Пустите меня в Рим

Чай и приятный разговор ни о чем были прерваны решительным звонком в дверь. Вернее, звонок был не просто решительный – кто-то трезвонил в дверь, словно торопился на пожар, – прерывистые звуки терзали слух, и я, улыбнувшись Севе, метнулась в прихожую.

Дальше все напоминало дурной спектакль.

Я распахнула дверь и увидела на пороге Светку с выводком. Одна из малолетних террористок жала на кнопку звонка – мама держала ее на руках, – и малявка жмурилась от удовольствия. Остальные двое малышей подпрыгивали на коврике у двери и голосили от возмущения и разочарования. И вдруг они стихли и уставились куда-то мне за спину. Повернувшись, я увидела Севу. Почему-то он был с обнаженным, то есть голым, торсом, и пояс джинсов был тоже этак художественно полурасстегнут, ну вроде как у Димы Билана в рекламе джинсов. Красивое тело и многообещающие перспективы заворожили решительно всех, и несколько секунд в квартире царила полная тишина. Потом одно дите крикнуло:

– Дядя!

– Дядя голый! – с восторгом подхватило другое.

– Голый, голый, дядя голый! – заголосили все трое.

Светка быстро впихнула всю компанию в квартиру и захлопнула за собой дверь. Вовремя, а то соседи тоже скоро присоединились бы.

– А почему дядя голый? – сурово спросила у меня подруга, опуская на пол малявку.

Стоя спиной к коридору, я с надеждой подумала, что, может, это был глюк. Такой предсвадебный эротический глюк.

Я оглянулась – дети висли на ногах у Севы, тот с ужасом смотрел вниз, двумя руками придерживая пояс джинсов.

– Я... у меня там этикетка... – залепетал он, встретившись со мной глазами.

И тут на тумбочке зазвонил телефон. Сева протянул руку, и я машинально вложила в нее красивую серебристую трубку сотового.

Едва в трубке что-то квакнуло, как Сева, бросив на нас испуганный взгляд, сказал:

– Я занят! Позже, дружище, позже, – сунул телефон мне обратно и попятился к двери в комнату, стараясь не наступить на детишек.

Когда он скрылся за дверью, Светка вытаращилась на меня и шепотом спросила:

– Это что за театр? Надо же, «позже, дружище, позже»! – передразнила она.

В голове у меня что-то щелкнуло. Театр? Театр! Повинуясь неясному, но мощному импульсу, я схватила серебряный телефончик, который успела пристроить обратно на столик. Так, где тут у нас – входящие, нет, принятые вызовы. Хо-хо. Так ведь и написано – «Людм. Игоревна» и время вызова – две минуты назад. Зуб даю, это моя будущая свекровь и есть. «Дружище»?

– Танька, он тебя клеит, – зашептала Светка, по-прежнему стоящая рядом. – А если бы это была не я с детьми, а Димка?

Сева нарисовался в коридоре уже одетый и уставился на свою трубку, которую я продолжала сжимать в руке. Глаза его забегали, и я поняла, что совесть актера действительно нечиста.

– Знаешь, Сева, – медленно проговорила я, – амплуа героя-любовника тебе не очень удается. Наверное, пора перейти на характерные роли. Для Павлика Морозова ты, пожалуй, староват... попробуй предателя в кино про белорусских партизан.

– Смотри только, чтобы бойцы не увлеклись, играя сцену казни, – подала голос Светка.

– Да, а то ведь внешность – это для актера важно, не правда ли?

– Танечка, милая, я, право же, не понимаю... – Сева бочком продвигался к двери.

Я вздохнула – ну не бить же его, хотя, видит бог, хотелось. Может, и надо следовать своим желаниям, тогда мы будем здоровее и счастливее, подумалось мне, и, должно быть, мысль эта отразилась на моем лице, потому что Сева метнулся к двери, выхватив из моих пальцев трубку, сдернул с крючка пижонский полушубок.

