Пустыня

Но сейчас-то не война.

Ульф Андерсен лежал на полу рядом с игровым столиком. Лежал и дрыгал ножкой. Чуть-чуть.

Рядом стоял его соперник, Ульман, с видом несчастным и боевым одновременно.

— Я тут не при чём — сразу заявил он. — Ничего не делал. А он вот как-то повалился, сначала на столик, а потом вот…

И в самом деле, все фигуры были разбросаны — по доске, по столику, по полу.

Но я на фигуры не смотрел. Смотрел на Андерсена. Никаких инструментов у меня не было, но нас учили, что главное — это голова, и то, что к ней прилагается. Глаза, уши, нос. Язык тоже, раньше на вкус много чего определяли. Сейчас нет.

Но и так было ясно. Без пробы на вкус.

Тут подоспел турнирный медик, Абдул. Парамедик. Ну, не врача же держать на турнире. В Ливии врачей мало.

Он смотрел на меня.

— Солнечный удар, — сказал я, пропустив вводную часть.

Абдул продолжал смотреть.

— Нужны носилки и пара крепких парней, — сказал я ему.

Он вышел из зала, и через пару минут вернулся с охранниками — и с носилками.

Андерсена унесли в его номер. В сумке Абдула нашлась вата и нашатырь, вот и все нужные лекарства.

Андерсена раздели — нет, не полностью, конечно, — уложили на постель, включили кондиционер, дали понюхать нашатырю, и он пришёл в себя.

— Голова болит, — пожаловался он. И попытался встать. Но — не вышло.

— Больному нужны прохлада, тишина и покой. Холодные компрессы на лоб, менять каждые двадцать минут, — втолковывал я парамедику, а он смотрел на меня, как смотрит всякий свободолюбивый араб на колонизатора-угнетателя. Видно, у него были совсем другие планы.

Ничего страшного. Бывает. Солнце здесь могучее, а многие этого в расчет не принимают. Даже радуются, считая, что солнце — это здоровье, и норовят под солнышком позагорать.

— И хорошо бы больному чаю, слабого, зеленого. Без сахара, — я ещё раз проверил пульс.

Состояние Андерсена меня не тревожило. Без солнечного удара не обходился ни один сельхозотряд в родном Черноземье, и ничего, все быстро возвращались в строй. Больше тревожило молчание парамедика. Может, плохо говорит по-английски? Ну, положим, наши санинструкторы тоже не очень чтобы очень. Но для международного турнира могли бы и найти.

Ещё раз внятно сказав Абдулу, что от него требуется, я покинул номер Андерсена.

Вот так всего ничего, а час-то прошёл. Как там с моей партией?

С моей партией всё в порядке: Фишер просто подозвал судью, часы остановили и партию отложили. И партию Ульмана с Андерсеном тоже отложили. А остальные закончились вничью: взволнованные происходящим, гроссмейстеры решили судьбу не искушать. Трудно сосредоточиться, когда игрок за соседним столиком теряет сознание.

Меня позвали в судейскую комнату.

Вот она, тяжкая ноша самаритянина: другие отдыхают, болтают, пьют кофе, а я мало что не завершил партию, так вот теперь к судье зовут. Пустяки? Только не на шахматном турнире. Любая мелочь может сбить настрой.

Мне нередко приходится общаться с писателями — по делам «Поиска». Они жалуются, что их не понимают. Особенно домашние. Мол, ты всё равно сидишь дома, сходи в прачечную, за хлебом, или внука из садика забери, тебе, мол, полезно будет отвлечься на часок-другой. Не понимают, что написание романа или даже небольшого рассказа требуют человека целиком, что если человек не ходит на службу, а работает дома, то он не свободен весь день, а весь день занят. Даже когда чистит зубы — занят.

То ж и шахматист в игровой день.

Меня встретили директор турнира господин Бадави и главный судья господин Шмидт. Встретили как доброго друга. Предложили кофе.

— И что же случилось с господином Андерсеном? — спросил меня Бадави после того, как от кофе я вежливо отказался. — Надеюсь, ничего ужасного?

— С Андерсеном случился солнечный удар.

— Он нуждается в экстренной госпитализации? Мы можем немедленно вызвать самолет.

Я вспомнил, как ехал от аэродрома в отель в раскаленном автобусе. Только этого Андерсену и не хватало.

— Нет, экстренная госпитализация не требуется.

— А сможет ли господин Андерсен вернуться к игре, и если да, то как скоро?

— Не знаю. Я не доверенный врач Андерсена и не официальный врач турнира, у меня нет полномочий решать подобные вопросы.

— Но каково ваше мнение?

— Полагаю, ответ на это можно будет дать через два-три дня. Но я очень удивлюсь, если Андерсен покинет турнир. Он боец, и вернется в строй, — о том, что побудительным мотивом продолжения участия является крупный приз даже за последнее место, упоминать не стал. И так ясно.

— Благодарю, вы нам очень помогли, — сказал господин Бадави.

И я пошел в ресторан. Перед игрой я ничего не ел, только кофе с рахат-лукумом, но сейчас время пришло. Десять недель, тут режим — вещь обязательная, иначе пойдешь вразнос и до финиша доберешься в жалком состоянии.

Другие, видно, думали так же — все были в ресторане. Кроме Андерсена, естественно.

Спасский замахал рукой, приглашая за стол, где он уже сидел с Карповым. Русская фракция. Я подошел: стол большой, места всем хватит.

— Что с Ульфом? — Спасский сыграл немало турниров, со многими на короткой ноге.

— Солнечный удар.

— Играть будет?

— Вероятно. Но следующий тур пропустит. Может, даже два тура.

— Это ничего, турнир длинный. Могут минусы записать, а могут в дни доигрываний пропущенные партии поставить. Как решит турнирный комитет.

Минус — это ноль очков без игры. За пропуск. Сопернику, соответственно, плюс и очко без игры. Шахматисты таким плюсам не очень рады. Но всё же…

— А отчего же солнечный удар? В помещении? — спросил Анатолий.

— Нагрел голову он не в помещении, а когда гулял. На морально-волевых вышел на игру. Партия напряженная, он и не выдержал. Удивительно, что так долго продержался.

— Но он в шапочке гулял, в бейсболке.

— При таком солнце этого мало. Инфракрасные лучи сквозь тонкую бейсболку проходят. Вспомни «Крокодил», там колонизатора рисуют непременно в пробковом шлеме. Вот пробковый шлем — вещь.