Путь Базилио

Но гордого шествия через Синий зал на сей раз не получилось. Большинство столиков пустовало. За одним сидела пожилая поняша с завитой гривой, уткнувшая мордочку в салат. За другим шушукались две кобылки, обсуждая беременность и где лучше рожать; от обеих несло свежей случкой. Фру-Фру погрустнела: у неё в этом смысле не было никого, кроме братика, к которому она, как хорошая девочка, езила два раза в месяц, чтобы снять стресс. Увы, перед этим приходилось пить отвары — генетики не дали разрешения на имбридинг. Сегодня она их тоже пила — как оказалось, зря… Ещё одна парочка лежала рядышком над нетронутым стожком клевера и откровенно няшила друг друга — поняшечки пели друг другу майсы, тёрлись крупами и закатывали глазки. Женская любовь, да ещё такая извращённая, со взаимоовладением, у Гермионы вызывала испуг, но и интерес: каково это — быть счастливой рабыней своей счастливой рабыни? Так или иначе, девочки никого, кроме себя, не видели и не хотели. Гермиона прошла незамеченной. Только барменша-брюнетка с чёрным бэтменом на плече проводила её глазами. И то — её, похоже, заинтересовала не она, а Ветерок.

Красный зал, как обычно днём, пустовал. Её любимый столик у камина был свободен и не на резерве. Она приказала Ветерку избавить её от балаклавы — здесь это было можно — разлеглась на персональной джутовой подстилке и заказала сухарики с майораном и крупной солью. Эти сухарики Гермиона могла есть в любое время и любом количестве. Раньше их ей приносила из клуба мама в качестве редкого лакомства. Зато теперь она могла их есть сколько угодно, потом вздремнуть и снова поесть. Иногда она думала про себя, что пошла в Комиссию по энергетике главным образом затем, чтобы вечерами лежать в Красном зале с ведром сухариков.

Медленно перемалывая челюстями первый хапок, она устроилась поудобнее, протянула под столом передние ноги и положила голову на мягкую настольную подушку. Думать ни о чём не хотелось. Хотелось смотреть на огонь в камине, где, выстроившись строем и маршируя на месте, горели маленькие. Один, с прогоревшими ножками и обугленным животиком, уже упал, но всё равно старался быть полезным — отгребал горящими ручками золу от края, чтобы не летело на пол.

Фру-Фру любила маленьких. В детстве она всегда просила маму, прежде чем она отправит их в туалетик или на растопку, дать ей нескольких поиграть. Особенно ей нравилось давить их копытцем и спрашивать — «ну тебе больно, маленький, больно?» Тот пищал «бо-бо-бо» и быстро-быстро кивал головёнкой, а потом у него изо рта лезли бурые внутренности, он пытался ручками запихнуть их обратно и это было очень смешно. Мама это заметила и мягко сказала дочери, что маленькие тоже живые и даже немножко разумные, и не надо их изводить просто так для баловства: они нужны, чтобы прибираться по дому, очищать туалетик от пи-пи и ка-ка, ну или гореть в печке. Фру-Фру тогда спросила, зачем жечь маленьких в печке, раз есть электричество. Мирра Ловицкая подумала и сказала, что живое пламя прекрасно, а маленькие выведены именно за тем, чтобы гореть с душой, красиво, а не как бесчувственные деревяшки. Гермиона спросила, что для маленьких больнее — копытце или печка. Мама сказала, что гореть заживо очень больно, но для маленького сгореть на работе — это главный смысл его маленькой жизни, а иначе они грустят, отсыревают и умирают безо всякого толку. Дочка послушала маму и с тех пор не давила маленьких, и даже сама подсаживала их в печку — дома у них была именно печь, с красивой стеклянной заслонкой, чтобы смотреть, как маленькие прыгают и пляшут в огне, как у них лопаются животики, выпуская снопы искр, а потом их сухие головёнки таращатся среди угольев вытекшими глазницами. Мама оказалась права — живой огонь завораживал, все плохие мысли постепенно уходили, оставался только покой. Вот и сейчас Фру-Фру чувствовала, как её раздражение и уязвлённая гордость остывают, как угли, покрываясь седым пеплом. Если на них не дуть, подумала она лениво, то всё пройдёт.

За всеми этими размышлениями ведёрко с сухариками как-то само собой опустело. Гермиона повернулась, чтобы потребовать ещё — и увидела в проходе очень знакомую виссоновую балаклаву, расшитую серебряной нитью.

— Гермиона, детка! — госпожа Мирра Ловицкая пристукнула копытом, её услужающий бельчонок Душок легко вскочил ей на загривок и снял балаклаву. — Сколько можно есть сухари! Ты испортишь себе желудок! Немедленно закажи салат!

— Добрый вечер, мама, — ответила дочь, — Извини, но я уже взрослая, и буду есть то, что мне нравится.

