Пустыня
Шрифт:
Но никто добром турнир не покинет. Потому что даже ничья в последнем туре может поднять человека на ступеньку повыше. А цена этой ступеньки ох как велика. И дело, разумеется, не только в сумме призовых. Нам, шахматистам стран социализма, и без призовых живется недурно. В полной уверенности в завтрашнем дне. На нас не висят кредиты за квартиру или автомобиль. Если мы заболеем, нас будут лечить бесплатно. Бесплатно учимся в университетах, и так далее, и так далее (это я тренируюсь в преддверии лекционного тура по Советскому Союзу). Нам, шахматистам стран социализма, важно показать красивую содержательную игру, продемонстрировать
А что верно сейчас, сию минуту? После первого круга у меня чистое первое место. Четырнадцать очков из пятнадцати. Две ничьи, с Фишером и Карповым, остальные — победы. Вторым с отставанием в пол-очка идет Фишер, у которого три ничьи, третьим — Карпов, у которого четыре ничьи. Четвертое — пятое места делят Спасский и Мекинг, у них по одиннадцать очков. В общем, тесно, тесно наверху. Всё еще впереди, разрывы минимальны.
И я пошёл в ресторан, собирая по пути спокойствие и безмятежность. Завтра день отдыха, завтра обещают привезти советские газеты второй свежести, завтра…
А в ресторане ждал сюрприз. Господин Бадави, но теперь не в штатском, а в парадной военной форме. Правда, без знаков различия.
— Дорогие гости нашей страны! Великие участники величайшего турнира в мире! Я имею честь пригласить вас на встречу!
Посыпались вопросы — какую встречу, где, когда, но господин Бадави только улыбался
— Это будет величайшая встреча в вашей жизни!
Ну, если так… Я выпил бокал гранатового сока, поднялся в номер, принял душ и немного задумался.
На игру я хожу преимущественно в европейском костюме. Здесь, в игровом зале, комфортные плюс двадцать четыре, и потому нужды в местных одеждах нет. Да и не хотел я нарушать равновесие ментального процесса соперников экзотической с их точки зрения одеждой.
Под открытым небом я прогуливаюсь в одежде местной. Просто удобно в ней.
А сейчас? И я выбрал костюм, что придумали и пошили Лиса и Пантера. Полувоенный. То есть совсем невоенный, но похож на форму морского офицера. Элегантную форму. Красивую. Отчасти и опереточную, да.
Оделся.
Ну, не каплей, но лейтенант — точно. Пусть и без погон. Даже старший лейтенант — по виду. Этакий молодой барон царских времён. Но не чёрный, как Врангель, а светлый. Практически белый.
Я выждал положенные минуты и спустился в вестибюль.
Пришёл не последним. Восьмым. Аккурат в середину. Остальные подтянулись в течение пары минут. Почти все. Кроме Андерсена. Тот отговорился нездоровьем. Что ж, дело добровольное.
— Прошу, пройдёмте в автобус, — сияющий господин Бадави повёл нас к автобусу. Совсем как пионеров на экскурсии.
Автобус, всё тот же аэродромный «ПАЗ», раскаленный донельзя, и лишь солнце, всё ближе склоняющееся к горизонту, обещало: погодите немного, сейчас уйду, и станет прохладнее.
Пришлось сесть. Почувствовать себя в аду: черти жарят на сковородке за то, что не доедал манную кашу и пил сырую воду из уличной колонки.
Но ничего, притерпелись. Шофер тронул
автобус, ветерок подул в раскрытые окна — поехали!— Долго ехать? — спрашивали господина Бадави, но тот продолжал улыбаться, и только.
Мы проехали совсем немного. Даже не в пустыню — и пальмы росли, и дорога была если не хорошая, то всё же была. Мимо поста, со шлагбаумом, с парой солдат. Через триста метров еще пост, еще шлагбаум, а по сторонам колючка и надписи «Мины». А солдат — с полдюжины, и пулеметное гнездо.
И, наконец, впереди показался бедуинский шатер.
Автобус остановился шагов за пятьдесят от шатра, двери отворились, и мы вышли как раз в тот момент, когда солнце коснулось горизонта.
— Лидер Ливийской революции приглашает вас в свой шатёр! — объявил господин Бадави.
И мы пошли к шатру.
Неспешно. Очень неспешно. Да и трудно было бы поспешать — поджаренным-то.
Полог шатра был откинут, у входа светила лампа. С виду масляная, но свет электрический.
Солнце село. А на востоке поднималась луна. Полная, огромная, алая.
Я остановился у входа в шатёр, повернулся лицом к Луне и стал думать. Комсомолец должен думать всегда, а намаз — это ведь не формальное обращение к божеству, намаз — возможность продумать, хорошо ли то, что ты уже сделал, и будет ли хорошо то, что собираешься сделать. То есть сверить жизнь с планом и внести при необходимости коррекцию. Ну, если живешь своим умом, а не как лист на ветру — куда дунет, туда и летишь.
А как хорошо думается на комсомольском собрании!
Да только где мой институт, где Лиса и Пантера, где вообще — всё? Здесь и сейчас я был на Луне. В отрыве от родной земли. Но Родина слышит, Родина знает. И потому — выше знамя, молодые строители коммунизма!
Ободрившись, я отвел глаз от Луны. Гипнотизирует, да. Луна — великий магик.
И успел сразу за Кавалеком. Всего-то и задумался секунд на двадцать.
Вошёл, огляделся. Ковры, ковры, ковры. Лежанки. Кресла.
А где же Лидер Ливийской Революции?
И тут из-за ковра вышел Каддафи. Вышел артистично. В расшитом золотом бурнусе, и шапочка на голове — тоже золотое шитье. Как дрессировщик в цирке. Ну, а мы, стало быть, львы и тигры.
Встреча в пустыне
Каддафи начал говорить. По-арабски. А переводчики — переводить. На английский и немецкий. Переводчиков было двое, серьезного вида. Думаю, они не только и не сколько переводчики, а и телохранители.
Ну, ну, храните.
Речь была простой и недолгой: Ливия — страна, перед которой стоят великие цели, и мы, все присутствующие здесь, будем свидетелями небывалых успехов.
Телохранители переводили даже то, чего Каддафи не говорил. Видно, заранее выучили текст, и отступать от него не хотели. Или не смели.
Я смотрел на соратников-шахматистов. Наши, социалистические, держали лицо. Мы привычны к речам. А вот представители стран буржуазии страдали. Чувствуется, что они ожидали иного. Застолья. С вином и танцами. А тут — речь. Хотя у них, поди, тоже президенты речи толкают. Но все больше по телевизору. А телеканалов у них много, раз — и переключил на «Звёздный путь». Это тебе не Чернозёмск.