Путь к перевалу

— Как ты угадала?

— По тебе увидела. Где оно?

— Сначала обедать.

— Нет-нет-нет! — Люся вприпрыжку побежала в гостиную и нетерпеливо развернула плотно исписанный листок. «Ты впервые выходишь, дочка, в большое плавание. Школа это еще тихая заводь. Университет — уже море», — прочитала она.

И сразу представилось лицо отца — длинное, худое, темное от солнца и ветра, с лукавым прищуром глаз.

Люся улыбнулась…

Отец Люси Владимир Александрович Андреев, топограф дорожной изыскательской партии и писатель-географ, исколесил в свое время если не всю страну, то уж, во всяком случае, никак не меньше половины. Сейчас он был в Саянах, где прокладывалась трасса железной дороги. А до этого пришлось ему побывать и в республиках Средней Азии, и на дальнем севере, и в Советском Закарпатье, и в Уссурийской тайге. Был он и в заграничных командировках: в Гане, Монголии, Северном Вьетнаме, Афганистане. Случалось ему пить воду из Байкала, печь яйца в песках, Муюнкумской пустыни, купаться в горячих озерах среди льдов, долбить мерзлую Землю под палящим солнцем, тащить на себе тяжело груженные нарты сквозь ночь и снег бескрайней тундры и прикуривать прямо от корки застывшей лавы в кратере Камчатского вулкана. Видел он и песчаные смерчи и полярные сияния, ездил на оленях, плавал на пирогах, ел строганину и кокосовые орехи и знал вкус последней корки хлеба и последнего глотка протухшей воды…

Был он уже не молод, в таком возрасте, когда люди предпочитают уют и покой. Но тем не менее из года в год покидал родной город и снова пускался навстречу лишениям и невзгодам, ибо не было для него большего счастья, чем счастье трудных дорог, и большей радости, чем радость находок и открытий.

Дома он, естественно, бывал мало. Люся росла с матерью. Но дух отца — дух дальних путей и неожиданных встреч навечно поселился в их квартире; он жил во всем: в больших картах с пометками отца и в бесчисленных мензулах, невелирах, теодолитах, сложенных на шкафах, в рукописях отца, коллекциях минералов, папках с гербариями и в книгах о путешествиях, в рассказах матери, а главное, во всем укладе их жизни — простом, строгом, без всяких условностей и излишеств.

Мать Люси в молодости тоже не засиживалась дома. В комнате у нее до сих пор лежала шкура убитой ею тигрицы. А в семейном альбоме хранились фотографии, на которых можно было видеть ее с ружьем за плечами где-то в таежной чащобе, верхом на лошади на узкой торной тропинке, в утлой лодчонке на бурной порожистой реке. Правда, Люся видела ее такой только на фотографиях.

Фотографий было много. И в альбоме, и в больших черных пакетах, и в папках с бумагами, и просто в книгах. Но среди них выделялась одна, которая все время стояла в рамке на столе у отца. С нее смотрела совсем еще молодая девушка в большой шапке-ушанке и серой солдатской шинели с санитарной сумкой через плечо. Так выглядела мама давным-давно, во время финской войны, где-то на Карельском перешейке. Об этом в семье говорили мало. Но Люся знала, что мама вынесла тогда из боя и долго несла на себе тяжело раненного командира, который стал впоследствии отцом.

А годы спустя врачи запретили маме участвовать в экспедициях, и теперь она уж не ездила с отцом, а работала научным консультантом в краеведческом музее и жила только этой работой, воспоминаниями о прошлом и постоянными ожиданиями отца.

Ждали они его всегда, — все время, сколько помнила себя Люся. Но это было не просто ожидание. Долгими вечерами, когда все дела уже переделаны, они с матерью ползали по большим картам, разостланным прямо на полу в гостиной, и наносили маршрут отца, читали его письма, рылись в книгах, которые приносила мать, стараясь представить те места, по которым плыл или ехал отец. И считали, сколько дней осталось до его приезда.

Приезд отца был праздником, тем более запоминающимся, что наступал он раз в полгода, а то и в год, и потому готовиться к нему начинали они за много недель вперёд. Впрочем, подготовка эта была тоже не совсем обычной. Они не скребли и не мыли, не жарили и не пекли, а приводили в порядок кабинет отца, его коллекции, рукописи. Мать доставала новые книги, которые вышли в отсутствие отца, а дочь старалась рассчитаться со всеми «должками», какие накопились в школе.

