Путь хирурга. Полвека в СССР

Дача была большой проблемой: стоила в сезон втрое больше моей зарплаты, туда надо было ежедневно возить из города свежие продукты — в подмосковных магазинах их не было. Сам по себе переезд на дачу был кошмаром: надо перевозить холодильник, детскую кроватку, посуду, все мягкие вещи, одежду на разные погоды… Теща поселилась с нами на даче и продолжала командовать Ириной и мной. Она все больше восхищалась внуком, но все-таки предпочитая называть его женскими именами:

— Она, Любочка, такая красавица! И она такая умница — я ее высадила на горшок, и она сделала писюревского (это значит, что сын пописал).

От забот и расходов я изнывал — тяжко чувствовать на себе бытовые тяготы семейной жизни. Мне было неловко: зачем же я женился и завел семью, если не в состоянии сам ее содержать? Я уже осуществил вторую часть маминой поговорки: «в тридцать лет жены нет и не будет» — была и жена, и сын. Но еще оставалась третья часть: «в сорок лет денег нет — и не будет». Денег пока не было, хотя до сорока мне было еще далеко.

И все-таки мне было легче, чем многим другим, потому что мои родители на все давали нам деньги, не скупясь. Мама умела давать деньги так легко и просто, что мне не стыдно было их брать. Правда, ей приходилось уговаривать отца. Обычно она просила их у него, он удивлялся:

— Куда им так много?

У мамы на это был один ответ:

— Но, Юля, нашим детям надо…

То, что родители помогали нам материально, освобождало меня от рабской необходимости дополнительно трудиться за гроши, превращаясь во врача-поденщика. Я мог продолжать заниматься диссертацией и иногда по ночам даже писал стихи. Без помощи родителей я не смог бы стать тем, кем я стал.

От родителей я перенял простую истину: существует взаимодолг поколений внутри семьи — родители помогают выросшим детям, чтобы они не покачнулись под тяжестью жизни и устояли на ногах; а те будут так же помогать своим детям (что я и делаю всю жизнь). Это было отражением неустроенности жизни в Советском Союзе. Там даже была такая поговорка: «надо суметь довести внуков до пенсии».

Наконец в Петрозаводске вышла моя первая книга стихов «Малышам», мне прислали авторские экземпляры. Видеть изданной свою первую книгу — почти такое же удовольствие, как видеть своего ребенка. Я отвез экземпляр Чуковскому.

— Ну, поздравляю! — и он опять читал ее детям в своем саду. Потом сказал мне: — Представляете, я стал прадедушкой. Да, да, мой сын стал дедушкой. Тому, что он дедушка, я не удивляюсь, а поражаюсь тому, что я родил дедушку.

Я раздаривал экземпляры своей книжки всем друзьям, у многих из них уже были дети.

Дарить свою книгу тоже большое удовольствие. Потом мне прислали гонорар — триста рублей. Таких денег я еще никогда не получал. Мы купили Ирине зимнее пальто, сыну купили утепленную зимнюю коляску, а себе я купил новую портативную немецкую пишущую машинку фирмы «Эрика» (у моей старой был до неприличия плохой шрифт).

С выходом книги я стал думать, что скоро смогу вступить в Союз писателей. Быть членом этого Союза приятно, почетно и выгодно — писатели имели много льгот, которых не было у врачей, и жили намного лучше. Правда, одной опубликованной книги для вступления в Союз мало, поэтому я уже писал стихи для второй, которую в Москве запланировал к изданию «Малыш». И предстояло получить рекомендации трех членов Союза писателей. Для этого надо было заводить знакомства в писательском мире.

Работа над кандидатской диссертацией

Ученым можешь ты не быть, Но кандидатом быть обязан. (популярная перефразировка строчек Николая Некрасова)

Научные достижения являются одним из самых чувствительных нервов развития общества. Известно, что наука требует денег — чем больше в нее вложено, тем большего она достигает. Но во все времена наука не давала большого дохода самим ученым, даже наоборот — многие авторы научных достижений жили и умирали в бедности.

