Путь, исполненный отваги

Мальчик выпил немного сока, что налила ему в кружку Маша, и устало продолжал:

– Поскольку ты будешь членом нашей семьи, а я еще не слишком вышел из грудного возраста, то могу говорить свободно. Иначе ты могла бы донести мои диссидентские настроения, и меня бы арестовали. Вот, Машенька, а ты говоришь о какой-то демократии. Вот и вся демократия. Всех, кто мыслит инако, – за решетку, либо за границу! Мы с тобой будем еще много разговаривать на эту тему – мне, честно говоря, не по себе, оттого что рядом слепой человек, но упаси тебя бог поделиться с кем-нибудь своими сомнениями! Кто надо стуканет кому надо. Папочкин телефон наверняка на прослушивании стоит, так что лучше по нему не откровенничать. Даже в той комнате, где стоит телефон, лучше не говорить ничего лишнего.

– Почему? – поперхнулась соком Маша. Она внимательно слушала мальчика и грустно кивала головой.

– В КГБ не дураки сидят. Они знают, что интеллигенция – наиболее опасная часть нашего общества. С этой прослойкой постоянные проблемы. Имеющий мозги склонен размышлять, а при зрелом размышлении слишком много тайного становится явным.

Глава 7. Унтерзонне. 265. Рокировка (начало)

Над Парижем сгущались сумерки. Эта планета была еще более наклонена к плоскости эклиптики, чем Земля, поэтому сумерки здесь растягивались на несколько часов. Рассвет соответственно длился не менее. Летом в Париже наблюдались белые ночи, а зимой светлое время суток не превышало пяти часов.

Нынешнее лето изрядно затягивалось, поэтому никого не удивляло, что в конце сентября в Сиенне полно любителей купания. Чуть ниже городского пляжа начиналась портовая зона – гордость короля Франко, Людовика IX. У двадцати пирсов было пришвартовано около тридцати судов из разных стран: балтийские коги, свейские кнорры, бритские шнявы, ромейские галеры. У последнего пирса стоял на боевом дежурстве трехпалубный клипер «Отважный» – боевое судно государства Франко. Поскольку клипер был довольно-таки громоздкой и неуклюжей парусно-паровой машиной, то его подстраховывали четыре однопалубных глиссера, принадлежащих к вооруженным силам Белой Руси.

Однажды Людовик отважился прокатиться на одном из глиссеров, которым командовал старый забияка Василий Латыш. Так как ширина Сиенны в виду Парижа не превышала километра, то Василий не решился преодолеть стоузловый рубеж. Но и ста узлов Людовику хватило за глаза. За три часа они успели посетить Па-де-де, перекусить у тамошнего губернатора, осмотреть заложенный на только что законченной верфи линкор «Белая Русь» с планируемым водоизмещением около двадцати тысяч тонн, а также вернуться в Париж. В британском проливе Василий все-таки рискнул дать глиссеру самый полный – двести узлов, правда, на палубу не выпустил никого.

– Смеетесь, ваше величество! – отмахивался он от настойчивых просьб короля. – Вас моментом снесет в море, а мне затем светит трибунал.

– Но капитан! – пытался слабо возражать Людовик.

– Нет, я сказал! Видите – скалы показались, – указал Вася в сторону горизонта.

– Что это? – спросил огорченный король.

– Британия! – торжественно объявил капитан. – Все, идем домой.

Почти у самого Парижа Людовик все-таки вымолил себе право – постоять минутку у штурвала. Минутка эта растянулась до десяти, а в финале король едва не столкнулся с земснарядом, который усердно углублял фарватер. Борясь с искушением отвесить его величеству подзатыльник, Василий моментально изменил курс, и глиссер проскочил в считанных метрах от драги.

На причале стояла королевская безлошадная карета – горбатый «Москвич», доставленный с базы. Сей диковинный зверь принадлежал Шуре Лютикову и был лично им преподнесен в дар властителю Франко. Предварительно, конечно, в нем поковырялись молодцы из ремвзвода, в результате чего анахронизм приобрел крейсерскую скорость 60 километров в час в целях личной безопасности монарха. Правил Людовик лично, не подпуская к рулю никого, за исключением старого Жака.

