Пустой дом

— Здравствуй! Здравствуй, дорогой жених! Настал желанный час, пора к венцу! — женский голос звучал все громче, пока наконец не перешел в крик, и точно таким же непонятным для меня образом, как я оказался в зале, вдруг явилась передо мною из тумана, наполнявшего комнату, молодая, высокая женщина в богатых блестящих одеждах. Повторив еще раз пронзительным голосом: "Здравствуй, дорогой жених!" она двинулась ко мне, раскрыв объятия. И обманутые глаза мои увидели вместо прелестного лика желтое, искаженное старостью и безумием лицо. Потрясенный, объятый ужасом, я отступил назад. Будто загипнотизированный горящим взглядом гремучей змеи, я не мог ни отвести свой взор от жуткой старухи, ни сдвинуться с места. Она приблизилась, и тогда мне показалось, что ужасное лицо ее — всего лишь маска из прозрачной вуали, а сквозь нее просвечивают черты прелестного лица, являвшегося мне в зеркале. Я уже чувствовал прикосновение руки этой женщины, как вдруг она истошно вскрикнула и упала передо мной на пол, а сзади меня раздался голос:

— Эге-ге! Что, бес опять вселился в вас, сударыня? Прошу покорно убираться спать, спать, а не то я вас, сударыня, попотчую плетью!

Я обернулся и увидел старого управителя в одной рубахе, размахивающего большущей плетью. Он собрался ударить старуху, но я схватив его за руку, удерживая, он же отшвырнул меня и закричал:

— Прочь! Ежели бы я не подоспел вовремя, эта старая ведьма отправила бы вас на тот свет; извольте, сударь, скорее выйти вон, вон!

Я опрометью бросился из залы, тщетно стараясь найти в потемках дорогу к выходу. Тем временем в зале послышались удары плети и вопли старухи. Я хотел закричать, позвать на помощь, но вдруг оступился, упал, покатился вниз по лестнице и так сильно ударился об какую-то дверь, что она распахнулась и я очутился в маленькой комнатушке. Увидев измятую только что оставленную постель и лежащий на стуле коричневый сюртук, я тотчас догадался, что это жилище старого управителя. Через несколько минут на лестнице раздались шаги, в комнату вбежал он сам и бросился мне в ноги.

— Кто бы вы ни были, сударь,— пролепетал он жалобным голосом,— умоляю вас, ради всего святого, не говорите никому, что вы здесь видели, иначе я лишусь места и куска хлеба! Ее сумасшедшее превосходительство наказаны и теперь лежат связанные в постели. Дай Бог вам самого приятного сна. Да, да, сударь, идите почивать... Прощайте, спокойной ночи!

Произнеся это, старик вскочил, взял свечу, вывел меня из подвала, вытолкнул за дверь и накрепко запер ее за мною.

Я возвратился домой в полном смятении. Все эти события так потрясли меня, что в первые дни я не мог привести в порядок свои мысли. Помню только, что волшебное очарование утратило свою власть надо мной. Исчезла и болезненная тоска по прекрасному образу в зеркале, и вскоре я уже стал смотреть на все случившееся как на приключение в сумасшедшем доме. Не приходилось сомневаться — управитель выступал в роли старого надзирателя, приставленного к безумной женщине знатного происхождения, состояние которой скрывается от света; но как объяснить, почему зеркало... и вообще все прочие чудеса. Но далее, далее!

По прошествии некоторого времени я встретил на званом вечере графа П., который, отведя меня в сторону, спросил:

— Знаете ли вы, что тайна нашего пустого дома почти раскрыта?

Я весь обратился в слух; но едва граф начал свой рассказ, как распахнулась дверь в столовую и все направились к столу. Погруженный в мысли о тайне, которую граф хотел раскрыть мне, я подал руку какой-то молодой даме, вовсе не глядя на нее, и машинально последовал за церемонной вереницей других гостей. Подведя свою даму к свободному стулу, я впервые посмотрел на нее — и увидел... увидел совершенное подобие таинственного образа, являвшегося мне в зеркале. Вы можете легко представить себе, каково было мое изумление; однако же, уверяю вас, что в душе моей не возникло ни малейшего отзвука той неистовой страсти, которая рождалась во мне прежде, когда мое дыхание вызывало появление в зеркале чудесного образа. Должно быть, растерянность или даже страх весьма ясно отразились на моем лице, потому что девушка посмотрела на меня с таким удивлением, что я счел нужным, постаравшись взять себя в руки, объяснить ей, что если память меня не обманывает, то я имел счастье уже прежде с нею встречаться. Ответ ее был короток: это едва ли возможно, ибо она только вчера и впервые в жизни приехала в ***. Это совершенно обезоружило меня. Я умолк, и только ангельский взгляд прекрасных глаз девушки помог мне справиться с замешательством. Я сделался осторожным и стал внимательно к ней приглядываться. Она была приветлива, нежна, но в ней чувствовалось какое-то болезненное напряжение. Несколько раз, когда разговор оживлялся, и особенно когда я вставлял в него какую-нибудь шутку, она улыбалась, но и сквозь эту улыбку сквозила непонятная горечь.

— Вы, кажется, невеселы, сударыня; не утренний ли визит расстроил вас? — обратился к моей даме сидевший неподалеку офицер; но сосед его дернул за рукав и что-то шепнул на ухо, а дама на другой стороне стола с выступившим на щеках лихорадочным румянцем и тревожным блеском в глазах начала громко расхваливать прекрасную оперу, которую слушала в Париже.

У моей соседки вдруг навернулись на глаза слезы:

— Ну, не глупое ли я дитя! — сказала она, обращаясь ко мне.

