Путь Абая. Том 1

— От Кунанбая мне пощады не будет. Он уже давно ищет предлога, чтобы столкнуть меня в яму. Так зачем же мне изображать кроткого ягненка и самому лезть к нему? Мне жалеть теперь нечего. Пусть попробует поймать меня. Пусть сперва схватит и укротит меня, а уже потом надевает недоуздок. Все равно теперь на мне клеймо негодяя. Коли на то пошло, я не хочу, чтобы меня называли «покорный негодяй», «расчетливый негодяй» или «сговорчивый негодяй». Умру, но не потерплю такого унижения!

Упорство Балагаза и Абылгазы заставило Кунанбая призадуматься. По старой привычке ему надо было бы устроить набег и отнять все имущество у обидчиков, но сейчас, когда большинство бедствовало и голодало, делать этого было нельзя, — мог разгореться нешуточный пожар.

Есть другой путь: жалоба по начальству. Самое лучшее — вызвать отряд, изловить преступников при помощи урядников, заковать в цепи и положить всему конец.

Но законы тоже изменились: ага-султанство отменено, появились другие новинки, — у племени Тобыкты даже дуан переменился, с лета они перешли под управление Семипалатинска. Раньше все Тобыкты было подчинено одному волостному, теперь оно будет разбито на три волости. В новом дуане — новое начальство. Кунанбай еще не встречался с ним, а тем более не имел там никаких знакомств. Вот-вот начнутся выборы, и в ожидании таких событий идти с жалобой на свои аулы — не расчет. Нужно выждать по крайней мере до конца выборов.

Переждать необходимо, но шайка Балагаза ведет себя вызывающе. Он два раза посылал за ними, а они и слушать не желают. «Так они и зазнаются, решат, что с ними ничего не сделаешь», — думал Кунанбай. После долгих сомнений он отправил отряд надежных жигитов, приказав наброситься врасплох, схватить и привести к нему непокорных.

Но Балагаз не собирался легко даваться в руки, — все его жигиты ускакали а разных направлениях. А когда усталые преследователи, заморив коней, возвратились ни с чем, Балагаз с товарищами вернулся за ними следом. На этот раз опять был ограблен табун Кунанбая, но воры взяли несколько стригунов.

Кража совпала с днями, когда аулы въезжали в свои зимовья; дни стояли холодные, коровы и кобылы перестали доиться, и народ особенно бедствовал. Мелкий скот, бродивший в одиночку, легко мог попасть в руки голодающих.

Кунанбай со дня на день ожидал выборов волостного управителя. Он вызвал к себе Базаралы. Тот повел себя не так, как другие жигитеки: он явился сразу.

Кунанбай сидел у своей новой токал — Нурганым. Они совсем недавно перебрались в зимнее помещение. В доме было тепло, комната была убрана нарядно, как Молодая юрта. Статная Нурганым поражала своей красотой; особенно хороши были ее большие, полные огня, темные глаза. В ее обаятельной внешности сочетались молодость, здоровье, беспечность. Легкий румянец покрывал безупречно чистое лицо. С правой стороны довольно крупного, почти мужского, носа темнела маленькая родинка. Черная родинка на румяной щечке — редкое украшение. А стан Нурганым так строен и гибок, что ей может позавидовать любая красавица.

Ожидая, что скажет Кунанбай, Базаралы внимательно вглядывался в Нурганым. «Удивительно, где он выискал такую токал?»— любовался он про себя.

Нурганым держалась скромно, но уверенно и непринужденно. По ее приказанию внесли самовар, разостлали скатерть. За чаем она без всякого стеснения смотрела то на мужа, то на Базаралы и спокойно рассказывала о хозяйственных делах. Муж называл ее «Калмак». [112] После чая он обратился к ней:

— Калмак, вели убрать чай! Я хочу поговорить с Базаралы.

112

К а л м а к — калмычка.

Нурганым не торопясь выполнила приказание мужа и отослала прислужницу, а сама осталась сидеть поодаль от Кунанбая, по-мужски поджав ноги.

Кунанбай заговорил спокойно, не повышая голоса. Он взывал к самолюбию самого Базаралы.

