Путь Эвриха

* * *

«Приют степняка», в котором Сюрг ожидал появления Батара, ничуть не напоминал заведение Мургута, устроенное на манер трактиров северного Саккарема. В «Приюте» было несравнимо чище, и восседавшим на кожаных подушках вокруг низких столиков кочевникам нетрудно было вообразить, что они находятся в шатре или юрте. Циновки на полу, войлочные коврики на стенах, запах кумыса, архи и жареной баранины не могли не вызывать у степняков ностальгических воспоминаний и привлекали сюда «бдительных» из дворцовой стражи и «вечно бодрствующих», вид которых ничуть не способствовал поднятию настроения у будущего тысячника.

Вино, как и предупреждал Рикир, было никуда не годным, кумыс и молочную водку Сюрг ненавидел ничуть не меньше вонючих степняков, и потому ожидание его никак нельзя было назвать приятным. К тому же он был уверен, что при виде его Батар не возрыдает от счастья, и так оно и вышло. Слухи о произведенном в сотники фухэйце, равно как и история о том, за что он был обласкан наем «медногрудых», не могли не достигнуть ушей костореза, и Сюрг имел все основания опасаться, что Батар скорее пожелает разбить ему лицо, чем распить с ним чашу дружбы. По душам, разумеется, можно было побеседовать и после драки, но она могла привлечь к ним внимание «бдительных», а уж с ними-то иметь дело Сюргу хотелось меньше всего.

Батар, к счастью, не был настроен воинственно, и хотя радостью его лицо при виде старого приятеля не озарилось, он все же сказал ему несколько приветственных слов и пригласил посетить свой дом. Расценив это как доброе предзнаменование и порадовавшись рассудительности костореза, сотник последовал за ним по начавшим наполняться пешими и верховыми улицам Матибу-Тагала. Громко переговаривавшийся ремесленный люд, воины и рабы, грохочущие мимо телеги, запряженные ослами или лошадьми, и разъезды городских стражников заставили Сюрга придерживать язык до тех пор, пока Батар не привел его к окруженному высоким глиняным дувалом дому. Но и оказавшись в чисто прибранной комнате, перед накрытым молчаливым мальчишкой столом, сотник продолжал чувствовать некоторое не свойственное ему смущение.

Поздравив Батара с тем, что тот сумел прекрасно устроиться в Матибу-Тагале, похвалив его дом, на что косторез отвечал весьма сдержанно, Сюрг почувствовал, что разговор не задается, и начал раздраженно теребить короткую черную бородку. Теперь он уже сожалел о том, что встреча их не началась с потасовки, ибо нарочитая вежливость хозяина яснее всяких слов говорила о нежелании его вести откровенные разговоры. Ничего удивительного в этом не было, все прежние знакомцы, как могли, избегали Сюрга, и, если бы не поручение Рикира, он не стал бы искать встречи со старым приятелем. Однако, решив прибегнуть к его помощи, он должен был как-то разрушить стену вежливой незаинтересованности, которой отгородился от него Батар. И проще всего сделать это было, втянув костореза в разговор о событиях, из-за которых имя Сюрга стало ненавистно каждому фухэйцу.

— За время, проведенное в Матибу-Тагале, тебе так и не удалось разузнать, что стало с Атэнаань? Наверно, об этом не стоит вспоминать, но кажется, ты был безутешен именно из-за ее исчезновения? — спросил Сюрг намеренно небрежно и потянулся за ломтиком вяленой дыни.

— Я ничего не узнал о ней. Да, честно сказать, и не особенно старался. Захваченные в Фухэе девушки были распроданы во все концы Вечной Степи еще до нашего возвращения в город, и отыскать Атэнаань было так же невозможно, как вычерпать море. Попробуй этого вина. Если хочешь, я велю разогреть для тебя фасолевый суп.

— Благодарю, но мне не хочется есть. Вино же и впрямь великолепно. Значит, ты не нашел Атэнаань… А я ведь сделал для Иккитань гранатовую варку.

— Вот как? — произнес Батар равнодушно. — Правда ли, что Энеруги намерен еще раз попробовать вторгнуться в Саккарем?

— Об этом тебе лучше знать. Ты ведь вхож во дворец, а простому сотнику откуда могут быть ведомы намерения Хозяина Степи? Но разве тебе не интересно знать, как Иккитань отнеслась к моему подарку?

