Путь русского офицера (сборник)
Шрифт:
Наконец, решено было остановиться на нем.
Снова вызвали его, и генерал Драгомиров объявил ему о нашем решении.
Генерал Врангель принял это внешне спокойно, однако у многих из нас – да, вероятно, и у него – все же были сомнения, утвердит ли генерал Деникин наш выбор. Мы не знали подробностей, но всем было известно, что между ними были дурные отношения и вина в них падала не на генерала Деникина…
Согласившись на наш выбор, генерал Врангель удивил всех нас своим решительным требованием – дать ему подписку в том, что условием принятия им поста главнокомандующего не будет переход в наступление против большевиков, а только вывод армии с честью
На вопрос наш, зачем эта подписка, генерал Врангель ответил, что он хочет, чтобы все – и прежде всего его родной сын – не упрекнули его в будущем в том, что он не исполнил своего долга.
Все это было не совсем для нас понятно – такая предусмотрительность, но ввиду настойчивого требования генерала Врангеля – чуть ли не под угрозой отказа от выбора – подписка была дана [254] .
После этого была послана телеграмма генералу Деникину».
Заседание «малого совета» закончилось.
254
Текст этого акта: «На заседании старших начальников, выбранных из состава Военного совета, собранного по приказанию главнокомандующего в Севастополе 22 марта 1920 г. для избрания заместителя генералу Деникину, председателем Совета генералом от кавалерии Драгомировым было оглашено ультимативное сообщение британского правительства генералу Деникину с указанием на необходимость прекращения неравной безнадежной борьбы, с тем чтобы правительство Великобритании обратилось бы к советскому правительству об амнистии населению Крыма, в частности войскам Юга России, причем, в случае отклонения генералом Деникиным этого предложения, британское правительство категорически отказывается впредь от всякой поддержки и какой бы то ни было помощи. При этих условиях совещание выразило желание просить главнокомандующего о назначении его заместителем генерала Врангеля, с тем чтобы он, приняв на себя главное командование, добился бы неприкосновенности всем лицам, боровшимся против большевиков, и создал бы наиболее благоприятные условия для личного состава Вооруженных сил Юга России, именно для тех, кто не найдет для себя возможным принять обеспечение безопасности от советского правительства». С содержанием этого акта я ознакомился только за границей. (Примеч. автора.)
«Наконец, было объявлено нам приглашение занять свои места в зале заседания. Когда все были на своих местах, двери комнаты старших начальников отворились, и из нее вышли генерал Драгомиров, генерал Врангель и другие.
Генерал Драгомиров прочел текст телеграммы, посланной им накануне генералу Деникину. Многие из нас обратили внимание, что содержание телеграммы было не совсем такое, как читали нам накануне в окончательной форме. Затем генерал Драгомиров прочел ответный приказ на нее генерала Деникина с назначением своим заместителем генерала Врангеля. По прочтении этого приказа генерал Драгомиров провозгласил «ура» в честь главнокомандующего генерала Врангеля».
Вечер 22 марта.
Тягостное прощание с ближайшими моими сотрудниками в Ставке и офицерами конвоя. Потом сошел вниз – в помещение охранной офицерской роты, состоявшей из старых добровольцев, в большинстве израненных в боях; со многими из них меня связывала память о страдных днях первых походов. Они взволнованы, слышатся глухие рыдания… Глубокое волнение охватило и меня; тяжелый ком, подступивший к горлу, мешал говорить.
Спрашивают:– Почему?
– Теперь трудно говорить об этом. Когда-нибудь узнаете и поймете…
Поехали с генералом Романовским в английскую миссию, откуда вместе с Хольменом на пристань. Почетные караулы и представители иностранных миссий. Краткое прощание. Перешли на английский миноносец. Офицеры, сопровождавшие нас, в том числе бывшие адъютанты генерала Романовского, пошли на другом миноносце – французском, который пришел в Константинополь на шесть часов позже нас.
Роковая случайность…
Когда мы вышли в море, была уже ночь. Только яркие огни, усеявшие густо тьму, обозначали еще берег покидаемой русской земли. Тускнеют и гаснут.
Россия, Родина моя…
В Константинополе на пристани нас встретили военный агент наш генерал Агапеев и английский офицер. Англичанин что-то с тревожным видом докладывает Хольмену. Последний говорит мне:
– Ваше превосходительство, пойдем прямо на английский корабль…
Англичане подозревали. Знали ли наши?
Я обратился к Агапееву:
– Вас не стеснит наше пребывание в посольстве… в отношении помещения?
– Нисколько.
– А в… политическом отношении?
– Нет, помилуйте…
Простились с Хольменом и поехали в русский посольский дом, обращенный частично в беженское общежитие. Там моя семья.
Появился дипломатический представитель.
Выхожу к нему в коридор. Он извиняется, что по тесноте не может нам предоставить помещения. Я оборвал разговор: нам не нужно его гостеприимства…
Вернувшись в комнату, хотел переговорить с Иваном Павловичем о том, чтобы сейчас же оставить этот негостеприимный кров. Но генерала Романовского не было. Адъютанты не приехали еще, и он сам прошел через анфиладу посольских зал в вестибюль распорядиться относительно автомобиля.
Раскрылась дверь, и в ней появился бледный как смерть полковник Энгельгардт:
– Ваше превосходительство, генерал Романовский убит.
Этот удар доконал меня. Сознание помутнело, и силы оставили меня – первый раз в жизни.
Моральных убийц Романовского я знаю хорошо. Физический убийца, носивший форму русского офицера, скрылся. Не знаю, жив ли он, или правду говорит молва, будто для сокрытия следов преступления его утопили в Босфоре.
Генерал Хольмен, потрясенный событием, не могший простить себе, что не оберег Романовского, не настояв на нашем переезде прямо на английский корабль, ввел в посольство английский отряд, чтобы охранить бывшего русского главнокомандующего…
Судьбе угодно было провести и через это испытание.
Тогда, впрочем, меня ничто уже не могло волновать. Душа омертвела.
Маленькая комната, почти каморка. В ней – гроб с дорогим прахом. Лицо скорбное и спокойное. «Вечная память!..»
В этот вечер я с семьей и детьми генерала Корнилова перешел на английское госпитальное судно, а на другой день на дредноуте «Мальборо» мы уходили от постылых берегов Босфора, унося в душе неизбывную скорбь.