Пушкинский вальс

Та проворно обернулась. Чулки были целы. Прикусила губку от досады на свое смешное проворство и не удостоила ответом глупую выходку.

— Стыдно, Корзинкина! — сама себе сказала Корзинкина. — Первый класс по серьезу, — усмехнулась она вдогонку невозмутимой красавице Пазухиной. — Зато и возносят. Уцепились за Пазухину и хвалят и хвалят! Просись к ней в ученицы. Не прогадаешь. Живо заделаешься передовым сухарем.

Кстати, прошел двухнедельный испытательный срок, и настало время практически осваивать какую-то одну операцию.

Настя попросилась к Корзинкиной.

Мастер был удивлен и не мог скрыть разочарования в новенькой, которую по первой встрече принял за разумную особу.

Могла бы разглядеть, что у него с Корзинкиной отношения натянутые.

Он вынул из стола книгу дисциплинарных взысканий и записал за Корзинкиной: учинила недостойную выходку, насмехалась над новенькой.

— После такого кощунства вы хотите иметь дело с этой недисциплинированной личностью? У нее на уме одни насмешки да реплики. Годится такое для рабочего класса? Категорически нет.

Он долго, постукивая себя для убедительности в грудь кулаком, пугал Настю Корзинкиной. Но Насте хотелось попасть на обучение именно к ней.

Мастер похолодел. Полистал книгу дисциплинарных взысканий. «Смеялась», «Болтала», «Дерзко ответила», «Подавала на собрании неуместные реплики».

Противно читать!

Других доводов против Корзинкиной, кроме недовольства ее насмешливо-независимым нравом, у мастера не было.

— Если у вас влечение к монтажу анкерной вилки, не неволю, — сухо сказал он. — У нас не неволят, напротив — поощряют влечение. Когда так, идемте.

Настойчивость новенькой уязвляла Василия Архиповича. Для авторитета мастера упорство ученицы невыгодно. Мастер с авторитетом должен бы настоять на своем. Но Василий Архипович не решался слишком натягивать вожжи. Раззвонят по бригаде: подавление личности, зажим демократии! Такая бригадочка у Василия Архиповича!

Поэтому мастер, насупленный, подвел Настю к рабочему месту Корзинкиной и объявил официальным тоном:

— Назначается вам ученица. Обязаны передать ей свой опыт.

Корзинкина подняла вспыхнувшее словно от внезапного испуга лицо, с любопытством посмотрела на Настю.

— И забыть свои школьные ухватки! — строго добавил Василий Архипович. — Учтите, вам оказали доверие.

Корзинкина перевела взгляд на мастера. И рассмеялась:

— Подумаешь!

В первый момент ничего не изменилось. Настя села на тот же табурет и, как прежде, следила за переходами сборки, исподтишка поглядывая на учительницу.

Корзинкина была невысокая, плотная, складненькая. Веснушчатое живое лицо с неправильными чертами и короткими, энергичными бровками выражало весь ее насмешливый и подвижный характер и было то совсем некрасиво, то вдруг необъяснимо чем привлекательно. Видимо, ее озадачило доверие мастера. Она не знала, как вести себя в роли учительницы, и решила вовсе не замечать ученицы.

По счастью, скоро раздался звонок. Конвейер стал Мерное «тук-тук» регуляторов стихло. Смена окончилась.

— Можешь посчитать остатки деталей для сдачи, коли уж ученица, — деланно, от непривычки указывать, велела Корзинкина. — А вон и литсотрудник из многотиражки явился такой выдающийся момент описать! — облегченно воскликнула она, радуясь новому поводу понасмешничать. — Да где ему! Разве опишет? Сначала у начальства консультацию спросит. А оно не велит.

У двери, как ни странно, стоял Абакашин. В галстучке, картинно растрепанный, с карандашом и блокнотом — типичный литературный сотрудник. Он не поздоровался с Настей. Из каких-то высших соображений он ее не узнал. Задетый выпадом сборщицы, он бегло что-то черкнул в блокнотике и не задержался в бригаде.

Когда Настя вышла из проходной, Абакашин затрусил ей навстречу.

Он действительно сотрудник заводской многотиражки. Нет, он не изменил своим взглядам, он желает жить вольной птицей. «Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум!»

Обстоятельства… Точнее, отец принудил поступить на работу.

— Ты как нагадала, помнишь, тогда, с худыми сандалетами? Замучил отец нравоучениями на тему о боевой молодости в эпоху гражданской войны! «Свой кусок хлеба ели. Семнадцатилетними на беляков с винтовками шли». Педагогика, одним словом.

Вячеслав говорил извиняющимся тоном, как бы оправдываясь, что он, одаренный и нестандартный, работает в какой-то ничтожной многотиражке. Сотрудники как на подбор, один другого посредственней. Лучше Репина писать невозможно! Иначе — нельзя. Все, что не Репин, — формализм. Даже индустриальные пейзажи Нисского для них формализм. Убожество, пошлость!

Но его, Вячеслава Абакашина, приняли дружески, без лишней скромности скажем: с исключительной радостью приняли! Навьючили: страничка искусства, уголок сатиры и юмора. Запрягли. Вытаскивай, товарищ Абакашин, газету из серости! Он им в полчаса написал заметку о выставке любительских фотоэтюдов в Доме культуры. Он пишет, как птица поет, легко…

Абакашин говорил, говорил, а Насте слушалось все скучнее, скучнее, скучнее.

Отчего с Димкой никогда не было скучно? Димка обегал бы все цеха на заводе. Димка и в многотиражке нашел бы что-нибудь интересное. Димка спросил бы, как у нее дела на конвейере. Она вспоминала и сравнивала.

— Ты не знаешь адрес… где наши? — задала Настя вопрос невпопад, в разгаре рассказа Вячеслава.

Он наморщил лоб, страдая от ее нетактичности. Адрес он знал. Настя повторяла адрес про себя, пока не запомнила. Неизвестно зачем. Просто так. Ей было неловко перед Вячеславом за свою нетактичность. Только поэтому, чтобы сгладить неловкость, она согласилась пойти вместе с ним в городской Дом культуры. Там затеяли корреспондентский кружок. Абакашин опаздывал на занятия из-за Насти, долго прождав ее после смены. Оказывается, она вдвойне перед ним виновата, а он даже не намекнул. Наоборот, откровенно признался:

— Я из-за тебя поступил на часовой. Отец устраивал к себе на завод, а я сюда. Я рад, что ты здесь, можно поделиться мыслями…

На кружок они попали под самый конец: неудобно было входить, но Абакашин хотел непременно войти и зарегистрироваться. В многотиражке официальщина отчаянная! Уж наверное он там пообразованнее других (представляешь, «Голубь мира» — вот и весь их Пикассо!), а ему велят: повышай квалификацию. Бюрократы, чиновники!

Человек двадцать литсотрудников заводских газет собрались в просторной комнате, похожей на класс, с длинными столами и скамьями и даже классной доской, где остались нестертыми написанные мелом обрывки стилистических упражнений.

Занятия вела молодая женщина с ярким лицом, на котором выделялись полные, очень красные губы. Она стояла. Входящим с первого взгляда была видна ее статная, подобранная, как у физкультурницы, фигура. Она что-то говорила и махнула рукой, останавливая извинения Абакашина.

Каштановые, с медным отливом волосы тяжелыми прядями опускались ей на уши и клином свисали на лоб, образуя для лица как бы раму.

— Знаешь, кто она? — шепнул Абакашин, усаживаясь рядом с Настей на заднюю скамейку. — Анна Небылова. Журналистка из областной газеты «Волна». Помнишь статью про наших ребят?