— Обычное следствие головной боли,— отозвался я, поскольку прежде она уже жаловалась на мигрень,— против которой самое лучшее лекарство есть дух, присутствующий в пене этого поэтического напитка.

С этими словами я налил в ее бокал шампанского. Сначала она отказывалась, но потом выпила немного и взглядом поблагодарила меня за мое истолкование ее слез, которых она не в состоянии была долее скрывать. После этого она вроде бы несколько повеселела, и все пошло бы хорошо, ежели бы я не имел несчастья задеть бокал, издавший пронзительный, резкий звук. При этом звуке моя соседка побледнела как полотно, да и мое сердце внезапно затрепетало, ибо звук этот напомнил мне голос сумасшедшей старухи в пустом доме.

Когда пили кофе, я нашел повод приблизиться к графу П., и он тотчас понял, зачем.

— Знаете ли вы,— спросил он,— что вашей соседкой за столом была графиня Эдмонда 3.? Известно ли вам, что в пустом доме уже много лет содержится взаперти сестра ее матери, которая одержима неизлечимым безумием? Сегодня утром обе они, мать и дочь, навестили несчастную. Старый управитель, единственный человек, который умеет справляться с графиней, когда у нее случаются припадки буйства и надзору которого она по этой причине была вверена, смертельно болен. Теперь, говорят, сестра ее решилась доверить эту семейную тайну известному доктору К., который хочет испробовать кое-какие средства, чтобы если и не восстановить полностью ее здоровье, то хотя бы избавить ее от тех буйных припадков, которые у нее иногда случаются. Больше я пока ничего не знаю.

К графу кто-то подошел, и наш разговор прервался. Доктор К. был тот самый врач, к которому я обращался, когда сам был в критическом состоянии. Само собой разумеется, что я не мешкая поспешил к нему, подробно рассказал обо всем, что со мной приключилось за последнее время, и стал просить его сообщить мне все, что он знает о сумасшедшей старухе. Взяв с меня обещание строго хранить тайну, доктор пошел мне навстречу и поведал следующее:

— Ангелика, графиня фон Ц.,— начал доктор,— имела уже около тридцати лет от роду, находилась еще в полном расцвете необыкновенной красоты, когда граф фон 3., увидел ее в *** при дворе и так пленился ею, что тут же решил просить ее руки, несмотря на то, что был гораздо моложе ее. Когда же графиня уехала на лето в поместье своего отца, он последовал за ней, с тем чтобы открыть старому графу свои намерения, которые, судя по обхождению с ним Ангелики, были отнюдь не безнадежны. Но едва граф 3. приехал в поместье, едва увидел он младшую сестру Ангелики Габриелу, как очарование Ангелики померкло для него. Б сравнении с Габриелей она показалась ему жалким, поблекшим цветком. Прелести и красота младшей сестры увлекли графа. Он забыл Ангелику и стал просить у старого графа руки Габриелы. Граф принял это предложение тем охотнее, что заметил склонность Габриелы к графу 3. Ангелика не выказала ни малейшего сожаления по поводу неверности своего поклонника.

"Он думает, что это он оставил меня. Глупый мальчик! Он и не подозревает, что был всего лишь моей игрушкой, которая мне надоела!" — с высокомерной досадой говорила она и всем своим поведением демонстрировала, что презирает неверного. Впрочем, когда была объявлена помолвка графа 3. с Габриелой, Ангелика стала очень редко показываться на людях. Она никогда не выходила к столу и, говорили, бродила в одиночестве в ближней роще, которую давно избрала местом своих прогулок.

Странное происшествие нарушило однообразное спокойствие, царившее в замке. Егери графа Ц., призвав себе в помощь крестьян, поймали шайку цыган, которых обвиняли в поджогах и разбоях, с некоторых пор весьма часто случавшихся в той стороне. Людей этих — мужчин и женщин — привезли во двор замка всех вместе на повозке, скованных одной цепью. Некоторые из них имели вид отъявленных разбойников и озирались по сторонам дикими, звериными глазами, подобно плененным тиграм; более всех бросалась в глаза высокая, худощавая, ужасающего вида женщина, закутанная с ног до головы в шаль кровавого цвета, которая, стоя во весь рост на повозке, повелительным голосом требовала, чтобы ее спустили на землю, что и было исполнено. Граф Ц. вышел во двор замка и приказал по отдельности запереть разбойников в подземельях замка, чтобы потом переправить их в тюрьмы, как вдруг выбежала графиня Ангелика, бледная, с искаженным отчаянием лицом, и, бросившись перед ним на колени, пронзительно закричала:

— Батюшка! Освободите этих людей! Отпустите их — они невинны! Если прольется хоть одна капля их крови, то я вонжу этот нож себе в грудь!

Графиня взмахнула блестящим ножом и упала без чувств на землю.

— Я знала, милая, золотая моя куколка, я знала, что ты не допустишь, чтобы с нами так поступили,— просипела старуха, села на корточки перед графиней и стала покрывать омерзительными поцелуями ее лицо и грудь, бормоча:

— Проснись, дочка, проснись! Жених идет, красивый, статный женишок.

После этого старуха вытащила из кармана склянку с жидкостью, похожей на чистый спирт, в которой плескалась маленькая золотая рыбка. Склянку эту она приложила к сердцу графини, и та тотчас же очнулась и, увидев цыганку, бросилась к ней на шею, стала горячо обнимать ее, а потом торопливо удалилась вместе с ней в замок. Граф Ц., Габриела и ее жених, которые тоже вышли во двор, застыли на месте и с ужасом наблюдали эту сцену. Цыгане же оставались все это время совершенно равнодушными и безо всякого сопротивления позволили увести себя в темницу.