Путь наверх

Мне всегда казалось, что волосы на висках пахнут как-то по-особому. Они такие нежные, что в них есть что-то детское, беззащитное. Элис теснее прижалась ко мне.

– Какой ты теплый,- сказала она.- Как одеяло! Я хотела бы спать с тобой, Джо. Я хочу сказать – просто спать, в большой никелированной кровати с хорошим пуховиком и с фарфоровым ночным горшком под ней.

– Я не дал бы тебе спать,- сказал я, тогда еще многого не зная.

Она рассмеялась.

– Мы будем спать вместе – обещаю тебе, мой маленький.

– У меня еще никогда не было так, как с тобой,- сказал я.

– И у меня.

– Ты чувствовала, что это должно случиться?

Она не ответила. Затем, помолчав, сказала:

– Смотри, не влюбись в меня, Джо. Останемся просто друзьями, ладно? Любовниками-друзьями.

– Любовникамидрузьями,- повторил я.

Когда я развернул машину и мы пустились в обратный путь, Элис не проронила ни слова. Но всю дорогу она улыбалась. И волосы у нее,- вероятно, это была игра освещения – сияли, словно нимб. Я вел машину на большой скорости по узкому крутому спуску с Воробьиного холма. заворачивая, словно по рельсам, по извилинам пути. Я чувствовал необычайную уверенность в себе, мотор тянул так, точно его мощность возросла вдвое, а мне сам черт был не брат. Я стал любовником замужней женщины, я проводил вечера с дочкой самого богатого человека в Уорли, я, черт побери, горы мог свернуть. Пусть судят обо мне как угодно, но в те годы пресыщен я, во всяком случае, не был.

10

Я провел рождество у моей тетки Эмили. В ночь, когда я покидал Уорли, выпал снег.

Он лишь слегка припорошил улицы – это было как новогодний подарок, чтобы заставить глаза девушек гореть ярче и святочные песни звучать в лад, а дома – казаться выше, и горбатей, и таинственней и манить к себе предчувствием необычайных приключений с хорошим концом. На улицах толпилась уйма народу, и у всех были одинаково счастливые лица, несмотря на то, что их заманили сюда владельцы магазинов, газеты и Би-Би-Си. Ощущение счастья, незатейливое и простодушное, как детская сказочка, реяло в воздухе вместе с каждой снежинкой, с каждым ударом колокола на ратуше.

Нелегко было покидать Уорли в эти дни. Я чувствовал себя так, словно меня отсылают домой, когда праздник еще не окончен и с елки не начали снимать подарки.

По правде говоря, весь декабрь я был какой-то неприкаянный: побывал на вечеринке, которую устраивали «Служители Мельпомены», и еще на каком-то детском спектакле, где изображал заднюю половину лошади, и перецеловал всех девушек после традиционного завтрака с вином в муниципалитете, и все же чувствовал, что мне нет места в общем веселье, потому что я должен был покинуть его, прежде чем все эти приготовления приобретут смысл, прежде чем наступит тот краткий период, когда на столах появятся индейки и пироги, вино и виски, когда дверь каждого дома гостеприимно распахнется, а категории вдруг утратят значение. Не то чтобы я серьезно верил в подобное чудо, но в Уорли можно было по крайней мере хотя бы мечтать о нем.

В Дафтоне, где снег, казалось, превращался в сажу, прежде чем коснуться земли, никакие мечты не были возможны. Рождество там всегда выглядело каким-то пристыженным, будто понимало, что толкает людей на глупую и пустую трату денег.

Дафтон и веселье никогда не ладили друг с другом. И дом на улице Дубовый Зигзаг показался мне темным, душным, тесным, загроможденным вещами.

Конечно, я по-прежнему был привязан к тете Эмили и ко всему ее семейству, но теперь я уже проделал слишком большой путь Наверх и невольно начинал смотреть на, своих близких, как на чужих, и был сам себе немного противен из-за этого. Мои родственники были добрые, порядочные, щедрые, великодушные люди, но они уже стали для меня людьми не моего круга.

Я сказал примерно что-то в этом духе Чарлзу на второй день после сочельника, когда мы встретилиеь с ним в «Старой пушке».

