Путь игрушки

Русалка сдерживалась из последних сил, чтобы не принять прямо сейчас боевую трансформу и не направить на проклятого демона смертельный рев. Для высшего он, правда, что слону дробина… Но эмоции отчаянно требовали выхода и судя по самодовольной ухмылке демоняки кто-то успел ими насладиться… Хорошо, что песня закончилась. Униженная и опустошенная русалка вернулась на сцену под неодобрительными и беспокойными взглядами двух солистов, тритона и оборотня-кицунэ. Напоследок бросила украдкой взгляд на демона. Хорош, как демон, и такой же ублюдок!

Но Эрам уже и думать забыл об обиженной русалке.

Его вниманием завладел целый сполох новых эмоций.

Злость, осуждение, даже презрение и вместе с тем интерес. Сочный и живой, а еще тонкое, подспудное возбуждение, почти неуловимое, но оттого необъяснимо изысканное.

По сравнению с общей какофонией, которая источалась как танцполом, так и вип-ложей, словом, всеми, кто стал свидетелями скандального недоразумения, этот букет новых эмоций был как глоток студеной воды в жаркий день, как коробка шоколадных конфет для голодного обжоры…

Демон принялся озираться, выискивая взглядом ту, что источает подобное, кто сейчас тоже смотрит на него, он чувствует этот взгляд… Осуждающий. Изучающий.

Стоило им встретиться взглядами, она торопливо отвернулась, с досадой дернув точеным плечиком. Но инкуб успел увидеть все, что хотел.

Идеальная, гладкая, как лепесток розы, кожа. Белая, цвета топленых сливок. Тем контрастней она смотрелась с волосами девушки - рыжими, словно в них живет скрытое пламя. Пухлые, нетронутые помадой губы, они были очаровательно приоткрыты, когда рыжая смотрела на него. Но самым удивительным были глаза девушки: огромные, настороженные, как у олененка, с таким же изумительным разрезом.

Стоило рыжей отвернуться, тряхнув рыжим хвостиком, поток эмоций исчез. Словно померещился Эраму. А потом вдруг отчаянно захотелось снова заглянуть в глаза незнакомки, чтобы узнать, какого они цвета.

Демон выругался.

Это что сейчас было? Это были эмоции… свежие, ни на что не похожие… и… Нету? Словно ему перерезали канал к ним?! Как такое вообще возможно?

Эрам потряс головой, как пес, что только вылез из воды. Он сомневался, что его собственные мысли, только что, принадлежали ему. Ему интересно знать, какого цвета глаза у рыжей человечки? Смешнее ничего не придумать.

…Конечно же, интересны ее сиськи, ноги, задница. Насколько гладкая и шелковистая наощупь ее кожа… Он поискал человечку взглядом и чуть не зарычал от досады. Хрупкую фигурку в алом оттеснила толпа джиннов.

Эрам привстал. Красный атлас мелькнул между широкими спинами парней. Почему эти южные всегда в черном, но обувь белая, а еще максимальное количество золота? Мужики, а выглядят расфуфыренными елками… Вот между плечистыми джиннами мелькнуло обнаженное плечико. Нежно-розовое, гладкое, так и захотелось провести по нему языком, попробовать рыжую на вкус. Она обернулась вполоборота, и в поле зрения Эрама попала ее грудь. Высокая и пышная, несмотря на то, что сама девчонка была стройной, даже хрупкой, с тонкими руками и длинными ногами, прорисовывающимися под алым платьем.

Демон внутри довольно зарычал и Эрам не сразу понял, что снова ощущает эмоции рыжей. Страх, даже ужас, безысходность, а еще что-то, что, если бы вибрировало словом, звучало бы как «помоги».

Эрам де Вуд спустился с возвышения вип-ложи и, врезаясь, как ледоход, в танцующую толпу, направился к рыжей.

Чем ближе он подходил, тем новые, ни с чем не сравнимые эмоции захлестывали его с головой.

Был в них и пряный страх, и щемящая сердце безысходность, и высокомерие, свежее, как морской бриз, нежная мелодия отчаяния, напоминающая прибой, но самой вкусной ноткой, тем, чего никак не мог понять и объяснить себе демон, самой желанной, терпкой, манящей была надежда. Надежда на кого-то большого, сильного, всемогущего, кто придет и решит все проблемы, оградит от враждебного мира, защитит…

Что-то неведомое, неизведанное прежде происходило с инкубом, отчего он чувствовал себя пьяным, а внутренняя сущность с рёвом кидалась на хрупкие ментальные границы. Опьянённое новыми эмоциями чудовище изо всех сил рвалось наружу, готовое растерзать весь этот зал, всех танцующих, клоунов, что скачут с микрофонами по сцене, лишь бы вслед за такой ни на что непохожей просьбой о защите водопадом хлынула благодарность. Ему одному.

Отчаянно хотелось чувствовать себя в глазах рыжей героем из древних песен.

Вместе с тем, выхватывая взглядом между мускулистыми спинами и руками джиннов то высокую и пышную грудь, то манящий изгиб бедра, то рыжие локоны, собранные в хвост, инкуб ощущал, как его демоническая сущность стремится захватить контроль, вырваться на свободу.

В особенности внутреннее огненное чудовище манили волосы человечки, мелькающие за мускулистыми спинами джиннов. Хотелось распустить их по плечам, посмотреть, как засияют на белой коже. Казалось, они таят в себе пламя, что так и просит выпустить его на свободу, позволить свободно течь, окутать хрупкую фигурку огненным покрывалом… Поджечь все вокруг…

Приближаясь к толпе джиннов, скрывших от высшего демона объект его интереса, инкуб снова и снова представлял, как рыжая смотрелась бы на любимой сцене… в самом развратном белье… в чулках… с бесстыдно разведенными в стороны ногами, бросающая на него, полные мольбы и скрытого призыва, взгляды… Нежная и бесстыжая…

Они взялись, словно из ниоткуда. Те самые, что были тогда на вокзале. Привлекательные, даже красивые какой-то дикой, первобытной красотой, накачанные, наглые, уверенные в своей безнаказанности.

– Какие люди.

Тот, которого другие называли Дэенисом, приблизился к Мишель почти вплотную и криво ухмыльнулся. От джинна ощутимо разило спиртным, а взгляд был таким изучающе-раздевательным, что Мишель передернуло от отвращения.

– Мне показалось, крошка, в прошлый раз между нами возникло некоторое недопонимание, которое неплохо бы разрешить, - продолжал джинн, и Мишель вдруг поняла, что он боится.

Боится того, что она могла увидеть, прикоснувшись к его часам. К слову, он сменил их на другие. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, куда менее дорогие и пафосные, но джинн словно не хотел рисковать. Мишель поняла, что он и надрался чуть не до умопомрачения только для того, чтобы «разрешить недопонимание между ними».

Собственный страх, поднявшийся откуда-то из недр души ударил с такой силой, что Мишель чудом устояла на ногах. Откуда-то пришло понимание, что это конец. Джинн не пощадит. Он считает, что она знает его тайну. Он напуган. Чертовски напуган.

– Никогда не дразни зверя, - говорил отчим-охотник.
– Но больше опасайся напугать его. Не до той степени, когда он улепетывает, не чуя под собой ног, а до той, когда он встает на задние лапы и идет на тебя. Когда ему больше нечего терять.

По потемневшему, полубезумному взгляду джинна Мишель отчетливо видела: ему нечего терять. Он уверен, что рано или поздно Мишель раззвонит о том, что знает о нем на каждом углу… И это что-то куда худшее, чем загубленная репутация.