Пушкинский вальс

Возвращаясь с реки, они поравнялись с домом Давида Семеновича. Арка подворотни зияла черной дырой. Часовщик спит или бессонно лежит на двуспальной кровати и думает.

Они притихли, проходя мимо дома часовщика. Было поздно. Окна в городе гасли.

12

Конвейер еще стоял, когда Настя пришла на завод. Бригадиры распечатывали шкафы и готовили для сборщиц детали, мастер проверял свою канцелярию, в бригаде почти безлюдно, но Давид Семенович уже здесь. Упрятал под шапочку вздыбленные белые волосы, нацепил на лоб лупу и с деловитой решимостью прошагал к «капитанскому мостику» Василия Архиповича. Взяв мастера за пуговку халата, он что-то втолковывал ему, указывая в сторону конвейера, а тот с выражением неприступности на круглощеком лице пожимал плечами и тряс головой, как бы говоря: «Сомневаюсь. Что вы мне ни доказывайте, а я сомневаюсь».

Догадываясь, о чем у них идет речь, Настя прогулялась вдоль конвейера, замедлив шаги возле столика Василия Архиповича. Речь шла о том. О замысле Галины освоить все операции сборки.

— Что ж, поглядим, хотя и не верится. Диалектический скачок в сторону роста. Давид Семенович, ваше влияние положительно сказывается на ее исключительно анархической личности.

— Э-э! А на мне так ее добрый характер положительно сказывается.

Постепенно в бригаде становилось люднее. Сборщицы, в кокетливых, строго по технологии белых косынках, с неостывшим румянцем на свежих после сна и улицы лицах, все уже за конвейером в ожидании пуска; слышно озабоченное кудахтанье технолога: «Дорогуша, дорогуша, а план что велит?» Полторы минуты, минута, полминуты — и лента тронется, зажгутся сигнальные лампочки, застучит регулятор: тук-тук, — а Галины нет.

Настя в десятый раз, обмирая от беспокойства, перетирала инструменты, а Галины нет. Мастер раз и два прошагал мимо монтажа анкерной вилки, хмуро поглядывая на дверь. Галины нет.

— Резервную сборщицу на монтаж… — тоном судьи, выносящего «приговор окончательный», обратился Василий Архипович к технологу, но Корзинкина прибежала. Напяливая на ходу халат, она ворвалась в бригаду, задыхаясь от бега. В ту же секунду раздался звонок, и конвейер пошел.

Галина наспех покрывалась косынкой, а накопитель стоял пустой, и лампочка сигналила: «Задержка, задержка», — но Василий Архипович, вместо того чтобы объявить Галине взыскание, притворился, что ничего не заметил, и торопливо зашагал к другому концу ленты.

Впрочем, через несколько минут, взяв бешеный темп, Галина вошла в ритм конвейера. А еще через несколько минут обратила к Насте лицо, на котором от возбуждения сверкали глаза, и отрывисто бросила:

— Поработай одна!

Это было ни с чем не сообразно — усаживать за конвейер неопытную ученицу, но Галина нетерпеливо подгоняла Настю:

— Переходи на мое место! Ненадолго. Садись!

За старым конвейером невозможно бы с такой легкостью поменяться местами, а здесь сборщицы каждая сама по себе, за своим верстачком, и Настя послушно пересела, и зеленая лампочка уже сигналила ей, именно ей: «Не зевай! Держись в ритме. Набирай скорость».

Скорость и есть то, что Насте пока недоступно. Ее бросило в жар, она заволновалась, заспешила, робея, надеясь, удивляясь Галине и мысленно твердя давно выученные наизусть порядок и ход операции. Она пугливо поглядывала на сигнальную лампочку, ежесекундно ожидая знака тревоги, а втайне сумасшедше мечтала не осрамиться, не уступить Галине, блеснуть. Даже блеснуть! Накопитель повез ее механизмы по ленте. Живей! Скорость, еще скорость! Пальцы бежали. Ура!

А Галина? Галина приткнулась сбоку на ученическом табурете и, подперев подбородок ладонью, читала, читала жадно, поспешно, и что-то светлое, отчаянное и горькое перебегало по ее страстно сосредоточенному лицу с плотно сжатым ртом и недоуменно сведенными бровками. Так прошло несколько минут. Настя отправляла по ленте один за другим механизмы, начиная свободнее дышать и все больше опасаясь за безумство Галины. Увидит мастер — загремит на всю бригаду рупор: «Корзинкина! Безобразие! Нарушение трудовой дисциплины! Неслыханно!»

Наконец Галина перевернула последнюю страницу и с отсутствующим взглядом протяжно выдохнула:

— Ну?

«Гранатовый браслет», — прочитала Настя заглавие.

