Пусть этот круг не разорвется…

– Играем в шарики, – ответила я.

– Папа, мы их раздели! – похвалился Малыш.

– В самом деле?

– Да, сэр! – Кристофер-Джон еще никак не мог прийти в себя от восторга.

– Так, так. По-моему, вам следует вернуть эти шарики Сынку и Дону Ли.

– Как это? – возмутилась я. – Мы их выиграли честно!

Папа указал рукой на шарики.

– А ну-ка, Сынок, и ты, Дон Ли, забирайте свои шарики.

Кристофер-Джон, Малыш и я в недоумении смотрели на папу, а Сынок и Дон Ли с радостью накинулись на свои шарики, которые по справедливости уже принадлежали нам.

– А эти что? – спросил папа, имея в виду три мраморных шарика, оставшиеся лежать на земле.

– Это наши, – ответила я.

– Дай их сюда.

Я собрала шарики и отдала папе, включая тот, что был у меня в руке. Папа засунул их в карман пиджака и сказал:

– А теперь живо в фургон. Мы едем.

Когда мы уже распрощались с тетушкой Ли Энни, Эллисами и двинулись домой, папа сказал:

– Я прошу вас больше никогда не играть в шарики.

Малыш, Кристофер-Джон и я с отчаянием уставились на папу. Только Стейси казался равнодушным. Уж коли он считает себя выше какой-то там детской игры в шарики, папин запрет, стало быть, его никакой стороной не касается.

– Я слишком часто наблюдал, как это ведет к азартным играм, – сказал папа. – А азартная игра словно болезнь. Она может погубить человека. Стоит вам, пусть в игре, завладеть чем-нибудь чужим, у вас невольно зародятся низкие чувства. Поймите, вот вы играете в мраморные шарики, и все идет гладко. Но в один прекрасный день кто-то из вас рассердится, что проиграл, или обвинит другого в плутовстве – и всё, выйдет неприятность. А то еще кто-нибудь решит, что играть на шарики неинтересно, и начнет вместо мраморных шариков ставить деньги. Вот вам и азартная игра!

– Папа, но мы не собирались делать ничего плохого, – запротестовала я.

– Сейчас нет, Кэсси, девочка моя, я уверен. Поэтому и прошу вовремя бросить эту игру. Можно ведь во что-нибудь другое играть.

– Но, папа…

– Я своего мнения не изменю, так что намотайте себе на ус: сегодня вы играли в шарики в последний раз. Передумаете – сами знаете, что вам за это будет.

– Да, сэр, – хором ответили мы без всякого энтузиазма.

Я хорошо знала, что, нарушь мы его запрет, не избежать нам ремня, хотя лично я никакого смысла в этом запрете не видела. Мы же не в азартную игру играли. А игра в шарики была моя любимая игра. К тому же я ловко кидала, лучше многих других, в том числе и Сынка. До чего мне не хотелось подчиняться! Но выбора не было. И Кристофер-Джон, и Малыш, и я прекрасно знали, что папа выполнит свое обещание. Без всяких «но» или «если».

Сынок сам первый начал. Я сидела тихо-мирно в воскресной школе, бормотала про себя стихи из Библии, как вдруг он вытаскивает свой изумрудно-голубой мраморный шарик и показывает ребятам, надежно укрывшимся за спинами слушателей из первого ряда. Он перекатывал его между большим и указательным пальцем, давая каждому полюбоваться, как мрамор переливается на свету. Но, строго придерживаясь правила, никому дотронуться до него не позволял. В конце концов я не выдержала и шепнула Малышу:

– Нет, я не успокоюсь, пока не заполучу его.

Кристофер-Джон в ужасе повернулся ко мне.

– К-кэсси, тебе нельзя! Забыла, что папа сказал?

– Хочу шарик!

– А порку тоже хочешь? – напомнил Малыш.

