восток (как в наше время для нас Запад и Америка, и даже Япония).

Так из Грузии, ставшей для него единственной заграницей, рвался он в бой с турками и по-детски обижался, что они от него убежали. Зато гениально все описал:

Мчатся, сшиблись в общем крике…Посмотрите! каковы?…Делибаш уже на пике,А казак без головы.

Хоть и не самурай, не ниндзя, но упражнения с железной тростью – чтобы рука не дрогнула – чем не японские. Стрелял он, скорее всего, хорошо. Череда вызовов на дуэли, кончавшихся мирно по милости друзей, знавших, на кого нельзя «поднять руку», и наконец, образ Сильвио, которому достаточно было страха соперника, чтобы почувствовать себя отомщенным.

Не так ли и Пушкин хотел прострелить «картину», а не Дантеса, увидя на его лице страх? Но тот выстрелил с перепугу, не доходя шага до барьера. Ранение в брюшину, хоть никак не было харакири, но оказалось смертельным. Пушкинский ответный выстрел был делом чести, а не мести, и его конечное «Bravo!» относилось к успешному выстрелу из безнадежной позиции.

Мужество, проявленное к непереносимой боли, отмечено всеми врачами, дежурившими у его смертного одра. «Неужели эта ерунда меня одолеет!..» – великая фраза, достойная самурая.