Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Ладно, — легко согласилась Танюшка. Мне и самому не очень-то хотелось возиться с разделкой, я её понимал.

С видом часового она присела непоадлёку на выступавший из травы камень, поло-жив аркебузу на колени. Предупредила собак:

— Животные, я собак люблю, но, если полезете, буду стрелять. Ждите, вам и так всего много останется.

Они, наверное, поверили и сели на хвосты, следя за нами умными голодными глазами.

Я разделся до пояса и, сложив одежду, пристроил сверху вынутый из кобуры наган. Танюшкин кинжал идеально подходил, чтобы рубить кости, а короткий нож — свеже-вать и резать. Работа по разделке (тем более — таких туш, какие мне ни разу не прих-дилось и видеть-то!) была очень тяжёлой, грязной и дурно пахнущей, я полностью в неё погрузился, сдувая с лица волосы и каких-то мошек, налетавших непонятно откуда.

Когда я поднял голову — Танюшки на камне не было. А ещё через миг я увидел её — на берегу ручья.

За серой пеленой страшного тумана.

* * *

Я хорошо видел Танюшку. Серая пелена не мешала смотреть, она только немного размывала очертания предметов. Тк близко к этим местам я ещё ни разу не подходил — и сейчас понял, что эти места совсем не для человека. Казалось, что я стою… Нет, ника-ких сравнений и ассоциаций не возникало в мозгу. Мне было просто страшно. И всё тут.

До Танюшки было шагов десять. Она сидела у самого края, уронив голову на грудь так, что я не видел лица. Зато хорошо различал, что она ровно и спокойно дышит. Ви-дел, как вода обтекает альцы свесившейся в ручей узкой руки.

Да чёрт побери, разозлился я, что за страх?! Я бы рискнул жизнью даже ради нез-накомого белого, попади он в беду, а тут моя девчонка, и нужно всего-то сделать два десятка шагов…

Я вытянул руки перед собой. Они не тряслись, нет — казалось, пальцы сами собой играют на пианино.

— Тань, я иду, — громко сказал я. И страх отпустил. Он не ушёл, но превратился в обыч-ный красный сигнал, предупреждающий об опасности, но не гипнотизирующий ею.

Я обнажил оружие и пересёк черту — одним шагом…

…Странно. Туман внутри не был туманом — вполне прозрачный, словно его и нет вовсе. А вот то, что осталось снаружи…

Я ничего не видел. Вокруг очерченного туманом пространства была чернота. Ка-кая-то смоляная, как гудрон. И ещё. Всё вокруг меня — кроме Танюшки — сделалось плос-ким, как декорации, вырезанные из фотообоев.

Вроде бы ничего страшного в этом и не было. Но у меня на затылке ощутимо вста-ли дыбом волосы, а кожу покрыл липкий пот.

Я вцепился в плечо Танюшки, как вцепляется утопающий в брошенную ему верёвку. Плечо было мягким и тёплым, но безвольным.

— Тань, Тань, Танюшк! — я откинул с её лица волосы, приподнял голову за подбородок и окаменел. Улыбаясь слабой, но счастливой улыбкой, Танюшка смотрела куда-то сквозь меня стекляннми глазами чучела из краеведческого музея. — Таня… — упавшим голосом сказал я.

— Здесь так хорошо и спокойно, — тихим и расслабленным голосом сказала девчонка, гла-

118.

за которой оставались по-прежнему стеклянными. — Хорошо, что ты пришёл. Тут не бывает ни боли, ни голода, холода, крови. Тихо… спокойно… тепло… Тихо… спокойно… тепло…

— Танюшка, очнись! — взмолился я. Присел на корточки, взял её за руку, лежавшую на ко-лене — тяжёлую, безвольную — и поднёс к губам. Не поцеловал, хотя была такая мысль. — Сейчас, Тань. Я тебя унесу.

— Не унесёшь.

Это был человеческий голос. Но так мог бы говорить человек с искалеченными гу-бами… или очень замёрзший. Я обернулся…

…Мне редко снились кошмары. И точно знаю, что ни в одном из них я не видел эту тварь. Потому что если бы увидел — не проснулся бы точно. Не знаю, был ли свой облик у этого существа. Я даже не знаю, как оно выглядело. Вернее — знаю, что оно имело сотню обликов, и эти облики воплощали всё самое страшное, что я видел, думал или читал в жи-зни. Наверное, всё это было взято из моей же головы и не являлось реальностью. По кра-йней мере, мне так хочется думать.

Реальной была огромная пасть, общая для всех воплощений, отчего они не станови-лись приятней — широкая, с двумя рядами длинных, тонких и очень острых зубов.

Одних клыков, кажется.

Не знаю, что это было. Знаю только — теперь знаю! — что обитает за тонкой плё-нкой тумана.

Существо обрело устоявшуюся форму.

И это была форма огромного паука.

Я ощутил тошноту. Да нет, не тошноту — непередаваемые ужас, отвращение сби-ли меня с ног и, попятившись, я упал возле неподвижной Танюшки на пятую точку.

Ничего на свете я не боялся так, как пауков. Это был даже не страх, а физическое отвращение. Даже читая книги, я старался не смотреть на страницы, где они были изо-бражены, а если пауков показывали по телевизору, я просто отворачивался.

Здесь у меня начисто отсутствовали такие соблазнительные возможности. Впро-чем… оставалась ещё одна возможность — сбежать. Один рывок — и… Я почему-то был уверен, что тварь не станет за мной гнаться вне пределов этого плоского мирка.

Но Танюшку мне не утащить. Не успею.

Зато, может быть, успею подрубить этой гадине ноги.

Я вскочил, выхватывая палаш, и паук, заперебиравший было в нашу сторону шуст-рыми ногами, вдруг шарахнулся прочь длинным прыжком. Опасливо обогнул ручей. Я то-же обошёл Танюшку и снова встал на его пути, почти теряя сознание от омерзения — па-ук вновь отскочил. Да он же боится, вдруг дошло до меня. Неужели моего палаша?! Я дёрнул в сторону вновь заторопившегося в сторону паука клинком — нет, клинка он не бо-ится… но вроде бы боится моей руки! Да ну — чушь, что мне с ним — кулаком сражать-ся?!

— Уходи, оставь её, — человеческий голос был невероятно мерзким "в устах", если так можно сказать, этой твраи, — это моя добыча, она пришла ко мне…

— А уйдёт со мной, — я продолжал держаться между пауком и спокойно сидящей Таню-шкой, прикидывая, смогу ли быстро вскинуть её на плечо и утащить.

Паук присел на задние ноги, и я, инстинктивно пригнувшись тоже, избежал двойно-го плевка паутины. После этого своего промаха паук замер на одном месте, чуть раска-чиваясь и сверля меня взглядом одной пары человеческих глаз.