Это был дафтонский загородный ресторан. Он стоял на вершине невысокого холма, среди огородных участков и курятников. От нашего Дубового Зигзага до него было примерно полчаса ходьбы, и трудно сказать почему, но только это был единственный более или менее приличный ресторан в Дафтоне. Все остальные были не то чтоб очень уж захудалыми кафе и кабаками, но там, даже в «парадных залах», вы всегда могли столкнуться с каким-нибудь пропахшим потом парнем в спецовке. Владелец же «Старой пушки», пожилой угрюмый отставной офицер, не слишком любезно принимал посетителей, которые пытались без воротничка и галстука проникнуть в «парадный зал», и в результате его ресторан стал единственным заведением, где можно было увидеть представителей местной знати, вернее тех, кто сходил у нас за таковую.

Когда-то я провел немало веселых вечеров в «Старой пушке», но в этот день, поглядывая по сторонам, понял вдруг, что они уже никогда не возвратятся.

Ресторан был слишком маленький, слишком грязный, слишком общедоступный. Прожив около четырех месяцев в Уорли, я уже очень хорошо понимал, что такое настоящий загородный ресторан или старозаветный кабачок.

– Когда я трезв, выносить Дафтон мне уже не под силу,- сказал я Чарлзу.

– Что верно, то верно,- отозвался он.- До чего же я буду рад, когда окажусь в Лондоне.

Уже с месяц назад я знал, что Чарлз подыскал себе работу в Лондоне, но когда он так, вскользь, упомянул о своем отъезде, я почувствовал себя очень одиноким и потерянным.

Вероятно, в душе мне хотелось, чтобы Чарлз никогда не покидал Дафтона. Тогда по крайней мере я мог бы быть уверен, что в моем родном городе мне будет с кем перекинуться словом. Единственное достоинство Дафтона заключалось в том, что он никогда не менялся. Чарлз для меня был неотъемлемой частью Дафтона. С его отъездом город, казалось, делал последний шаг к полному омертвению.

– Эх ты, косоглазая свинья,- сказал я.- На черта тебе уезжать из Дафтона? С кем же я буду отводить душу, когда приеду сюда погостить?

Чарлз извлек из кармана грязный носовой платок и сделал вид, что утирает слезы.

– Твой столь изящно выраженный призыв к моим дружеским чувствам невыразимо меня растрогал. Но я не могу остаться в Дафтоне даже ради того, чтобы доставить тебе удовольствие. Ты знаешь, когда я прихожу в этот кабак, мне не нужно ничего заказывать. Ониуже автоматически наливают пинту пива. А если я прихожу не один, то достаточно мне только кивнуть два раза – и они знают, что надо подать горькое пиво. Кроме того, я, кажется, слишком пристрастился к этому зелью… Так что Лондон – единственная возможноеть вырваться из этого вонючего города.- Чарлз поглядел на свою кружку с выражением комического вожделения на пухлом, странно ангелоподобном лице.- Дивный, дивный эль,- сказал он.- Твердыня индустриального Севера, оплот британской. конституции! Если бы в Дафтоне хотя бы на один день закрылись все кабаки, к десяти часам вечера в городе не осталось бы ни одного целого стекла и ни одной девственницы.

– И того и другого, сдается мне, здесь и сейчас не так уж много,- заметил я.

– Я делаю что могу,- сказал Чарлз.- Кстати, а как твои успехи по этой части?

– Недурны. Встречаюсь с Элис каждую неделю.

– Погода стала как будто холодна для таких встреч? – заметил Чарлз.

– Приятельница предоставила ей свою квартиру в Леддерсфорде.

– Будь поосторожнее, дружище.

– Элис не из тех женщин, которым непременно нужно тебя поработить. У нас совсем не такие отношения.- «А какие все же?» -подумал я. И припомнил, как одажды, полузакрыв глаза, укракой наблюдал за ней, когда она подняла мою рубашку, валявшуюся на полу возле кровати, и поцеловала ее, а заметив, что я все видел, покраснела и отвернулась. И, вспомнив это, я почувствовал что тоже краснею.

– У нас идеальные отношения,- сказал я твердо.- Элис восхитительна в постели и ничего от меня не требует.

– Еще потребует.

– Только не она.

– Ты веришь в это? Ну, значит, скоро я увижу твое имя в воскресных газетах.

– Вздор,- сказал я.- У нас самые простые, самые честные отношения, без всякого обмана. В конце концов, это даже необходимо для здоровья. И притом помогает мне сохранить себя чистым для Сьюзен.

– Ты что-то редко вспоминаешь о ней в последнее время. Лэмптоновское обаяние не сработало?