Пустой дом

— Тысячу раз. Только так и надо готовить макрель и есть ее — сразу из моря.

— Вы так ее готовили в детстве?

— Да.

— А тот старик, он был еще жив? Джек Карли.

— Да. Он выходил на пляж и сидел на песке, присоединялся к нам, мальчишкам. Приносил с собой бутылку рома, курил пахучую старую трубку и рассказывал разные байки — такие жуткие, что мы никак не могли понять, правда это или вымысел.

— А про что?

— Про разные приключения… он объехал чуть ли не весь мир и чем только не занимался. Был коком на судне, лесорубом, строил автострады и железные дороги, работал на руднике. Добывал олово. Таких называли «оловянщиками». Уехал в Чили, пробыл там пять лет, разбогател, но спустил все деньги буквально за год и снова остался на мели.

— А потом вернулся?

— Да, вернулся. Назад, в бухту Джека Карли. — Кара вздрогнула. — Тебе холодно?

— Няня сказала бы: привидение пролетело над могилой.

— Лучше надень свитер и забудь о привидениях. Скоро будем есть.

Глядя, как он занимается с детьми, Вирджиния думала об Энтони, который столько всего пропустил просто потому, что не желал тратить на них время. Если бы Кара была хорошенькой, он, возможно, уделял бы ей больше внимания… Кара, которая так жаждала внимания и любви, которая считала отца лучшим человеком на свете. Но она была некрасивая и застенчивая, носила очки, и отец не давал себе труда скрывать, что стесняется ее. А Николас… с Николасом все могло быть по-другому. Со временем Энтони научил бы его метко стрелять, рыбачить и играть в гольф, они стали бы друзьями, развлекались вместе. Но Энтони мертв, и ничему этому не суждено случиться. Она сожалела, что ее дети не будут плавать вместе с ним, склоняться к костру на пляже, слушать его истории и смотреть, как умелые отцовские руки очищают от коры белые прутики, чтобы использовать вместо вилок.

Солнце плавно скользило вниз по небу, его лучи падали прямо на них; море превратилось в жидкое золото. Вскоре наступит вечер, за ним придет ночь. Джек Карли жил в бухте, а Обри Крейн — в Бозифике. Их невозможно увидеть. Невозможно услышать голоса. Но они все равно тут. Рядом.

Это было волнующее ощущение — единения с прошлым, всепоглощающее, но почему-то нестрашное. Робким и пугливым не было места в этих краях, ведь, несмотря на красоту, то были дикие земли, где опасность таилась на каждом шагу. В море, глубоком и грозном, с его глубинными течениями и мелями. На утесах и в пещерах, которые обнажались в отлив, а потом внезапно затапливались или оказывались отрезанными от земли приливной волной. Даже мирные поля, по которым они шли к пляжу, грозили бедой: разросшийся вереск скрывал заброшенные рудники, глубокие колодцы и черные жерла шахт. Кое-где можно было увидеть клочки меха и тоненькие косточки, выбеленные ветром — останки добычи лисиц, которые рыли себе норы в лощинах, заросших утесником.

С приходом ночи окрестности оглашались уханьем сов; барсуки выбирались из укрытий и шли мародерствовать на помойки. Охотничий азарт был им чужд. Барсуки довольствовались тем, что пугали фермерских жен, которые, заслышав, как среди ночи со звоном падает на землю крышка мусорного бака, просыпались в холодном поту.

— Мама! Все готово!

Голос Кары пробудил ее от раздумий. Вирджиния подняла глаза и увидела Кару, поднявшую руку с прутиком, на который был нанизан кусок рыбы, — он грозил вот-вот соскользнуть на землю.

— Иди скорее,пока он не упал!

Она призывала ее столь отчаянно, что Вирджиния вскочила и, отряхивая с купальника песок, поспешила присоединиться к пиршеству.

