Путь Абая. Том 1

Еще до свидания с Абаем Андреев узнал все подробности события от Лосовского, с которым давно был в приятельских отношениях. Он считал, что в деле Абая показания Лосовского будут решающими, и советник охотно согласился рассказать на суде все как было, тем более, что сам он резко расходился с Кошкиным во взглядах на управление степным населением: он всегда говорил о Кошкине не иначе, как с презрительной усмешкой и считал его тупым самодуром и держимордой. Лосовский объяснил возмущение народа лишь тем, что Кошкин допустил грубый произвол и сам вызвал вспышку, Абай же, по его мнению, проявил лишь чувство человеческого достоинства.

При этом разговоре присутствовал общий друг Лосовского и Андреева — Михайлов. Это был человек лет за тридцать, с широкой темной бородой, с большим открытым лбом, который еще увеличивался залысинами, с мужественным и вдумчивым лицом. Михайлов жил здесь под надзором полиции, однако друзьям удалось устроить его на службу в областное управление. Услышав о том, как один из самых видных местных начальников очутился в дурацком положении, брошенный всеми в степи, Михайлов расхохотался. Он попросил Андреева свести его со смелым степняком, опозорившим зазнавшегося самодура.

Посещение адвоката доставило Абаю большую радость. Убедившись, что о нем заботится такой друг, как Акбас, Абай перестал тревожиться. Адвокат сразу же добился для него разрешения пользоваться книгами. Романы были один другого интереснее, и для чтения не хватало дня. По вечерам, а иногда и ночью Абай читал, стоя под тусклым фонарём подвешенным высоко на стене его камеры. Когда лампа начинала чадить и гаснуть, Абай подходил к двери и начинал стучать в нее кулаком. Ночные дежурные — большей части старики — обычно в это время крепко спали. Злые спросонья, они входили, ворча и покрикивая на Абая:

— Ишь ты, киргиз, ученым заделался!.. И за бабушку и за дедушку в каталажке начитаться хочешь? Дня тебе мало…

Абай нередко и сам смеялся их остротам. Звал он ж по именам — одного Сергеем, другого Николаем, удивлял их своим спокойствием и учтивостью и прерывал их воркотню убедительными доводами:

— Ну, подумай сам, Сергей: каталажка клопов полна, покою не дают, где ж тут спать! У меня ни друга, ни утешения здесь нет, одни только книги… Да от меня каталажке и никакого убытка нет, кроме керосина, — ведь я даже еды казенной не беру!

Старик спорил, упрямился, но кончалось это тем, что он приносил керосин и заправлял фонарь.

— Нашел место, где учиться… — ворчал он. — В школе учиться надо, а не в тюрьме… Настоящие люди с детства учатся, а ты до тюрьмы дождался.

Абай действительно не объедал каталажку: и кумыс, и шурпа, и чай — все доставлялось ему друзьями. Пищу приносили либо Ербол, либо Баймагамбет, которого Абай давно уже взял себе в жигиты для ухода за конями. И сейчас в камере стояла большая чашка с кумысом; вареное мясо и разное печенье к чаю лежали завернутые в скатерть. Абай ел мало — не от волнения за исход дела, а просто от жары и духоты каталажки. От сидения без воздуха и солнца лицо его из смуглого становилось землисто-серым.

Нынче Абай тоже спал мало. Утром он выпил немного вчерашнего кумыса и углубился в чтение заинтересовавшего его его романа. Книга называлась «Сохатый» и рассказывавала о нескольких отчаянных русских людях. Героем романа был справедливый мститель — честный и смелый Сохатый. Он скрывался со своей шайкой в глухих лесах и выходил на дорогу, чтобы нападать на знатных чиновных людей и мстить им за свою судьбу, и Абаю вновь пришли в голову мысли, владевшие им весной после чтения «Дубровского».