А Жак предпочитал любому наземному транспорту свой верный мотоцикл «Урал», на котором он носился в любое время года и суток. Они на пару с кардиналом выбирались на трехколеснике по грибы да по ягоды, а также на рыбалку. Сам Васнецов угорел бы от хохота, если бы ему поручили написать картину «Министры едут на природу»: за рулем в танковом шлемофоне и в авиаторских консервах – министр иностранных дел Жак; в коляске, нацепив на себя старую моргуновку, и с автоматом «Стэн-2» на груди – первый министр и кардинал Франко.

Последняя перепись Парижа насчитала тридцать тысяч проживающих в черте этого славного города и почти столько же – в окрестностях, заселенных вольными пеонами и вассалами вассалов. Не было города крупнее в Европе, лишь Бобр с окрестными слободами, монастырями да городищами мог тягаться с Парижем. Все-таки Бобр не был городом в привычном понимании этого слова – просто плотно заселенная зона образовывала почти круг с диаметром километров шестьдесят.

Если Париж при желании мог свободно сойти за мегаполис, то Бобр (который уже кое-кто потихоньку начал называть Бобруйском) был похож на огромный колхоз с центральной усадьбой в виде военгородка. За прошедшие двенадцать лет он оброс пригородами, в которых охотно селились люди из дальних поселений. Вследствие того, что средний возраст населения Бобра колебался от двадцати пяти до тридцати лет, мудрый Норвегов ввел всеобщую воинскую повинность со сроком службы от года (для семейных) до трех лет (принципиальные одиночки).

Белоросская колония в Париже достигла примерно двухсот человек, образовав своеобразный «Кукуй». Земли вокруг посольства были переданы во владение послу белоросского государства. Ввиду малоопытности франков люди Волкова служили на мытне, охраняли верфь в Па-де-де, несли караул в посольстве и в министерстве иностранных дел. Специальные патрули помогали префектам охранять покой мирных жителей.

Под руководством герцога де Лаваля было создано отделение по чрезвычайным ситуациям и курировалось им весьма пунктуально. Именно этим отделением был локализован знаменитый пожар 263 года, едва не охвативший половину Парижа. Начался пожар в королевских конюшнях и перекинулся на собор святого Антуана. Но прибывшие пожарные «Уралы» залили пеной все конюшни и половину собора, отчего фрески знаменитого Поля Амбрэ зело посветлели, а лики святых сменили выражение юдоли печальной на бесшабашный пофигизм.

С тех пор кардинал, любивший лично посещать торжественные мессы, старался не смотреть на потолок, ибо при зрении, ликов святых его разбирал дьявольский хохот. Андриан Городов предлагал свои услуги по художественной части, но Людовик, уже имевший коллекцию работ прославленного передвижника, наложил на сие дело вето.

– Пусть уж эти... придурки скалятся с потолка, чем семь кругов ада наяву! – заявил он, а кардинал присовокупил:

– Пойдем, сын мой, нарисуешь мне картину из жизни грешников в аду. Уж очень хорошо у тебя всякие жуткости получаются. Главное – чтобы огонь под котлом побольше был...

– Картины пишут, а не рисуют! – пробурчал Андриан, но, заинтригованный, поволокся вслед за Его Преосвященством.

На двери кабинета Андрея Константиновича Волкова висела золотая табличка с выгравированной надписью: «Посол государства Белая Русь во Франко – п.п-к Волков А.К.». На двери напротив его кабинета висела табличка с надписью «Торговый атташе при посольстве Белой Руси – ст. пр-к Лютиков А.Д.». За этой дверью, надувшись, как мышь на крупу, сидел сам Шура Лютиков в расстегнутом кителе и цедил из самовара в чашку кипяток.

Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет атташе вошел коренастый невысокий человек в парадном мундире.

– Шура, хорош чаи гонять, – рявкнул он, – переодевайся. Мы через два часа должны быть уже в Оберланде!

– Бог с вами, Андрей Константинович! – засуетился Лютиков. – У нас масса времени! «Бетрель» туда добежит за полтора часа! Чайку не желаете, пока я буду переодеваться?

– Ну, давай побалуюсь, что ли... – махнул рукой Волков. – Знаю, плут, что чай у тебя хорош! С таможни небось?