Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

Я кивнул.

– Разве это не было замечательно?

Я уставился на него в немом изумлении: доктор был роялистом и белым до мозга костей.

– О чем вы говорите, док?

Он медленно перевел взгляд с пылающего лица мальчика, стонущего во сне, на меня. У доктора были небольшие, широко расставленные, зеленовато-серые пронзительные глаза. Он так сильно сжал губы, словно боялся произнести слово. Наконец Край наклонился вперед и прошипел:

– Я сказал, разве не замечательно то, о чем рассказывал нам в ту ночь Бас? Счастье для ста шестидесяти миллионов обездоленных людей. Рай для честных рабочих. Свобода совести. Обеспеченная старость. Достойная плата за тяжелый труд. Труд. Равенство. Свобода. Я тебя спрашиваю, разве не красиво он говорил?

Я смотрел на доктора, не зная, что ответить. Внезапно он встал и схватил меня за грудки. У него побелели губы. В глазах горела ненависть.

– Это было красиво, – прошипел Край, – красиво. Объясняю тебе, кровавый воин, рассуждающий червяк, это было красиво…

Я резко прервал его:

– Прекратите, док. Вы просто больны.

– Подожди. – Он с силой встряхнул меня. – Я требую от тебя ответа. – Лицо доктора исказила болезненная гримаса. – Да, красиво. – Он сделал паузу и продолжил, цедя каждое слово: – Но какой ценой? Я спрашиваю тебя, какой ценой? Ценой страдания этого ребенка, который, проснувшись, позовет маму и не услышит ответа?

Он уже не мог говорить, а только жевал губами. Потом вытер рукой лицо, повернулся и вышел из дома в темноту под мелко моросящий дождь.

Один из уланов смог уберечь детей во время скитаний и отдал их в приют для сирот в Варшаве под именами Станислава и Ванды Довбор, в память о нашем полковнике, последнем потомке польского рода Довбор.

Глава 28 ПОСЛЕДНЯЯ ПЕРЕКЛИЧКА

В этот день на горизонте появились тяжелые, свинцовые тучи. Медленно, но целенаправленно они заполняли небо, двигаясь к зениту. Было уже десять утра, и солнцу, оказавшемуся в окружении мрачных грозовых туч, оставалось на небосводе все меньше и меньше места.

Тучи наползали со всех сторон, что случается крайне редко, но в этот день мы наблюдали именно такую зловещую картину. Освещенные теплым, ярким, осенним солнцем усадьба, стоящая на холме, парк, лес, излучина реки, стоящая на берегу деревенька находились в окружении мрачных предвестников приближающейся суровой зимы. Прекрасная в своей осенней грусти природа напоминала лицо молодой монахини, бледное, нежное и вдохновенное, еще наполненное желаниями и чувствами, но уже увидевшее перед собой черную завесу, символ конца, смерти.

Мы провели в усадьбе четыре дня; никогда еще мы не оставались так долго в одном месте. Пришло время двигаться дальше. Но сначала требовалось выбрать самый безопасный путь. Мы плохо представляли, что происходит в этой огромной стране; мы словно выпали из жизни, не принимая участие в происходящих в ней процессах, а потому не имея возможности влиять на них. Это вызывало у нас серьезную тревогу. Кроме того, мы страшно устали от одиночества, от бесконечных препятствий, возникавших на нашем пути домой, от долгой разлуки с родными.

Ночью уланы ушли на разведку, и все с нетерпением ждали их возвращения, практически не сомкнув глаз.

Двое уланов вернулись ранним утром и доложили, что в деревне говорят о белогвардейской банде, скрывающейся в усадьбе «Три дуба», то есть о нас.

Вот это уже было серьезно. Правда, уланы не могли с уверенностью сказать, известно ли в деревне, что банда на самом деле является полком польских улан. Следовало принимать срочные меры.

Один из посланных на разведку уланов всю ночь проговорил с председателем сельского совета, с которым два года назад познакомился в смоленском госпитале; они месяц пролежали на соседних койках.

Председатель обрадовался старому другу, особенно когда улан сказал, что «покончил» с войной и хочет предложить свои услуги красным. Председатель не знал, что улан поляк и служил в польском полку, а потому поверил ему.

Они обнялись и провели вместе почти сутки. Под воздействием спиртных паров председатель сообщил, «строго по секрету», что поступил приказ незаметно окружить 1-й полк польских улан и «вступить с ними в контакт». В революционном словаре слово «контакт» имело широкую трактовку. Улан попытался выяснить, какой контакт подразумевался в отношении польских уланов: мирные переговоры с проведением бесконечных пропагандистских митингов, нападение и кровавая расправа с «белоручками» или революционный суд и расстрел. Председатель пока не знал, какое будет принято решение, но, по его личному мнению, банду «белоручек» следовало истребить на месте. По собственной инициативе он уже запасся дюжиной газовых снарядов.

– Проклятые поляки ничего не стоят, – пьяно рассуждал он, – что у них есть? Рубашка да пара штанов. А мнят себя «знатью»! Они отказались выслушать нас, когда мы просили их присоединиться к нам. Они расстреливают крестьян и красноармейцев. Дьявольские отродья! Ничего, скоро мы до них доберемся и поставим к стенке этих сукиных детей!

Улан вынужденно кивал, подливая в стакан самогон, и так выяснил, что у красных два артиллерийских орудия, пулеметный расчет, два взвода красной конницы и триста пехотинцев – уже готова целая армия против горстки поляков. Правда, нет снарядов для артиллерийских орудий, но их обещали завтра подвезти.

И тогда…

– Капут буржуям! – выкрикнул председатель и захрапел.

Улан положил мертвецки пьяного председателя на кровать и вернулся в полк.

Поначалу мы думали, что стоит принять бой. К усадьбе можно было подойти с трех сторон: от деревни, с берега реки; с тыльной стороны дома, из леса, отделенного от парка узкой проселочной дорогой и низкой каменной оградой; и через поля, разделенные на участки рядами кустарников и канав, с отдельно растущими группами фруктовых деревьев, яблонь и груш. Поля упирались в небольшую железнодорожную станцию.

Пока еще оставалось время, чтобы пробраться через цепь сторожевого охранения, если оно имелось, пройти через лес и неожиданно атаковать стоявшую лагерем пехоту. Эти действия не слишком отличались от того, чем мы занимались на протяжении многих недель. Нам ничего не стоило уйти от этого места на десять, а то и на тридцать километров. И что потом? Красные все равно напали бы на наш след. Рано или поздно нам придется столкнуться с ними, и силы будут не равноценны. Мы были объявлены ими вне закона и не смогли бы объяснить, что у нас нет никакого желания воевать с ними. Но мы были не с ними, и этого было вполне достаточно, чтобы устроить на нас охоту. Кроме того, мы испытывали страшную усталость, и физическую и душевную.

Круг замкнулся.

Было бы неправильно позволить себе надеяться на случай: нас могли окружить и застать врасплох. Этого нельзя было допустить. Мы расположили охраняющие дозоры на дорогах, ведущих к станции, к деревне, к лесу.

Через несколько часов дозорные вернулись с известиями: дороги патрулируются кавалерией, уланы видели два наряда, на железнодорожной станции находились пехотная часть и пулеметный расчет, а в деревне солдаты ведут активную подготовку к наступлению на усадьбу.