— Ну? — повторила Галина, еще не совсем возвращаясь к реальной действительности, со вздохом пряча в карман халата книжечку в дешевой бумажной обертке.

— Выдержала экзамен, вот чудеса, — равнодушно промолвила она, занимая свое место за лентой. — Проснулась сегодня — темно, не спится, стала читать. Немного не успела дочитать до работы. Бывает так в жизни? «Почем знать, может быть, твой жизненный путь пересекла настоящая, самоотверженная, истинная любовь?» — по памяти сказала она. — Бывает? Сейчас, в наше время, на нашем заводе, как пишет Куприн в «Гранатовом браслете», бывает такая любовь? Истинная? «Пересекла твой жизненный путь…»

Милая Галина!

Насте хотелось, как вчера, кинуться ей на шею, обнять крепко-крепко, что-то сделать для Галины опасное, трудное, очень опасное, чтобы доказать свою дружбу.

— Не знаю, почему так хорошо! — удивляясь, сказала Галина.

Но вдруг они услыхали знакомый шум накрахмаленного халата, и кругленькая, вся встревоженная фигура технолога явилась перед ними.

— Дорогуша! Что с вами? Что это? Перекос вилки, перекос, перекос! Еще, еще…

Она выкладывала на столик Корзинкиной механизмы в розовых тарах, недавно отправленные Настей по ленте. Механизмы возвращались с проектора. Брак монтажа анкерной вилки. Брак, брак, брак!

Технолог опростала карманы халата и в негодовании всплеснула руками:

— С ума сошли, дорогуша!

У Насти сердце окаменело от невероятия и несомненности того, что случилось. Надвигалась катастрофа. Крушение. Бригада терпит убытки.

Гневной скорой походкой приближался Василий Архипович.

— Корзинкина?! Вот до чего дело дошло! Серия брака. Вопиющий, неслыханный факт! А Давид Семеныч за вас размечтался, что вы… А я чуть не поверил!.. Не перебивайте, не до реплик!..

— Василий Архипович! — перебила Галина, страстным движением приложив крест-накрест ладони к груди. — Виновата, простите, исправлю, останусь сверхурочно, переделаю все!

Так не в натуре Корзинкиной был этот доверчиво просительный голос и восторженная воодушевленность лица! Василий Архипович смешался.

Корзинкина не дерзила, не старалась увильнуть, не бросала самолюбивые реплики. Василий Архипович пришел в тупик от такого, можно сказать, противоестественного поведения Корзинкиной.

— Вот до чего дело дошло! — пробурчал он, не зная, как реагировать на вину и повинную Галины Корзинкиной. — Если вы осознали ошибку… — для самого себя неожиданно начал он вместо разноса, вместо посрамления Корзинкиной на общем собрании бригады, вместо приказа за подписью начальника цеха: «Объявляется строгий выговор с предупреждением…» — чтоб брак был исправлен! — коротко приказал он. И удалился.

И технолог удалилась, слегка изумленная либерализмом Василия Архиповича.

Все это произошло слишком быстро. Настя не успела вмешаться. Настя не могла бы вмешаться: так и так отвечает Галина. Ты не научилась работать — отвечает Галина. Ты не научилась, ты ничего не умеешь и в первую секунду, пусть не секунду, ты до отчаяния испугалась своей вины. А Галина не испугалась. «Виновата? Отвечу».

И, о боже! Как она дорога стала Насте!

— Влипли мы с тобой, — смущенно улыбнулась Галина. — Заделаться бы положительным типом вроде Пазухиной, а? Придется посидеть после смены. Васенька наш странный сегодня, удивленный какой-то… Да, и вот он говорит: «…я ее люблю, потому что на свете нет ничего похожего на нее, нет ничего лучше, нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека прекраснее вас и нежнее». Бывает так в жизни?.. А ты попробуй еще у меня осрамись! Я не Васенька, у меня сердце железное…

И как раз сегодня Насте нельзя оставаться после смены исправлять с Галиной свой брак. Мама велела прийти домой после работы. «Сразу после работы, чтобы в три часа непременно быть дома, точно в три, не забудь, Настя, пожалуйста!»

Мама сегодня выходная — возможно, по этому случаю что-нибудь пришло ей в голову. Возможно, ей захотелось раз в неделю по-праздничному пообедать вдвоем и сходить в кино, или в магазин, или на выставку декоративных тканей, которую недавно привезли из Москвы. Насте ни к чему декоративные ткани, но она примчится домой минута в минуту, как просит мама. Прибежит веселая и будет шутить. Так уж сложились у них отношения, что все серьезное и трудное, что ей встречается в жизни и составляет ее настоящую жизнь, Настя скрывает от мамы. Она скрыла свидание с Небыловой, историю Давида Семеновича, Димкины письма и о сегодняшнем своем позоре едва ли расскажет.