Путь, исполненный отваги. Задолго до Истмата

Ростислав даже не сделал попытки взять «машинку».

— Вы ведь, гады, вместе с наказанием даете и волю к жизни — ни с чем не сравнимое желание быть в этой «тюрьме». Попробуй уйди из кинотеатра, не узнав, чем закончилась премьера. А если эта премьера — единственное кино в твоей жизни... Ладно, а что ты нам за зелье подсунул? Память стирает?

Семен покачал головой.

— Нет, компаньеро, это всего лишь приглушает горечь победы. А я пил вместе с вами, потому что моя должность — отнюдь не райское место, и помнить об этом — я помню, но вот вспоминать! Только вы, братцы-кролики, не делитесь ни с кем подробным устройством Вселенной... хватит того, что я с вами поделился. Хотя мне Мастермайнд ничего не сделает — вы ведь подписали договор. Еще не желаете настоечки?

Волков покачал головой. Профессор сделал то же самое.

— Нет, Хранитель, спасибо. Мы относимся к мазохистам, предпочитающим операции без анестезии. А вот от кофе лично я не отказался бы.

Процедура дальнейшего застолья происходила на первом этаже в Малой столовой (Хранитель как-то упомянул, что случаи торжеств с использованием Большой столовой можно перечесть по пальцам одной руки), где нашу троицу поджидали прибывшие в срочном порядке в Неверхаус маршал Норвегов и генерал-лейтенант Булдаков. Последний не преминул пожаловаться Константину Константиновичу, что бывший подчиненный вскоре обгонит его в чине.

— Не переживай, Палыч, — успокоил его маршал, — ученик должен превзойти учителя.

— Угу! — мрачно ответил Булдаков. — Только учитель обычно к этому моменту умирает, согласно сценарию, чтобы не видеть своего позора.

— Палыч, — укоризненно сказал Константин Константинович, — я, конечно, тобой очень дорожу, ты, можно сказать, у меня незаменимый. Но если захочешь покончить с собой — я тебя вполне пойму и одобрю.

— Типун вам на язык! — всполошился Олег Палыч. — Я еще правнуков не баюкал! Жить только начинаю, еще про пенсию генеральскую не думал! Я вообще, может, тоже маршалом мечтаю быть.

— Мечтать не вредно! — заметил Хранитель, кладя себе огромный кусок пирога с зайчатиной. — Я тоже мечтаю... иногда.

— Любопытно, о чем? — любезно поинтересовался Каманин. Он из десертов, как мы знаем, признавал лишь один, поэтому ковырял десертной ложкой полукилограммовый кусок ванильного мороженого, щедро сдобренного вишневым ликером.

— По-всякому бывает! — уклончиво ответил Семен. — Например, мечтал на позапрошлой неделе о небольшой баньке на берегу реки... попарился вволю — и бултых в воду! Красота!

— Будет вам банька! — пообещал Ростислав. — На берегу озера. Я вам лично преподнесу в дар небольшую дачу со всем необходимым! Вас озеро устраивает?

— Устраивает. Профессор, мне в самом деле будет приятен такой знак внимания.

Хранитель задумался. Из раздумий его вывел тактичный вопрос маршала Волкова:

— Простите, Хранитель, разве не в вашей власти построить хоть сауну на берегу Байкала? Ведь при вашей должности что построить, что отнять — ничего сложного.

Семен с сожалением посмотрел на маршала. Вот она — логика военного! Вот она во всей красе.

— Боги, по вашей логике, тоже могут взять, что хотят, но отчего-то существуют жертвенники. Ведь дорог не подарок, дорого внимание!

Пораженный Константин Константинович, всю жизнь окруженный семьей и заботами о ближних, случалось, был рад и спокойному вечеру в одиночестве... не понять нам, не оценить того, что имеем. Что, потерявши, плачем злыми слезами. Тут владыка о баньке возмечтал! Хорошо, будет ему кусок внимания и на родном Унтерзонне! По возвращении прикажет маршал построить при Бобруйске в заповедном месте небольшую «заимку» для дорогого и высокого гостя.

Вслед за этим лирическим отступлением мужчины принялись обсуждать дела насущные. Андрей Константинович рассказал о посещении Земли и о делах, вершимых на Гее. Маршал с генерал-лейтенантом не могли удержаться от парочки советов, слово за слово — заспорили. Булдаков считал, что зря Петра престола лишили, это был великий человек. Ростислав от этих слов вошел в азарт и принялся доказывать, что величие Петра превышало величие самой России, привел в пример Людовика Четырнадцатого, при котором половина Франции была пропита и сожрана.

Булдаков отбрехивался фразами, прочитанными в учебнике «История России» за пятый класс, глубже не копал, но по природе имел свое мнение и менял его крайне неохотно. Ростислав же сыпал цифирью и фактами, генерал-лейтенанту вообще неизвестными, чем вводил того в смущение. Обстановку спас Норвегов, принявшийся взахлеб рассказывать сыну о семье, новостях Бобруйска и проделках внуков. Андрей Константинович сказал, что заберет детей и внука самое большее через год, после того, как город на Чудском озере будет заложен.

— Как хоть град сей назвать решили? — спросил Булдаков. — Не Санкт-Питербургом, я чай?

— Свято-Софийском, — ответил Ростислав, — городом святой Софии.

— И, конечно, имя царицы земли русской никак не повлияло на ваш выбор? — хмыкнул недоверчиво маршал.

— А как же? — удивился Каманин. — Имя городу обычно дается от строителя, повелевшего строить сей град. Идею этого града подал ваш сын, но Волковыск уже где-то есть, да и никто юмора бы не понял. А так — все чин-чином. Есть государыня, будет город!

Вечером веселая компания Хранителя распалась. Булдаков и Норвегов укатили в Париж — в гости к Людовику, а Волков с Ростиславом вернулись к себе — на Гею.

— Отдыхать будем, когда построим город! — сказал на прощание Волков.

— И поставим на ноги страну! — добавил Ростислав.

— Мужики отдыхают на работе, — грустно улыбнулся Хранитель, — эту картину мне рассказывать не надо — я сам ее снимал.

Глава 7. Гея. 1700 От Москвы и до Гдовы

Поздним утром двадцать первого июня на Тверском тракте, верстах в двадцати пяти от Москвы, у придорожного яма стояла царская карета. Неподалеку застыли экипажи сопровождающих, числом не менее десятка. Самодержица Всея Руси и сопредельных земель изволили завтракать.

Трактирщик — здоровый детина средних лет, облаченный ради такого случая в парадные лапти, — прислуживал дорогим гостям сам, не доверяя губастому помощнику с лицом типичного дауна, который выглядывал время от времени из-за печи. Печь в трактире была знатная: русско-голландского образца, она совмещала в себе и собственно русскую печь, и новомодную плиту с отдельной топкой, и даже духовку. Выложенная глазурованными изразцами печь говорила опытному путнику о хорошем достатке, о рачительности и сметливости трактирщика.