Путь полководца. Дилогия

Поближе подобрались впятером: Трувор остался присмотреть за аборигеном. Духарев с удовольствием оставил бы и Артема, но приказать не рискнул, обидится парень смертельно.

Вблизи мамонты выглядели внушительнее. Детеныш старался держаться между родителей. Размером с матерого тура, рядом со старшими он казался маленьким.

– Стрелами побить, – почти беззвучно, одними губами произнес Икмор. – В глаза. А потом подобраться и колоть в ноги. Перешибить жилу… Святослав покачал головой. Он с восхищением глядел на гигантов. На то, как плавно они двигались, как легко несли невероятную тяжесть громадных бивней…

Долго смотрел. Духарев даже начал опасаться: ветер переменится – и попадут они, как кур в ощип. Если и впрямь мамонты не любят людей… Наверняка не любят. За что им нас любить?

Святослав не боялся. Ах, как ему хотелось схватиться с этими чудовищами! Какая слава – победить такого! Привезти такую голову в Киев…

Не привезти. Даже один клычище всемером не утащить. Какие красавцы!

Святослав привстал, рука потянулась к налучу… И остановилась.

Он еще некоторое время глядел на чудесных зверей, потом показал знаком: уходим. И они ушли.

– Знаешь, почему я их пощадил? – спросил он Духарева позже, когда они остались наедине.

– Пожалел?

Святослав покачал головой.

– Сейчас я – пардус! – сказал он. – Я прыгаю и рву. Но пройдет время, и все изменится. Через два года Хузарский хаканат станет моим. Еще через год я возьму под свою руку всех его данников, а через пять лет вся земля от черных волжских булгар до булгар дунайских будет моей, и все народы, какие есть на ней, присягнут мне. И тогда я буду слишком велик, чтобы прыгать. Тогда я стану грозным и могучим. Я велю поймать и привезти мне этих зверей. И не пардуса, а такого зверя вышьют на моем знамени, потому что нигде, ни в одном царстве нет ему подобных, ведь даже бивни элефантов кажутся оленьими рожками рядом с его клыками!

Глава десятая О голодных печенегах

– Мои волчата хотят есть, – сказал великий хан. – Они всегда голодны, и если их плохо кормить, хакан Святослав, они тебя сожрут!

На великом хане Куркутэ – тяжелый халат, щедро простеганный золотой канителью. Плешивую голову покрывает диадема ромейской работы, серые косицы висят из-под нее, а жиденькие усы – желтые и слипшиеся. Великий хан стар и тучен: четверо внуков сажают его на коня. Всего же внуков у него больше полусотни, а сын – только один остался. Было больше, но одних убили враги, других велел удавить сам Куркутэ. За то, что не пожелали ждать, пока Великое Небо само призовет великого хана к себе.

– Я знал твоего отца, – сказал великий хан. – Твой отец – он был мне как сын.

Святослав промолчал. В выгребной яме он видел такого дедушку.

– Ко мне человек приезжал, – сообщил Куркутэ. – От хузарского хакана. Богатырей моих на службу звал.

– Что ж ты ему отказал? – спросил Святослав. Великий хан покопался за пазухой, поймал блоху, оглядел внимательно, потом сунул в рот.

– А я не отказал, – сообщил Куркутэ. – Я сказал: подумаю.

– Думай, – сказал Святослав, поднимаясь с ковра. – А мне думать некогда. Пошли, воевода!

– Эй, погоди! – великий хан встрепенулся. – Так нельзя. Вы – гости мои. Разве хорошо, когда гости уходят так поспешно?

Святослав развернулся всем телом, стремительно. Телохранители Куркутэ даже за сабли схватились. Дурачье! Хотел бы киевский князь убить хана, уже убил бы.

– Хочешь мой совет, великий хан?

– Совет друга никогда не бывает лишним, – дипломатично ответил Куркутэ.

– Продашь твоих богатырей хакану Йосыпу – возьми золото вперед.

И покинул ханскую юрту. Духарев задержался, развел руками: мол, надо было, как мы договорились, что же ты?

Пожадничал Куркутэ. Или подкинул ему кто-то золота, чтобы не поддержал русов. Или и то и другое плюс надежда пограбить киевские земли, когда Святослав уйдет.

Князь взлетел на коня. Ближняя дружина (остальные ждали за границами ханской стоянки) окружила его. Русы галопом промчались между юрт и кибиток, всполошив собак и прочую стойбищную живность.

– Зря время потратили, – сердито бросил Святослав Сергею.

– Мы с ханом обо всем договорились, – сказал Духарев. – Не знаю, почему он взбрыкнул.

– Копченый и есть копченый!

Князь придержал коня. Они въезжали в свой лагерь, наскоро разбитый поблизости от печенежского. Здесь было почище, чем в стойбище, и пахло едой, а не дерьмом. У русов не было привычки гадить, где приспичило.

– Икмор! – зычно выкрикнул Святослав. – Ты где?

– Здесь, княже! – командир малой княжьей дружины поднялся и помахал ложкой. – Сюда, княже, поснедай с нами!

Князь подъехал к гридням, сидевшим кружком у большого котла, спешился. Дружинники подвинулись, очистив место князю и Сергею. Перед ними тут же поставили большую миску с кашей: разваренной пшеницей, бараниной, горохом и всякими приправами.

Князь достал из-за голенища ложку и не чинясь приступил к еде. Духарев последовал его примеру. Они с полудня сидели у Куркутэ, но ничего, кроме кумыса, великий хан им не предложил.

– Ну как? – спросил Икмор.

– Никак, – вместо князя ответил Духарев.

Он был расстроен. Куркутэ – его тема. Он две недели таскался с печенегами по степи, раздал кучу подарков «доверенным лицам», подхватил вшей, выслушал тонну жалоб и поучений от престарелого «Волка», добился согласия принять предложение киевского князя. Большой хан поставил только одно условие: пусть Святослав приедет сам. Святослав приехал… И получил отлуп.

– Не кручинься, воевода, – сказал князь. – Знаю, ты сделал все, что можно. Никто не сделал бы больше. А потом… Он ведь не сказал «нет».

– Старый пердун… – проворчал Духарев. – Лживое копченое жабье дерьмо!

Дружинники засмеялись. Кто-то сунул воеводе обернутую войлоком флягу с прохладным тмутараканским вином. Настоящий нектар после того перебродившего кефира, которым их потчевал Куркутэ.

– Когда уходим? – спросил Икмор.

– Как дружина поест, так и седлаемся.

Икмор поглядел туда, где в нескольких стрелищах серели печенежские юрты.

– А может…

Русская дружина – полторы тысячи копий. В стойбище – впятеро больше воинов. Но если ударить внезапно…