Приезжал отец всегда неожиданно. И сейчас же квартира наполнялась новыми камнями, чучелами, всевозможными диковинными предметами, а главное, смехом, шутками, весельем. Мать с приездом отца сразу как будто молодела, глаза ее вновь искрились тем живым задорным блеском, какой Люся видела на давних студенческих фотографиях.

Но проходило несколько недель, и снова провожали отца в дальний путь. И снова шелестели карты на полу в гостиной, и росла стопка книг с закладками на мамином столе, и медленно переворачивались листы календаря, отсчитывая месяцы ожидания. Опять их было только двое: Люся и мама. Но тем дружнее жили они, помогая друг другу во всем. Вместе рылись в книгах, если маме нужно было подготовить какое-нибудь срочное сообщение. Вместе решали школьную задачу, если она у Люси почему-то не получалась.

Часто ходили в театр, особенно в оперный. Мать любила музыку, понимала и знала ее. Игре на рояле Люся научилась рано, задолго до школы, и теперь они часто играли с матерью в четыре руки или вместе разбирали какую-нибудь новую пьесу.

А бывало и так, что бросали все дела, забирались с ногами на диван, укрывались большим маминым платком и говорили о том, как трудно представить бесконечность Вселенной, и как страшны и противоестественны человеку войны, и какие шедевры создали бы еще Пушкин и Лермонтов, доживи они хотя бы до пятидесяти лет, и как уродуют себя некоторые женщины и девушки в слепой погоне за модой, и о многом-многом другом. В такие часы Люся делилась с матерью всеми своими мыслями, поверяла ей все свои «секреты».

Так плыла она по «тихой заводи» школьных лет, и теперь вот перед ней открылось «море».

…Бережно свернув письмо, Люся положила его на стол. Мать тронула ее за плечо.

— А теперь обедать.

— Мама, — обернулась Люся, — как у тебя прошел первый университетский день?

— У меня? Во всяком случае, первая лекция состоялась.

— А потом?

— Потом нас посадили на машины и повезли в лес…

— На экскурсию?

— Нет, на лесозаготовки.

— Всей группой?-

— Всем курсом.

— И надолго?

Мать помолчала.

— Для меня — да, надолго. Вскоре началась война, и я поехала на фронт…

3. ВЕТЕР С МОРЯ

Аудитория опустела. В последний раз хлопнула дверь. Отшумела и замерла где-то вдали, у лестницы, лавина говора и торопливых шагов. Лаборант убрал со стола и запер в шкаф лотки с минералами и приборами. Техничка тетя Настя прикрыла чехлом эпидиаскоп и, тщательно вымыв доску, подтянула кверху полотно экрана. Учебный день закончился.

Староста одиннадцатой группы Иван Кравцов заполнил обычный рапорт посещаемости и, откинувшись на спинку стула, прислушался. Из коридора не доносилось ни звука.

— Все ушли… — Он собрал тетради, уложил их в потертую, видавшую виды планшетку и, перекинув ее через плечо, направился в деканат. Это уже вошло в привычку. Декан требовал, чтобы сведения о посещаемости представлялись каждый день. Можно было бы, конечно, занести эти сведения и завтра, в перерыве между лекциями. Так делало большинство старост факультета. Но по положению рапорт должен был сдаваться в конце дня, а Иван, прослуживший три года в армии, приучился быть аккуратным и точным даже в мелочах.

Впрочем, этому его научила не только служба. Иван рано лишился матери, оставшись с отцом и младшим братом. А так как отец, работавший машинистом на паровозе, подолгу бывал в поездках, Ванюшке с малых лет пришлось столкнуться с такими заботами, какие едва по плечу и взрослому человеку. Служба же в пограничных войсках на далекой, затерянной в горах заставе еще больше приучила его к ответственности и самодисциплине.

Таким, по крайней мере, Иван казался большинству своих однокурсников, особенно девушкам. Да так оно, пожалуй, и было. Но кто бы из ребят и девушек одиннадцатой группы мог подумать, что под внешней сдержанностью их старосты живет непроходящая тоска по дружбе и любви, которых он лишен был с ранних лет.