Он вспомнил, как Владимир сжег вместе со своим домом чиновников-взяточников, и эта гневная месть оскорбленной чести снова вызвала в нем сочувствие. Да, такой гнев может родить мужество… Он и сам переживал события, подобные описанным в книге. Перед его глазами снова вставал тот день: Тентек-ояз, стражники и урядники, в испуге забившиеся в заднюю юрту, треск рухнувшего остова, беспощадный гнев толпы, вспыхнувший мгновенной искрой… Как все это похоже!.. Видно, люди, говорящие на разных языках, далекие друг от друга, — защищаясь от насилия, мстя за горькие обиды, действуют одинаково, как родные братья. Разные люди, разные народы одинаково не терпят насилия и несправедливости. Значит, не родовые признаки, не принадлежность к какой-либо расе или племени руководят людьми: их гнев пробуждается сходным угнетенным положением… Абай глубоко задумался над этим. Книга лежала раскрытой на его коленях.

Скрип двери вывел его из раздумья: вошел сам надзиратель каталажки Хомутов. Он появлялся лишь в тех случаях, когда к Абаю приходил адвокат или следователь, но сегодня Абай не ждал ни того, ни другого. У него мелькнула мысль — не свобода ли это? Он быстро встал и шагнул к Хомутову. Тот остановился в дверях и сказал своим угрюмым тоном:

— Кунанбаев, в дежурку! К тебе отец из аула приехал. Абай, удивленный и разочарованный, с досадой пошел за надзирателем. «Для чего понадобилось ему тащить сюда свои старые кости?» — подумал он, входя в дежурку. Там он увидел несколько человек, впереди стояли Ербол и Баймагамбет. Поздоровавшись с ними, Абай стал искать глазами отца. В полутемной дежурке он с трудом узнал Даркембая, за ним виднелись еще двое, кого он не мог различить, но Кунанбая не было.

— Где же отец? — спросил Абай. — Мне сказали, приехал он…

Ербол предостерегающе толкнул его локтем и, повернувшись к Баймагамбету, будто обращаясь к нему, быстро сказал:

— Нынче твой отец Даркембай, иначе мы не получили бы свидания…

Абай понимающе улыбнулся и протянул руки Даркембаю. Тот степенно подошел к Абаю с распростертыми объятиями.

— Дорогой мой, единственный! Опора моя! — сказал он и, обняв Абая, поцеловал его.

Ербол не поскупился на взятку Хомутову. Увидев арестанта в объятиях старика, тот больше не сомневался, что к нему и вправду приехал отец, и ушел, дав им возможность разговаривать свободно.

Только теперь Абай узнал двух остальных посетителей. Он изумился и радостно обнял двух высоких жигитов, молча стоявших в стороне. Изумляться было чему: обоим им никак нельзя было показываться не только в Семипалатинске — да еще рядом с канцелярией Кошкина, — но даже и в аулах иргизбаев.

Иргизбаи причину всех бед видели в жигитеках: началось все из-за Оралбая, а кончилось смутой, поднятой Абылгазы и Базаралы. На них двоих Такежан и другие вожаки иргизбаев и направили доносы в канцелярию Тентек-ояза. По общему мнению, они и были зачинщиками бунта в Ералы: они натравливали жатаков, подбивали народ против властей и повели толпу громить юрты начальства. Из допросов следователя Абай отлично понял, как оценивается их поведение, но не называл в показаниях их имен, хотя и видел, что затягивает этим и следствие и свое собственное пребывание в тюрьме.

После событий в Ералы Такежана сняли с должности, Абая вызвали в город на допрос и тут же взяли под стражу, но Базаралы и Абылгазы удалось скрыться. И вот эти двое жигитов, так возбудившие против себя всех представителей власти, приехали в город и сами явились в тюрьму, где находилось искавшее их начальство!..

Появление их поразило Абая. Поступить так могли только настоящие друзья и преданные родичи.

— Кто толкнул вас в львиную пасть, друзья мои? — спросил он с изумлением. — Неужели наши иргизбаи из-за меня превратили для вас воду — в яд, пищу — в клей, что вы кинулись сюда? Или они вас на поводу привели?

Базаралы усмехнулся.

— На этот раз ты не прав, Абай. Если б они могли, они бы весь Жигитек сюда привели… Никто на нас не напирал, никто не давил. Твой старик Даркембай и вот эта отчаянная голова, Абылгазы, объявили, что там, где сидишь ты, и они будут сидеть, как во дворце… Будь на твоем месте Такежан, мы и не подумали бы появиться здесь…

Даркембай и Абылгазы с убежденным спокойствием подтвердили его слова. Начал Даркембай:

— Не сидеть же тебе из-за нас… Хлопотать за тебя мы не можем — ни ума, ни уменья…