Путь к звёздам

– Или спроси!
– огрызнулся казак-разведчик.

– Померла, - ахнул кто-то.
– Братцы, померла, точно! Со страху или от боли!

Казаки заволновались. Они уже давно не помнили, скольких убили на этой войне - но мысль о том, что рядом может умереть рожающая женщина и, конечно, её ребёнок - ужаснула всех. Почему-то ужаснула так, что других мыслей не осталось.

– А ну молчать, - собрался есаул с мыслями.
– Они же это... как наши?
– он посмотрел на санинструктора.
– Иди. Принимай.

– Й-аааа?!
– молодой плечистый приказный вытаращил глаза.

– Ты. Это приказ, - есаул ткнул в сторону дома.

– Иди...
– и вдруг уже некомандным тоном добавил: - Помрёт же баба.

Приказный огляделся, вздохнул. И, на ходу расстёгивая передвинутый на живот футляр, пошёл к дому.

Обратно он вернулся неожиданно скоро. Так скоро, что даже удивительно - и вслед ему из открытой двери нёсся захлёбывающийся бессмысленный плач... но потом постепенно затих, сменился какими-то непонятными, но очень мирными звуками.

– Мальчишка родился, - объявил улыбающийся приказный. Казаки загудели, поднимаясь, послышался смех, выкрики.
– И она жива, вон - кормит уже... Спросила ещё про Кайнара - это мальчишка этот. Который стрелял.

Казаки притихли. Есаул спросил хмуро:

– Кто он ей?

– Никто, я разобрал, - приказный снял с пояса фляжку, отпил, побулькал водой, сплюнул.
– Фух, лучше ногу пришивать или кишки обратно собирать, чем опять роды... бррр!
– его даже передёрнуло без наигрыша.
– Он просто сел тут, зверь у него помер, подбили... А она лежит и того... Ну он помог ей, чем мог. А тут мы...

– Ехё...
– грустно сказал кто-то.
– Так он её... её защищал, выходит. Вот почему не убежал. Ну крикнул бы хоть, что ли!

– Мы для них - звери, - ответил есаул тихо.
– Как им сказали, так они и верят. Небось, думал, что мы её на куски, или малыша вырежем и сожрём... Эх, парень, парень...
– он махнул рукой.
– Кладите его с нашими на огонь. У них тоже обычай... похожий.

– А её-то оставлять нельзя, - сказал приказный. Есаул нахмурился и кивнул:

– Нельзя.

И посмотрел туда, где между развалин уже маячили прибежавшие на звуки боя местные ополченцы.

Они ничего не делали, молча признавая за землянами право распоряжаться. Но - ждали. И вообще земляне не могли пожаловаться на местных, как на бойцов. Воевали они неумело, но яростно, лезли вперёд безудержно (и несли огромные потери) и сторков ненавидели до безумия.

Вот в этом-то и было дело. Всего три дня назад полусотня на какие-то минуты опоздала к окончанию жуткой расправы местных со схваченными сторками. Пятеро раненых, две женщины и шестеро маленьких детей, не старше лет пяти-семи по земному счёту...

...есаул вздрогнул. Раненых убили сразу - точнее, растерзали в клочья, в настоящие клочья. А женщин убили очень быстро, просто застрелили, когда увидели бегущих к месту расправы землян. Они бежали на крики. Наверное, если бы убивали их самих, сторкадки молчали бы. Но убили детей - у них на глазах брали за ноги и руки - и били спиной о ствол дерева. Не один раз, даже аккуратно, чтобы не сразу убить. Раз, другой, третий - пока наконец не ломался позвоночник. И только тогда - с размаху бросали головой в то же дерево...

...Есаул тогда сорвался. Поотбирал оружие, наорал, лупя нагайкой. И приказал повесить всех, кто попался под руки казакам.

Туземцы даже не пытались сопротивляться. Только их командир, путая земные слова и свой посвистывающий язык, пояснил - дико спокойно - что раньше, не так давно, они жили не здесь, а в другом месте, которое понадобилось сторкам для охотничьего заказника. Они, жившие там, не хотели уходить. И тогда сторки сожгли почти все деревни вместе с жителями, объяснив, что просто начали охотничий сезон, а так они никого не выгоняют, кто хочет - пусть и дальше остаётся.

И что было делать?..

...
– Да, оставлять нельзя, - решительно сказал есаул.
– Подгоняйте танкетку. Повезём, что теперь...

* * *

В этот день - пятнадцатый день осады Хи`т Хру'ан Фэст - барабанщику Уфимского гренадёрского полка Серёжке Шевырёву исполнилось четырнадцать лет.

На праздничный стол подали большой торт с четырнадцатью карамельными свечами, которые горели по-настоящему, распространяя приятный запах конфет. За тортом лежали подарки - разные полезные мелочи, дарить что-то крупное и "невоенное" юному солдату было, конечно, нелепо. Но Серёжка растрогался, и сильно. Торты на день рожденья у него были всегда. Первые восемь лет его жизни их пекла мама. Потом ещё пять - тётя Маша. А тут... он и не думал, что кто-то этим озаботится.

Но торт был. И подарки. И полковник Жалнин его поздравил - сам - сперва принял у именинника рапорт, потом потряс руку, что-то бурча, а потом вдруг взял и поцеловал мальчишку, как будто Серёжка был ему сын.

Хотя отец у Сергея был. И старший брат тоже был. А больше из близкой родни - никого...

...Серёжка совершенно точно знал, зачем он год назад сбежал на войну - мстить. За разбомбленный шесть лет назад на Надежде родной посёлок. Он тогда спасся чудом. И хорошо помнил, как ползал по руинам, плакал от боли и ужаса и звал. Звал, пока не сорвал голос.

Пять лет он думал о мести и готовился мстить. И уже год - мстил.

Не он один такой был, почему-то желающий воевать наравне со взрослыми - но везло добраться до фронта одному на сотню. И одному на десяток удавалось остаться там.

Вот одним из этой тысячи и был Серёжка.

Сперва, когда его поймали на десантном корабле во время перелёта, его для начала выдрали. Просто со зла - такие вот "мстители" всех уже здорово вывели из себя, потому что с каждым была куча хлопот в конечном счёте, а их - хлопот - и так хватало сверх всякой меры. Серёжка сперва возмущённо орал (его в жизни вот так вот... только один-единственный раз, в самом неразумном детстве), потом молча терпел, а, вставая, буркнул: "Я всё равно на фронт убегу."

Но бежать-то бежать, а на "десантнике" ему пришлось лететь до места назначения. До высадки...

...Ох, как же ему стало страшно и тошно, когда с планеты хлынул поток (ему показалось - тысячи, хотя их было всего несколько десятков) раненых! Как бы не страшней, чем в тот день, когда в ничто превратился его родной посёлок. Весь воинственный запал, вся уверенность в себе куда-то подевались начисто. Хотелось забиться под кровать и затихнуть намертво.

Но он не дал себе этого сделать. Да, сражаться его не взяли, но что теперь - струсить?! И он помогал в корабельном госпитале. Целый день помогал - молча, сноровисто, делая, что прикажут и не обижаясь на ругань и даже тычки (скорей, скорей, не так, скорей, вот же безручь!) А на следующий день его вызвал к себе Жалнин.