Путь королей

– Да, – ответила девушка, представляя себе, как ревнитель спотыкается, делает неверный шаг и, упав с балкона, камнем падает на пол в десятках футов внизу. – Честное слово, я больше не буду демонстрировать уважение!

Он тихонько захихикал, спрыгнул и сел. Потом наклонился к ней, словно заговорщик:

– Угроза джиги на столе работает почти всегда. Мне лишь раз пришлось ее сплясать, когда я проиграл пари с братом Ланином. Старший ревнитель нашего монастыря от ужаса чуть кверху килем не перевернулся.

Шаллан с трудом сдержала улыбку:

– Вы ревнитель, вам запрещено иметь собственность. Что же вы ставили?

– Две глубоких понюшки аромата зимней розы и тепло солнечного света на коже. – Он улыбнулся. – Иногда приходится как следует пофантазировать. После того как тебя на протяжении многих лет маринуют в монастыре, этому можно научиться. Итак, вы собирались объяснить мне, где обучились столь хорошо рисовать.

– Практика. Думаю, в конечном счете так учатся все.

– И опять мудрые речи. Я начинаю сомневаться, кто из нас ревнитель. Но вас, безусловно, кто-то обучал.

– Дандос Масловер.

– О, если кого и можно назвать истинным мастером карандаша, то как раз его. И все же… не то чтобы я сомневался в ваших словах, светлость, но я заинтригован: как мог Дандос обучать вас искусству рисунка, если – насколько я помню – он вот уже триста лет страдает весьма серьезным и неизлечимым недугом, именуемым смерть?

Шаллан покраснела:

– У моего отца была книга с его наставлениями.

– И вы научились этому, – сказал Кабзал, беря ее набросок Ясны, – по книге.

– Э-э-э… ну да.

Жрец перевел взгляд на рисунок:

– Надо бы мне побольше читать.

Шаллан невольно рассмеялась и запечатлела образ ревнителя: вот он со смесью восхищения и растерянности на лице изучает рисунок, одним пальцем потирая щетину на подбородке.

Он любезно улыбнулся и положил набросок на стол:

– У вас есть лак?

– Да, – сказала она и достала из сумки пузатый флакон с распылителем, похожий на те, в каких обычно держат духи.

Он взял маленькую бутылочку, открутил заглушку в передней части, хорошенько встряхнул и опробовал лак на тыльной стороне ладони. Удовлетворенно кивнул и потянулся к наброску:

– Непозволительно было бы смазать такую работу.

– Я сама могу залакировать. Не стоит вам утруждаться.

– Это не труд; это честь. Кроме того, я же ревнитель. Мы места себе не находим, если нам не удается заниматься той работой, которую люди могли бы сделать и сами. Я это делаю ради собственного удовольствия.

Он начал наносить лак, аккуратно прыская на страницу.

Девушка едва сдерживалась, чтобы не выхватить набросок. К счастью, ревнитель действовал осторожно, и лак лег ровно. Он явно делал это не впервые.

– Вы из Йа-Кеведа, видимо? – спросил брат Кабзал.

– Волосы подсказали? – Шаллан подняла руку к красным волосам. – Или акцент?

– То, как вы относитесь к ревнителям. Веденская церковь, без преувеличения, самая ревностная хранительница традиций. Я дважды бывал в вашей милой стране; хоть кухня пришлась по нраву моему желудку, то, как вы кланяетесь и заискиваете перед ревнителями, вызывало у меня неловкость.

– Возможно, стоило пару раз станцевать на столе.

– Я об этом думал. Но мои братья и сестры из вашей страны, скорее всего, упали бы замертво от стыда. Не хотелось бы иметь такое на своей совести. Всемогущий недобр с теми, кто убивает его священников.

– Думаю, он не одобряет убийства как таковые, – ответила она, по-прежнему наблюдая, как он наносит лак. Странно было видеть, что кто-то другой трудится над ее рисунками.

– И что светлость Ясна думает о ваших способностях? – спросил он, не прерываясь.

– Сомневаюсь, что ей есть до этого дело, – сказала Шаллан и скривилась, вспомнив их разговор. – Похоже, она не великий ценитель изобразительных искусств.

– Наслышан. Увы, это один из ее немногих недостатков.

– А другая маленькая проблема заключается в том, что она еретичка?

– Именно, – с улыбкой согласился Кабзал. – Должен признаться, входя сюда, я ждал безразличия, а не почтения. Как же вы сделались частью ее свиты?

Шаллан вздрогнула, впервые сообразив, что брат Кабзал принял ее за одну из секретарш светледи Холин. Возможно, за ученицу.

– Вот зараза… – пробормотала она.

– Гм?

– Брат Кабзал, кажется, я невольно ввела вас в заблуждение. Я никак не связана со светлостью Холин. Пока, по крайней мере. Я пыталась убедить ее взять меня в ученицы.

– А-а, – сказал он, завершая лакировку.

– Простите.

– За что? Вы не сделали ничего плохого. – Он подул на рисунок и перевернул, показывая ей. Лакировка была безупречной, ни единого потека. – Дитя, вы не окажете мне услугу? – Жрец отложил лист.

– Что угодно.

Он вскинул бровь, услышав это.

– В рамках здравого смысла, – прибавила она.

– И кто же установит эти рамки?

– Видимо, я.

– Какая жалость. – Кабзал поднялся. – Тогда я ограничу себя сам. Не могли бы вы сообщить светлости Ясне, что я заходил ее проведать?

– Она вас знает?

Что общего могло быть у гердазийского ревнителя с Ясной, убежденной безбожницей?

– О, я бы так не сказал. Но надеюсь, она помнит мое имя, поскольку я уже несколько раз просил об аудиенции.

Шаллан кивнула, вставая:

– Полагаю, вы хотите обратить ее в истинную веру?

– Она представляет собой уникальный вызов. Не думаю, что я смогу жить спокойно, если хотя бы не попытаюсь ее переубедить.

– Хотелось бы, чтобы вы жили спокойно, – заметила Шаллан, – ибо в ином случае может возобладать ваша противная привычка почти убивать священнослужителей.

– Всенепременно. И думаю, личное сообщение от вас может помочь там, где письма остались без ответа.

– Я… сомневаюсь.

– Что ж, если она откажет, это всего лишь будет означать, что я вернусь. – Он улыбнулся. – И тогда, надеюсь, мы опять встретимся. Так что я очень жду.

– Как и я. И простите еще раз за недопонимание.

– Светлость! Я вас умоляю, не берите на себя ответственность за мои предположения.

Она улыбнулась:

– Я не посмею взять на себя ответственность за вас, о чем бы ни шла речь, брат Кабзал. Но мне все же неловко.