— Для меня ты всегда останешься ребёнком, — заявила Мирра и подошла к её столику. — И долго ты собираешься разлёживаться? У тебя дел нет?

Хорошее настроение как ветром сдуло.

— Вообще-то, мама, — зло сказала Гермиона, — я сегодня делала доклад, и перессорилась с половиной Комиссии, потому что защищала твою точку зрения. Потом я читала лекцию по электродинамике для твоих абитуриенток, потому что ты была занята. Из-за этой лекции я не поехала к Бифи на случку, хотя у меня внутри всё хлюпает. Потом я ходила в библиотеку и искала для тебя материалы по первой экспедиции в Вондерленд, потому что ты собираешься писать воспоминания. Теперь я пришла сюда, чтобы отдохнуть. Ты врываешься и требуешь от меня, чтобы я не ела ту еду, которую я люблю, и вообще поскорее уходила. Тебе не кажется, что это немножечко слишком?

Мирра понюхала дочь сзади и нахмурилась.

— Ты не должна пропускать Бифи, — заявила она. — Это очень вредно. Поэтому ты сейчас такая раздражённая.

— Я раздражённая, потому что я работала на тебя весь день, а ты не даёшь мне отдохнуть! — Гермиона не собиралась уступать, хотя знала, что переспорить мать невозможно.

Но случилось чудо. Мирра, вместо того, чтобы продолжить свару, просто легла рядом.

— Ладно, — сказала она. Дочь удивлённо повела ушами: тон матери был почти извиняющимся. — У меня тяжёлый день. А сейчас мне предстоит очень неприятный разговор с моей старой подругой. С Молли Гвин.

Гермиона промолчала: слухи о новом скандальном романе Драпезы дошли даже до её ушей.

— Ещё сухариков? — расторопный тапир-официант, новенький и пока ещё не поглупевший, подполз к благородным гостьям, сверкая ошейником.

— Два ведра и салатик, — распорядилась Мирра. — Салат тебе, ты должна поесть зелени, — посмотрела она на дочь искоса.

— Мама, я не буду есть эту гадость, — твёрдо сказала дочь. — Оставь его тёте Молли, она любит зелень.

— Я этой потаскухе уши откушу, — зло процедила Ловицкая-старшая.

— Ох, мама, это же тётя Молли, она очень влюбчивая, — напомнила дочка. — Что, первый раз у вас это, что-ли? Она потом к тебе всё равно возвращается.

— Да, но ты не представляешь, с кем она спуталась, — Мирра фыркнула. — Об этом весь Кавай уже в курсе. Эти профурсетки даже не прячутся.

— Мама, а что в этом такого? — не поняла дочь. — Ну, вы же с ней тоже… делаете то же самое, — обтекаемо выразилась она. — И у тебя тоже есть другие поняши. Твои аспирантки. Думаешь, никто не знает?

— Ты, надеюсь, с ними не лизалась? — забеспокоилась мать.

— Ты прекрасно знаешь, мама, у меня только Бифи, — грустно сказала дочка. — А кобылок у меня пока не было.

— Это хорошо. Ты ещё не готова к серьёзным отношениям. Тебе вполне достаточно Бифи и его члена. Уж поверь мне, опытной женщине — он великолепен. Гораздо лучше, чем у твоего отца. Когда я тебя зачинала, то почти ничего не почувствовала. Так, какая-то щекотка внутри, и всё. Я даже не кончила.

— Мама, ты так это говоришь, как будто я в этом виновата, — Гермиона посмотрела на мать искоса.

— Ты всегда приписываешь мне невесть что! Вся в бабку! — огрызнулась Мирра.

Дочь тяжело вздохнула. Вечер был испорчен: пикироваться с матерью можно было бесконечно, а прекратить это — невозможно. Впрочем, был один способ — занять её какой-нибудь рабочей темой до прихода изменщицы Гвин. Они, наверное, пойдут выяснять отношения, а она, Фру-Фру, сможет ещё немножечко поблаженствовать.

Повертев в голове разные темы, Гермиона вспомнила, что у неё и в самом деле был один вопрос, который она до сих пор как-то не было случая задать.

— Кстати, мама, — сказала она самым невинным тоном, какой только смогла изобразить, — хочу у тебя проконсультироваться. Ну, вот сегодня, во время дебатов по докладу, я подумала… В общем, я, кажется, не понимаю одной простой вещи. Про наше тесла-зацепление.

Старшая пуся посмотрела на дочку с недоумением.

— Ты же знаешь, что это не мой профиль, — начала она, но Гермиона её перебила.

— Мама, сначала дослушай. Это не про математику.

Мирра кивнула, разрешая дочери говорить — тем более, что появились ведёрки с сухарями и салатом. Она засунула морду в сухарики и захрустела ими.