— Полагаю, она не очень ему обрадовалась. Однако к чему ворошить прошлое? Я стараюсь не вспоминать о нашем возвращении в Фухэй, и если ты не возражаешь…

— Но, дорогой мой, я и не вспоминаю! Я только хотел рассказать тебе о своем сватовстве! Ты советовал мне бросить эту затею и был совершенно прав. Иккитань, оказывается, и не собиралась выходить за меня замуж. Когда я попытался пристыдить ее, напомнив ею же сказанные слова, заявила, что все это была шутка.

— Этого следовало ожидать…

— А следовало ли мне ожидать, что слуги Баритен-кая палками выгонят меня со двора? Следовало ли мне ожидать, что он выдаст свою дочь за полутысячника «медногрудых» и получит бронзовую пайзу Хурманчака? Из разорения Фухэя он, едва ли не единственный, сумел извлечь для себя выгоду! Он по дешевке скупал дома и лавки, жирел на нашей беде, а дочь его ублажала вонючего степняка! Быть может, того самого, который убил твоего Харэватати или моих родителей! — Лицо Сюрга исказила ярость, от показного спокойствия не осталось и следа.

Батар опустил глаза, на скулах у него выступили красные пятна, а от поднимавшейся из глубин души ненависти к испоганившим его родной город кочевникам, казалось, вот-вот перехватит дыхание.

— Проще всего, конечно, если не простить, то хотя бы забыть! И тебе это, возможно, удалось! — шипел Сюрг, приподнимаясь с циновки и нависая над заставленным закусками столом, разделявшим бывших приятелей. — Но я не мог ни простить, ни забыть! Ибо ты уехал, а Фухэй продолжал агонизировать на моих глазах! И Баритенкай при этом процветал! Его корабли отправлялись в Саккарем, чтобы продавать то, что он скупил по грабительским ценам или просто захватил в покинутых хозяевами домах. Да-да, кое-кто считал его благодетелем, поскольку он помог бежать в Саккарем нескольким сотням фухэйцев, позволив спрятать их на своих кораблях. Но известно ли тебе, что эти люди отдали ему за это все, чем владели? Он помог им не из жалости и не из милосердия! Он и тут преследовал свою выгоду! А те, кто не мог заплатить… Тех его слуги гнали со двора, как и меня, палками! Кое-кому он, впрочем, соглашался помочь бесплатно. Атанай с женой могли бы уплыть на его корабле, если бы отдали ему в рабство своего сына. Чигурган тоже мог бы…

— Я этого не знал. Стало быть, поэтому ты и выдал Баритенкая нангу «медногрудых»?

— Баритенкая, его зятя и других степняков, которые помогали ему грабить своих несчастных соплеменников.

— И за это тебя сделали сотником?

— Я не искал этой должности. Но, поразмыслив, решил, что она не худшая в этом подлом мире, где вольготно себя чувствуют лишь убийцы, мерзавцы и богатей. Я хотел отомстить и отомстил: Баритенкаю и его пособникам переломали хребты.

— А Иккитань? Что сделали с ней?

— Не знаю. — Сотник с лязгом сомкнул челюсти, а затем, внезапно решившись, пожал плечами и произнес: — Нет, вру, знаю. Ее выставили на продажу вместе со всем оставшимся после Баритенкая добром. Я купил ее и намеревался скормить древесным крабам, но она так старалась загладить свою вину… Кроме спеси и ладного тела, у нее не было ничего: ни чести, ни гордости. Если бы она вела себя иначе, я бы ее простил, но… Потом я отдал трусливую шлюху моей сотне. — Сюрг рассмеялся неестественным дребезжащим смехом. — Жаль, ты не видел, каким фокусам эта лживая сука научилась всего за несколько дней! И, все же она им надоела, и они отправили ее на невольничий рынок вместе с другими женщинами, захваченными около Врат…

— Но ведь ты любил ее! Как ты мог?..

— Э-э-э! Говорят, от ненависти до любви один шаг, однако и от любви до ненависти — не больше. А нам ли с тобой не знать, что такое ненависть?

— Ненависть… Жажда мщения… Я думал, это единственное, что нам осталось… — пробормотал Батар, глядя прямо перед собой невидящими глазами. — Но одной ненависти недостаточно для жизни, она слишком иссушает душу. И если жертва превращается в палача…

— О чем ты бормочешь? Разве не ради мести ты перебрался в Матибу-Тагал? Не для этого проник во дворец? Кстати, ты уверен, что нас никто не слышит? Кто-нибудь в твоем доме понимает наш язык? — внезапно насторожился Сюрг.