– Гуд-бай, май лав, – сказала Светка, когда дверь захлопнулась.

Через пару минут – не успели мы дойти до комнаты и отодрать детей от компа, опять раздался звонок. Оказалось, что это Дим, вернувшийся от мамы, которую возил по магазинам (то есть работал при ней грузчиком), и теперь удивленно интересовавшийся, какого черта Сева его чуть не снес на лестнице.

– Твоя мама попросила его завезти мне альбом свадебных платьев, так мило с ее стороны, – отозвалась я, старательно улыбаясь.

– Мама?

– Ну, альбом Севин, но идея была Людмилы Игоревны.

– Правда? И как, что-нибудь выбрала?

Я вздохнула. А ведь вчера я говорила ему, что заказала платье. Он кивал и даже издавал какие-то звуки, но теперь я поняла, что суженый ничего не слышал, потому как сидел за компом. Ну и ладно.

– Когда бы я успела – у меня гости. Потом посмотрю.

Нет, чувствую, не видать мне свадебного платья как своих ушей. Позвонила Ника и несчастным голосом спросила, нельзя ли шить у меня. Я растерялась и ответила: да можно, а что? А она – давай адрес, сейчас приеду. Я удивилась: «Ты чего, я на работе, дома никого, куда ты поедешь?» – «Ну, тогда, – заявила она, – вечером приеду». Я продиктовала адрес и побежала заниматься делами. После работы задерживаться не стала, отправилась прямо домой. Выхожу из лифта, а на лестнице сидит Ника. Рядом сложены сумки и футляр со швейной машинкой. Я вытаращила глаза, а Ника встала и, шмыгая носом, посмотрела на меня исподлобья. По покрасневшим и припухшим глазкам я поняла, что она плакала, и, видимо, долго.

– Ты чего с вещами?

– С квартиры выгнали.

– Понятно. Ну, давай заходи.

Я помогла девушке занести вещи. Футляр с машинкой буквально оттянул мне руку, и это за те тридцать секунд, что я его тащила.

– Слушай, а как же ты все это несла?

– Молча, – огрызнулась Ника, с завистью разглядывая нашу скудно меблированную жилплощадь.

– Даже не смотри. – Я решила поставить все точки над всеми гласными сразу. – Это не моя квартира, а моего мужика. И я ему даже еще не жена, помнишь?

– Я и не напрашиваюсь, – буркнула Ника.

– Ладно, не обижайся. Пошли чай пить и ужинать. И расскажи мне, что случилось-то?

История была грустная, но, насколько я понимаю, типичная. Ника родом из Подмосковья. Так называемый город-спутник был не далек, но в двухкомнатной квартире помимо Ники теснились мать с отчимом и бабка с дедом. Когда девушка поступила в институт, ей дали койку в общежитии, но существовать там оказалось неожиданно тяжело.

– Я не пью, не курю, – рассказывала Ника, с подозрением разглядывая пельмени, которые я посыпала укропом в надежде улучшить их вкус. – А девочки там отрываются по полной. Да еще ребят водят. Но это бы все ладно – так таскают все, что можно.

– В смысле? – Я осторожно попробовала пельмень. М-да. Надо было брать те пельмени, к которым привыкла, так нет, экспериментов захотелось. А может, их кетчупом?

– В смысле воруют, – вздохнула Ника. – Я всегда шила. Куклам, маме, подружкам. И привезла с собой деньги, которые мама и бабушка мне подарили. Купила хорошую машинку, на дерьме нормальную вещь не сошьешь, сейчас такие ткани текучие... так не поверишь – чуть не сперли на второй же день. Я так орала, сказала, что убью этих дур, если кто тронет машинку. Они пальцем у виска покрутили, но вроде отстали. А потом... Я заказы брала на шитье. Так у меня два раза ткань воровали. Чтобы вернуть – надо заплатить свои деньги. Ну, я стала снимать комнату. – Она отодвинула тарелку. – Можно мне чаю? Я вообще-то мясо не очень...