Путь слез

– Ну, милый мой, уверен, ты разумеешь, что на этом… языке небес говорят римляне, которые распяли нашего Господа, и когда-то на нем говорили Цезари, которые в древние времена уничтожали наших братьев и сестер. А не задумывался ли ты, что, быть может, Богу угодно говорить со Своими детьми так, чтобы они понимали Его? Сможешь ли поверить, что Бог способен говорить на германском языке с германцами, на французском – с французами, и даже на арабском – с сарацинами?

Карл не нашелся с ответом.

Не желая продолжать дискуссию, Петер снова обратился к страницам у себя на коленях и выбрал одну из них.

– Сей лист принадлежит сто третьему псалму. Мне очень жаль, но это только отрывок. – Петер понимал, что для детей в тот момент происходило нечто великое. – Ах, дорогие мои агнцы, позвольте любящему небесному Отцу говорить вам через Свое Святое Слово, и скажите мне, умоляю, слышите ли вы Его? Петер вытянул руку с листком во всю длину и стал медленно переводить.

Благослови, душа моя, Господа! Господи, Боже мой! Ты дивно велик, Ты облечен славою и величием…

Ты напояешъ горы с высот Твоих, плодами дел Твоих насыщается земля.

Ты произращаешь траву для скота, и зелень на пользу человека, чтобы произвести из земли пищу, и вино, которое веселит сердце человека, и елей, от которого блистает лице его, и хлеб, который укрепляет сердце человека.

Как многочисленны дела Твои, Господи! Все соделал Ты премудро; земля полна произведений Твоих.

Петер перестал говорить и закрыл глаза. Он нежно прижал подпаленный лист к сердцу, прежде чем вздохнув, ловко сложил его и вернул на надлежащее место. Дети не проронили ни слова, а он уже расправлял следующий лист на коленях, легко разгибая хрупкие уголки и приглаживая его тыльной стороной ладони.

– Эти строки – из книги, называемой «Первое Послание к Коринфянам», и вам они очень понравятся: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает».

Дети застыли, затаив дыхание, не способны вместить всю полноту то ли послания, то ли самого события его прочтения, но трепетно благоговея ничуть не меньше. Мария прервала молчание.

– Папа Петер, наверное, Бог очень сильно нас любит.

Глаза Петера увлажнились. Огромная слеза скатилась по морщинистому лицу и затерялась в его бороде. Он протянул руку и нежно положил ладонь поверх златовласой детской головы.

– О, мой милый, драгоценный агнец, только Он любит вас больше, чем я.

* * *

Следующим утром Вила разбудили расстроенные Карл и Ион-первый. Они сообщили, что трое или четверо самых младших, в том числе Мария-младшая и Марта, сестра Лукаса, заболели и у них сильный жар. Вил поднял Петера с травяного ложа, и они вместе помчались на отчаянные стоны.

Девочки сильно взмокли в бреду и бессознательно ворочались по земле. Мария-младшая дрожала, ее дыхание было очень скорым, пожелтевшие глаза закатились под лоб. Марте было не лучше. Петер, склонившись на колени, взял Марию-младшую на руки. Он сорвал стебелек мака, все еще хранящего предрассветную росу на лепестках, и с молитвой на устах положил цветок девочке на грудь.

Вил споро вытащил котомку брата Лукаса с травами и протянул Петеру.

– Вот, у меня есть кой-какие лекарства.

Петер просветлел и нежно уложил Марию на короткое одеяло. Глаза его прищурились, пока пальцы перебирали флаконы и сосуды.

– Карл, принеси воды. Быстро. Нам нужно заварить травы, так, немного базилика, тмин и шалфей, да-да, это поможет лучше всего, обязательно поможет.

– Тут у меня, – посоветовал Вил, – есть щепотка belladonna atropa. Деревенский священник сказал давать ее моей матери от лихорадки, и…

– Нет, мальчик мой, нет. Ты его неправильно понял. Это лекарство нам не подходит, ежели только ты не намереваешься лечить смертью. – Петер высыпал содержимое сосуда и расшвырял смертоносное снадобье по мокрой траве. – Нам не надобно сего дьявольского зелья.

Оторопев от действий священника, Вил злобно уставился на него. У него вдруг пересохло во рту.

– Что взбрело тебе в голову, старый… старый безумец? Отрава? Неправда!

– Именно отрава. Я, кажись, ясно выразился. Чего ты так всполошился, парень?

Даже в мутном утреннем свете было видно, как побледнел Вил, и над его бровями выступили капли пота.

– Н-но… священник велел давать ее матери… и…

– Послушай меня, – мягко перебил его Петер, встревоженный тем, как Вил резко поддался ужасу. – Уверен, что твоя память чуток тебя подводит. Какими бы злобными ни были намерения священников, никто из них не способен был бы дать живой душе вот это, и…

– Но он дал, дал! Он сказал, что это положит конец ее лихорадке. – Вил заломил руки и обезумевши оглядывался по сторонам, на оторопелые лица вокруг себя. – Это он дал, клянусь вам.

Юноша медленно пятился назад, а затем побежал вон из лагеря в лесную тень.

Карл возвратился с водой, и взволнованный священник стал готовить настойку.

– Юный отрок, – обратился он, – не припомнишь ли ты название снадобья, которое ваш священник посоветовал давать матери?

Карл на минуту задумался и беспечно ответил:

– Кажется, какой-то отвар травы, называемой Bella… Bella Atrop… Я не помню точно… А почему ты спрашиваешь?

Петер чуть не выронил чашу. Его лицо потемнело от гнева. Он сжал губы и сдавленно выдохнул сквозь напрягшиеся ноздри, но придержал слова. Бросив скорбный взгляд на лес, он дал милосердный ответ:

– Да так, ничего.

Рано вечером того же дня холодная рука смерти лишила верных друзей одной души. Мария-младшая сделала последний вдох и теперь, безжизненная, без кровинки в лице, лежала на просохшей траве. Бедная Марта тоже сдавала, и при виде осунувшегося лица Марии она рыдала от страха. Двое остальных больных также лишились присутствия духа, поэтому Петер предложил с рассветом отнести этих троих в деревушку, замеченную им неподалеку.

Но прежде чем звезды успели отыскать каждая свое место на небе, бедняжка Марта тоже упокоилась духом. Любящие руки омыли тела девочек в темном Рейне и нежно положили их в мелкие свежевскопанные могилки. Горько плачущие дети почтительно стояли на берегу реки, залитом лунным светом, и смотрели на каменные холмики, пока Петер с тяжелым сердцем обращался ко Всемогущему.

– Pater, Filius, Spritus Sanctus… О, Господи всего творения, мы не знаем, почему Ты отнял Свое всемогущество от сих слабых и беспомощных. Мы не знаем, почему Великий Лекарь не всегда исцеляет. Мы так мало понимаем Тебя, но Ты все равно – наш Бог. Помоги нам понять, чтобы мы смогли любить Тебя глубже. Ныне мы умоляем Тебя: избави сии покойные души от геенны огненной и прими их в Свой небесный чертог навеки. Аминь.

Вил стоял поодаль. Его все еще мутило от предательства Пия, и он смотрел на заплаканных соратников с некоторым презрением. Свою личную скорбь и разочарование он держал внутри, и кипел невысказанным гневом. Мысль о том, как он в своем невежестве доверился негодяю, еще сильней питала его ярость. Он жаждал отмщения и поклялся, что больше никогда никому не поверит.