Пусть умрет

– Да прав ты, прав, Гаврилыч...

– Ну вот и я о том же... Присаживайся, – он отодвинул стул от длинного стола и присел сам. – Знаешь Проньин, чему люди завидуют больше всего?

– Да многому...

– Не, ты мне скажи, – прогнусавил Безбородько неприятным голосом и, не дожидаясь ответа, объяснил сам: – думаешь, тачке крутой, да? Или бабкам? Или виллам твоим шикарным? Твоим успехам, да? Не-а! Люди, браток, больше всего успехам детей завидуют и красавице-любовнице рядом с тобой. Во как! А секретарша – кто? Правильно – любовница... Проньин, дорогой ты мой, кто Машку хоть раз увидит, у того зависть сама собой сразу и улетучится. Жалеть меня впору. Въехал теперь, почему у меня Машка секретарствует?

– Мудрый ты, Валентин Гаврилыч, – восхищенно протянул Пронькин.

– А як же, – перешел на «рiдну мову» генерал. – Коньяк будешь? Армянский... Черчилль уважал...

– С удовольствием, – соврал Пронькин.

– Ты, Проньин, с собой-то не равняй. Это вы, капиталисты гребаные, друг перед другом выеживаетесь – у чьей бабы ноги длиннее, сиськи больше да задница круглее. Вам можно. А я ведь всю жизнь на государевой службе спину гнул. Поди, забыл уже, как сам-то казенную лямку тянул.

– Нет, не забыл.

– Зависть, Проньин, оч-чень нехорошее чувство, – сипел между тем генерал, наливая двадцатилетней выдержки коньяк в водочные рюмки.

 Завидовал генерал таким, как Проньин! Ничего не мог с собой поделать. Даром, что дослужился до четырех звездочек в ряд, даром, что занимал в текущий момент «хлебную» должность и мог торгануть, да и, чего там греха таить, только тем и занимался, что торговал всем, что плохо лежало в недрах необъятной армейской материальной части. В любой армии всегда найдется, что плохо лежит, если хозяин у армии никудышный, правда?

И все равно завидовал.

«Разве идет в какое-либо сравнение пусть самая-пресамая хлебная, но все равно казенная, должность с этими, бл..., капиталистами, – думал часто генерал, – с их миллионами и миллиардами. Причем открыто тратят! Ни черта не боятся!»

Оставалось только всякий раз успокаивать себя афористично-мстительным, гулаговским: «Ну, ничего – дело дойдет, нар на всех хватит». Тем самым не исключал наш военачальник возврат старых добрых времен, когда телефонный звонок был гораздо действеннее прикарманенных миллиардов. Мечтал и надеялся. Тем более, что веские основания для такой надежды имелись – эти богатые придурки, с упорством идиотов отказываются воспринимать всерьез, что в руководстве уже давно зреет недовольство чрезмерным разгулом демократии и капитализма».

Само собой разумеется, Пронькин, будучи не только образованным, но, что еще важнее – человеком умным, угадывал сокровенные мысли своего приятеля и предполагаемого партнера. Он понимал – бессмысленно ожидать что-либо человеческое от дремучей солдатни, которая к тому же хлещет коньяк из водочных рюмок. И таким вот доверяют оружие массового поражения! Но приходилось принимать это как неизбежные издержки переходного периода.

Между тем, генерал, свято веривший, что главное не форма посуды, а содержание, залпом опорожнил стопку, сморщился, отчего стал удивительно похож на собаку китайской породы «шарпей», и продолжил свою мысль:

– Сколько ребят погорело из-за зависти – трудно подсчитать. А Машка, Проньин... честное слово генерала... хоть и привык, но бывает, как гляну, так и проберет до костей. Ее бы вместо танков на врага – всех бы распугала. Но работница-а, я тебе скажу... Таких днем с огнем не сыщешь.

Он вздохнул, налил себе еще рюмку, вопросительно посмотрел на гостя и, поймав отрицательный жест, опрокинул ее.

Шумно внюхавшись в манжету своей болотного цвета сорочки, Безбородько сиплым голосом произнес:

– Ну, как хочешь... Излагай, зачем пожаловал?

Пронькин обвел шифрующимся взглядом кабинет и осторожно спросил:

– Мы одни?

– Ну, ты, Проньин, и вопросы присылаешь... – генерал покачал головой. – Да ты соображаешь что говоришь? Чтоб у генерала армии... – тут он воздел лицо к потолку с таким видом, что ни у кого не должно было остаться и тени сомнения в том, что именно там, в облаках, обитали особенные существа, под названием «генералы армии», и повторил: – чтобы в моем личном кабинете жучки завелись?! Видать, не выспался сегодня. Или заболел. Обижаешь...

– Ну, извини, Гаврилыч, извини. Это я действительно не подумав ляпнул... Тут одно мероприятие состоится, – начал он, – хотел лично пригласить.

– Поохотиться решил?

– Вроде того...

– Дело хорошее, – просопел Валентин Гаврилович. – Когда?

– Приблизительно недели через две. Только вот одна маленькая деталь...

– Какая еще такая деталь?

– Охота не совсем обычная намечается. И не совсем в обычном месте...

– Ты, Проньин, вокруг да около не ходи. Говори в чем дело?

– За границей, Валентин Гаврилович.

– За границей... Ну и что такого, эка невидаль! В ближнем?

– Да нет, в дальнем... Бурна-Тапу, слышал?

– Ну, слыхал... Африка, кажись, – неуверенно протянул Валентин Гаврилович, у которого по географии в школе была твердая тройка.

– Правильно – в Африке... Буду рад видеть.

– Че эт тебя, на экзотику потянуло? Слона решил завалить?

– Покруче, Гаврилыч, покруче...

– А кто будет-то? Наши?

– Ну, в основном все свои. Ты, Валентин Гаврилович, на всякий случай недельку зарезервируй, не пожалеешь. Охота не простая – с сюрпризом.

– Ну ты, Марлен, даешь! Это что, как в прошлый раз с гладиаторами театр устроишь? Ловко это у тебя получилось.

– Сам все увидишь, Валентин Гаврилыч.

– Ну, сюрприз так сюрприз. Я сюрпризы уважаю. Телку с собой брать?

– Валентин Гаврилович, – укоризненно протянул Пронькин, – обижаешь... В Тулу, да со своим самоваром. Уж как-нибудь позаботимся. К тому же африканские красавицы... Темпераментные – как раз для тебя…

– Есть еще порох, – кокетливо подтвердил красноармеец. – Значит через две недели? А билеты... э-э?..

– Билеты на самолет и все остальное, как обычно, – доставят. Можешь не беспокоиться, – поморщившись про себя, успокоил жмота в генеральских погонах Пронькин.

– Ты погоди, погоди. Ишь, какой швидкий... Я все-таки на службе. Дела надо раскидать. Заместителя подготовить, – важно пояснил тот.

– Понимаю, – вошел в положение Пронькин, сделав вид, что поверил.