— Они позорят и тебя. Ты — настоящий человек и дорожишь честью. А их поступки — пятно на твоем честном имени. Ты не станешь их защищать; я надеюсь, что у тебя нет для них оправдания. Что ты скажешь?

Базаралы не задержался с ответом. Он ответил коротко, пристально глядя в лицо Кунанбая. Его слова были спокойны, сдержанны и убедительно красноречивы. Он приехал не для того, чтобы оправдывать грабителей. Он осуждает их, а потому порвал с ними. Правда, он кровный брат Балагаза, но жизнь у них разная. Уже давно они решили не встречаться друг с другом.

Чай разгорячил кровь. Лицо Базаралы раскраснелось и стало необыкновенно красивым. И глаза, умные и проницательные, и яркие краски лица, и богатырский стан, и длинные белые пальцы — все невольно привлекало к себе внимание Нурганым. Ей казалось, что эти широкие плечи, могучая грудь, сильные руки не потерпят насилия.

Среди молодого поколении Тобыкты Кунанбай впервые встречал человека, который разговаривал с ним так свободно. И ответ Базаралы и его независимость поразили его. Он тут же вспылил:

— Раз ты осуждаешь их, помоги покончить с разбоем! Но Базаралы возразил ему:

— Да, я осуждаю, конечно. Я уже говорил. Но что толкнуло их на этот путь? Недавний джут и нужда. А вторая причина — несправедливость, которая известна всем родичам. Кто стоял но главе, тот прибрал все к своим рукам. Другие опоздали, и их доля прошла мимо. А безответный народ остался и вовсе ни с чем. К чему же это привело? Те, кто и раньше стоял в первых рядах, те не пострадали. А те, кто был обижен и прежде, остались и теперь беспомощными слепцами. Подумал ли об этом хоть кто-нибудь? Есть ли у народа старейшины, которые посочувствовали бы ему в бедствиях? Я приехал спросить об этом, — сказал он.

Базаралы не ответил на вопрос, а пошел встречным течением. Это не понравилось Кунанбаю. Он бросил на гостя уничтожающий взгляд. Главным доводом Кунанбая было то, что бедствие это ниспослано богом, начертано превратною судьбой.

— Джут не подчиняется людям. Кого за него винить? Разве не делятся те, кто имеет чем делиться? Но ведь всем не поможешь! Достойный удовольствуется малым. Нужно смиряться перед волей создателя!

Но Базаралы не убеждала и эта «воля создателя». Пусть народ стонет и бедствует по его воле, — ну, а если бы люди, называющие себя заступниками народа, оказали бы помощь? А они говорят только о покорности. Может, так покорно и лечь в могилу? Базаралы не мог сделать других выводов из наставления Кунанбая и прямо высказал это.

Кунанбай считал для себя унизительным спорить и пререкаться с Базаралы. Он только мрачно насупил брови и решительно закончил:

— Теперь моя совесть чиста и перед тобою. Я вижу, что щадить нечего. Одно скажу: Балагаз и Абылгазы сами напрашиваются на беду. Им плохо придется. Я предупредил — теперь не обижайтесь!

Базаралы понял, что разговор кончен. Он собрался уезжать. Перед самым уходом он снова обратился к Кунанбаю.

— У меня нет ничего общего с Балагазом. Что будет то будет. Но дело не в том. Вы всю жизнь тратите свои силы, чтобы словом и делом держать народ в страхе, а народ растрачивает свои силы, чтобы разубедить и смягчить вас. И все тщетно. Видно, нам не сойтись. Судьба судила лам вечные раздоры, — сказал он, надевая малахай.

Его слова остались без ответа. Он неторопливо встал, простился и направился к выходу. Нурганым и Кунанбай не сводили с него глаз. Сдержанный, сосредоточенный, несгибаемый, он ушел, и не было в нем ни тени беспокойства, стеснения или робости.

Кунанбай продолжал задумчиво смотреть на закрывшуюся, дверь, потом обратился к Нурганым:

— Удивительный он, этот Базаралы! Красив и умен, как ни один жигит в нашем крае! Только думы его — недруг его… Угораздило же тебя, несуразного, родиться от Каумена — короткорукого!.. Родись ты от сильного, ты был бы гордостью рода!