– Пускай, даже если папа узнает, все равно я должна что-нибудь придумать, и Сынок отдаст мне этот шарик. Может…

– Кэсси!

К нам подошла миссис Летти Лав, учительница воскресной школы.

Я тут же вскочила.

– Да, мэм?

– Ты выучила стихи из Библии, которые были заданы на эту неделю?

– Да, мэм. «Не возжелай дома ближнего своего, не возжелай добра ближнего своего», – без запинки выпалила я, нисколько не смутившись.

Миссис Лав улыбнулась, очень довольная. Я села, тоже улыбнувшись и поглядывая на Сынка в нашем ряду. Могло статься, он любуется великолепием своего мраморного шарика последние считанные минуты, так как я твердо решила завладеть им в течение ближайшего часа.

Сразу же по окончании воскресной школы мы с Малышом отыскали Мейнарда Уиггинса и Генри Джонсона, которые все время занятий бренчали в кармане своими шариками. Мы предложили им сыграть на следующих условиях: они ставят свои шарики против десяти шариков Сынка, а я буду водить, буду кидать шарик и обещаю, что, если промахнусь, у Мейнарда и Генри будет право отыграться. А если выиграю, они разбогатеют на столько шариков, сколько выставили. Если же проиграю, такова, значит, судьба. Мне от игры хотелось одного – заполучить изумрудно-голубой шарик Сынка.

Пока мы все это обсуждали, появился Джо Маккалистер с младшей сестренкой Сынка на руках. Джо был коротышка на кривых ногах, с лицом то ли двадцатилетнего юнца, то ли сорокалетнего мужчины.

– Вы чего это, молодежь, затеваете, а? – спросил он.

– Ничего, Джо, – ответила я; все звали его просто Джо.

– Видите, какая у нас хорошая девочка? – сказал он, показывая на двухлетнюю Доррис Энн. – Она любит дядю Джо.

– Ну и хорошо, – ответила я, мечтая поскорее от него отделаться, чтобы заняться нашими срочными делами.

– Ее мама всегда просит меня присмотреть за ней. И папа тоже. Они знают, что дядя Джо о ней хорошо заботится.

– Да… конечно… Джо, кажется, ее зовет мама, – нашелся Генри.

Джо замер, вскинув голову в сторону церкви.

– Не слышу, – сказал он.

– А мне кажется, звала, – настаивал Генри.

– Ладно, пойду проверю.

– Послушай, – сказал мне Мейнард, когда Джо ушел. – Сынок вряд ли поставит свой изумрудно-голубой.

– Поставит, – с уверенностью заявила я.

– Откуда ты знаешь? – спросил Генри. – И вообще, почему ты думаешь, он захочет играть?

– Потому что он жадина, вот почему! Ну, хватит, даешь ты мне свои шарики или не даешь? У нас осталось всего полчаса до проповеди.

Мейнард и Генри уединились ненадолго, чтобы посовещаться. Вернувшись, они объявили, что доверят мне рискнуть их достоянием. Но оговорить все условия с Сынком должны они сами – так мы сообща решили. Когда они отправились на переговоры, я вдогонку им крикнула:

– Скажите ему, чтобы ставил в игру все десять своих шариков. Если не все, нет смысла играть. Только ничего не говорите про изумрудно-голубой. А то испугается.

Кристофер-Джон, с неодобрением взиравший на эти приготовления, не сулившие ничего доброго, старался объяснить мне всю глупость затеянного.

– Кэсси, папа с тебя шкуру снимет, если узнает. Ты что, не понимаешь? Какая муха тебя укусила?

Он был, конечно, прав, но даже мысль о папином ремне не смогла меня заставить изменить мои планы. Этот изумрудно-голубой словно обрел надо мной какую-то подлую власть. И я дала обещание себе и богу, что, если завладею им, никогда в жизни больше не буду играть в шарики. А может, если мне особенно повезет, папа даже не узнает, что я его не послушалась.