В последних лучах закатного солнца, ощущая на лицах дуновение прохладного бриза, они стали медленно карабкаться по тропинке вверх домой. После купания дети были молчаливыми и сонными. Николас малодушно согласился на предложение Юстаса понести его на спине. Вирджиния тащила сетчатую сумку из-под рыбы, в которую затолкала купальники и полотенца, а другой рукой взяла на буксир Кару. Они были все в песке и соли, растрепанные, изнемогающие. Утес показался им гораздо более высоким, а подъем по склону через густую растительность и пышные папоротники отнял последние силы. В конце концов они вышли на поле, и идти сразу стало легче. За ними расстилалось море — оно сияло в вечерних сумерках, отражая переливы заката на небе; впереди ждал Бозифик, притаившись в ложбинке на склоне холма. Выше, на дороге, изредка мелькали фары проезжавших машин.

Несколько коров из Юстасова стада пробрались сквозь пролом в изгороди на верхнее поле. Коричневые с белым коровы жевали траву, издавая успокаивающее чавканье; они подняли головы, озирая проходящую мимо процессию.

Николас, наклонившись к уху Юстаса, прошептал:

— А ты пойдешь к нам в гости?

Юстас улыбнулся.

— Мне пора возвращаться домой.

— А я думал, ты останешься поужинать.

— Но мы ведь уже поужинали, — отозвался Юстас.

— Я думал, это было вместо чая.

— Только не говори, что в тебя влезет еще еда.

Николас зевнул.

— Да, пожалуй, не влезет.

Вирджиния сказала:

— Я приготовлю какао, выпьете его в кроватях.

— Ага, — сказал Николас. — Только пусть Юстас пойдет с нами и что-нибудь расскажет, пока мы будем принимать ванну.

Кара немедленно подхватила:

— Да, ты поговоришь с нами, пока мама будет варить какао.

— Я сделаю больше, — сказал Юстас. — Отскребу песок у вас со спин.

Дети преувеличенно рассмеялись, словно он сказал что-то очень забавное, и, как только оказались дома, первым делом бросились в ванную и стали, отталкивая друг друга, вертеть краны. Из-за двери доносились подозрительные хлюпающие звуки, так что Юстас, закатав рукава, пошел разобраться, что там происходит. Вирджиния услышала, как он говорит: «Тише, не так быстро, а то корабль ваш пойдет ко дну».

Оставив его с детьми, она затащила пропахшую рыбой сумку на кухню, вытряхнула купальники и полотенца в раковину вместе с песком, как следует прополоскала и отжала, а потом вынесла их в темный сад, где на ощупь развесила на веревке и закрепила прищепками, оставив колыхаться на ветру; в темноте они напоминали привидения.

Возвратившись в кухню, она налила в кастрюльку молока, поставила ее на огонь и, позевывая, оперлась о краешек плиты. Она потерла глаза ладонью и поняла, что у нее все лицо в песке. Вирджиния вытащила из сумочки зеркальце и расческу, поставила зеркальце на полку буфета и попыталась привести в порядок волосы, но от соли они топорщились в разные стороны, а в голове было полно песка. Она подумала, что, будь в коттедже душ, она быстренько вымыла бы голову; мытье под краном казалось сейчас слишком сложным и утомительным. В неверном вечернем свете из зеркальца на нее смотрело ее отражение; на носу вылезли веснушки, а глаза в потемках напоминали два черных провала.

Над кастрюлькой поднялась пена. Вирджиния приготовила две кружки какао, поставила на поднос и пошла с ним наверх. В ванной никого не было, на полу валялись мокрые полотенца, а следы босых ног вели к лестнице. Она услышала голоса, поднялась по ступеням и увидела, что дверь в спальню приоткрыта.

Они, все трое, были там и не заметили ее. Вирджиния стояла на пороге, глядя на них. Юстас сидел к ней спиной на кровати Кары, а дети примостились на кровати Николаса. Они рассматривали фотографии: Юстасу демонстрировали кожаную папку Кары.

— А вот это папа. Видишь, большой портрет? Он ужасно красивый, правда? — Кара говорила свободно, как будто давно знала Юстаса и успела привыкнуть к нему. — А это наш дом в Шотландии, моя спальня, а это комната Николаса, а вот детская, она наверху…

— Это же моя спальня!

— Я и сказала, что твоя, глупый! А это комната няни, вот эта — мамина, а задние комнаты не видно, потому что они сзади. А вот это снимок с воздуха…

— Его сделали с аэроплана…