В советском обществе отношение к науке было поставлено вверх ногами: средств на науку выделяли мало, но ученым платили повышенную зарплату. Естественно, на эту приманку кинулись тысячи посредственностей, они писали и защищали тысячи никому не нужных диссертаций. Создалась армия бесталанных псевдоученых. Их принцип был: за деньги можно сделать все, любую диссертацию-пустышку. Но это не была наука. Настоящая наука не продается, она завоевывается кровью и потом талантов.

Все это не значит, что советские люди были бесталанные. Были среди них тысячи ярких умов, и некоторым даже удавалось создавать нечто ценное. Но вся их работа шла под нажимом идеологии, ими руководили бездарности с красными книжками коммунистов в карманах, и они, по своему скудоумию, чаще давали дорогу таким же бездарностям.

Медицина — это и наука, и ремесло, и искусство. В советской медицинской науке отражались все отрицательные стороны советского подхода. Начиная с 1950-х годов шла эпидемия защиты медицинских диссертаций, потому что за них платили. Были кандидатская и докторская надбавки к мизерной врачебной зарплате. Ну и, конечно, научная степень позволяла занять место с более высокой зарплатой.

И я тоже кинулся в тот «диссертационный водоворот». Самое простое было бы собрать материал наблюдений над десятками больных, которым делали операцию Фридланда, и подытожить это в выводах. Так писалось большинство кандидатских диссертаций. Но у меня была своя идея — применить искусственную связку из пластмассы и этим упростить и сократить операцию вдвое. То, что я хотел доказать, было абсолютно новым решением. Но сколько я ни пытался узнать про пластмассу для хирургических целей, никто ничего не знал — в Москве ее еще не применяли. Чтобы начать исследования, мне пришлось познакомиться и завести деловые контакты с массой разных людей. Диссертацию тоже можно оценить по вовлечению в нее других специалистов. Вот когда мне помогла дружелюбность и общительность, унаследованные от родителей.

Сначала я нашел инженеров-химиков, интересных и образованных людей. Люди ученые, они поняли мою идею и стали помогать. От них я узнал, что плотную капроновую ткань применяли в… мукомольной промышленности. Это было страшно далеко от моих связей. Все-таки разными сложными путями я добрался до мукомольников. Они были производственники, рабочий народ без каких-либо научных претензий, и удивились:

— Зачем вам, хирургу, эта ткань?

— Я хочу попробовать вживлять ее в своих пациентов для создания искусственной связки.

Это их так поразило, что мне дали несколько небольших полотен. Никаких точных данных о свойствах той ткани у меня не было. Мне предстояло доказать, что лоскуты из нее могут по прочности и по химической инертности заменить человеческую фасцию. Это было основой для начала работы: если ткань не подойдет, придется отказаться от идеи диссертации или искать другую ткань. Надо было изучить физические свойства фасциальной ткани и капрона и сравнить их на испытаниях на крепость при растяжении.

Фасциальную ткань я вырезал из трупов. В дальнем конце Боткинской больницы стояла церковь, превращенная в советское время в морг. Я договорился с заведующим, что буду приходить по вечерам и вырезать ткань из свежих трупов (нужны были свежие, чтобы не успел начаться процесс разложения). Не на каждом трупе я мог экспериментировать — только на тех, кого не брали родственники и их отправляли в анатомические залы медицинских институтов для учебы студентов. Я завел знакомства с санитарами морга.

Это была третья группа моих деловых контактов и совершенно особая порода людей. Казалось бы, что хорошего в такой работе? Но при кажущемся низком уровне и простоте труда, эти люди зарабатывали больше, чем врачи, приводя в порядок умерших. Обычно родственники покойного просили:

— Вы уж постарайтесь, чтобы в гробу нестрашно выглядел.

— Это мы постараемся, как живой будет.

И получали за это «на лапу». Поэтому они крепко держались за свою работу. Все алкоголики, почти всегда пьяные, работали они грубо — швыряли трупы на секционный стол, но зато умели быстро и ловко вскрывать черепную коробку и помогали врачам на вскрытии.