Путь домой

И Борьку… И правда ли, что он мертв? Или это моя разбушевавшаяся фантазия?

И зачем мне все это знать?

Потому что я человек. А человек любопытен. Потому что у любопытства есть и положительные стороны. Потому что, если б не любопытство, мы бы до сих пор бегали с каменными топорами.

— Господи, — произнес кто-то у меня в голове. — Дошло, наконец.

И я провалился во тьму без голосов, шепота и мыслей.

Сначала вернулась боль. Ныло плечо, саднило в груди, першило в горле.

«Если болит, значит живой», — шевельнулась вялая мысль. А следом, факт за фактом, как стреляные гильзы, стало отщелкивать осознание происходящего.

Я лежал на чем-то пружинистом, укрытый чем-то мягким. Было тепло. Пахло пылью. Сквозь сомкнутые веки в глаза бил солнечный свет.

Боль показалась не такой резкой, как раньше. Во всем теле ощущалась слабость справившегося с болезнью организма.

В голове все перепуталось. Последнее, что я помнил: мертвая Звездочка и вихри. И, по ощущениям, это произошло очень давно. Настолько, что боль утраты успела притупиться.

А дальше в памяти была муть. И осколки невнятных образов.

Я осторожно открыл глаза, огляделся.

Я лежал на старом диване под ветхим пледом. Диван когда-то имел веселенькую зеленую расцветку, плед был разлинован в красную клетку. Впрочем, яркие краски остались в прошлом. Теперь все вылиняло, потускнело и пропылилось. Былые цвета лишь угадывались.

У изголовья дивана, на котором я лежал, стоял кривоногий деревянный стул с гнутой спинкой и потрескавшимся лаком на фанерном сиденье. Вид он имел хлипкий, сидеть на таком я бы не рискнул. С другой стороны, этот предмет меблировки явно имел другое назначение и скорее исполнял роль стола.

Кроме дивана и стула, мебели в комнате не было, если не считать книжных стеллажей, что облепляли все стены от пола до потолка. Полки были заполнены книгами. Ветхие, плохо сохранившиеся корешки выстроились плотными рядами.

В стене за моей спиной зиял провал дверного проема. Створки не было. Может быть, специально сняли, а может, она просто не пережила спячки.

Напротив, вопреки ожиданиям, не было окна, сквозь которое бил слепящий солнечный свет. Там даже стены не существовало. Вместо нее все пространство заполняло знакомое золотистое сияние.

Такая хренька.

Я тихо чертыхнулся.

— О, очнулся, — раздался за спиной старческий тенорок.

Старичок вошел в комнату, остановился возле стула. Был он невысокий, сухощавый, с пронзительными живыми глазками и такой же живой мимикой. Острый подбородок еще сильнее заостряла аккуратно постриженная бородка клинышком.

Он выглядел так, будто сбежал из далекого прошлого. Не доанабиозного, а значительно более раннего.

Дополняли образ затертый бархатный пиджачок и шелковый шейный платок. Совершенно неподходящая одежка для проснувшегося мира.

— Вы кто?

Это прозвучало настолько бледно и сипло, что я сам не узнал своего голоса.

— Хорошенькое дельце! — проворчал старичок, разглядывая меня с живым интересом. — Вы, молодой человек, ввалились ко мне в дом едва живым, а теперь спрашиваете с меня так, как будто это я к вам вломился. Я хозяин этой квартиры.

— Меня зовут Сергей, — тихо представился я.

Говорить, не смотря ни на что, было тяжело.

— А меня Валерий Эфроимович.

— Вы еврей?

— А вы антисемит?

— Да вроде бы нет.

— Тогда не понимаю, почему вас это беспокоит. Вы были без сознания. Долго. Неделю. Вы горели, как Жанна д'Арк. Я вообще не думал, что вы выживете. Обморожения и воспаления в таком количестве как у вас выживанию не способствуют.

— Но я жив…

— Ну так я приложил к тому усилия. Знаете, лекарств сейчас не найдешь, но у меня есть чудесные травники и другие полезные книги. Народная медицина способна творить чудеса. Кстати, в кружечке отвар. Выпейте.

Кружка с мутным варевом, в котором плавали какие-то сушеные листья, стояла на стуле возле кровати. Рядом лежала столовая ложка. Вероятно, Валерий Эфроимович поил меня бессознательного этим отваром всю неделю.

Неужели я в самом деле провалялся в беспамятстве семь дней?

Я приподнялся на локте, потянулся за кружкой. Слабость была жуткая. Каждое движение давалось с трудом. Кружка показалась тяжелой, будто вместо отвара туда налили свинца.

На вкус варево оказалось довольно мерзким.

— Пейте-пейте, — подбодрил старичок. — Мы с этим отваром таки поставим вас на ноги.

Я послушно сделал еще несколько глотков, пока в рот вместо жидкости не полезла трава. Сплюнул и отставил кружку. Без сил рухнул на диван.

— Где я?

— В Ухте, — в рифму ответил Валерий Эфроимович.

— Хорошая шутка. А на самом деле?

— Какие шутки, молодой человек? Мой дом находится в городе. Этот город называется Ухта. И мне самому весьма печально, что не Нью-Йорк или какая-нибудь захудалая Аддис-Абеба. Отдыхайте, молодой человек. Вам нужно набираться сил. Мы потом с вами поговорим. И вот еще…

— Что?

Старичок запустил руку в карман пиджачка, выудил оттуда что-то маленькое и протянул мне. Я принял подарок. На раскрытой ладони осталась капля янтаря. На тонком кожаном шнурке, в серебряной оправе, с застывшей внутри мухой.

— Что это?

— Хорошенькое дельце. Не узнаете свой талисман? Этот янтарик был у вас в руке, когда вы выпали из света.

Неделю я провел в кровати. Валерий Эфроимович прыгал вокруг меня так, словно я был ему родным сыном. Кормил меня, таскал за мной ночной горшок. Готовил какие-то отвары, настои и притирания. Он оказался чудесным стариком, несмотря на ворчливость. Тонким, душевным и удивительно чутким.

Кроме того, он был не дурак поболтать. Не то стосковался по собеседникам в своем затворничестве, не то просто любил травить байки. Так или иначе, когда я не спал, мы говорили с ним постоянно.

В Ухту Валерий Эфроимович приехал за четверть века до анабиоза. Привела его сюда через полстраны несчастная любовь. Женщина, за которой он приехал, сбежала, а Валерий Эфроимович остался. Потосковал какое-то время, как водится. Потом плюнул и стал жить дальше.

Наверное, именно поэтому моя история его весьма и весьма взволновала. Хотя его волновало всё и интересовало многое.