Путь в Колу

А и в нынешнее время, как учинено перемирье под Ругодевом, от свейских людей многие задоры и убытки причинились.

Подьячий в Коле и государев верный слуга Иван сын Парфентьевич Махонин".

2

Казенную бумагу, в которой поименованы были все убытки, причиненные казне и поморским людям, повез в охваченную смутой Москву стрелецкий пятидесятник Спирка Авдонин.

Отправляя в дальнюю дорогу служивого, подьячий строго-настрого наказывал доставить письмо в государев Посольский приказ по зимнему санному пути, пока не вскроются реки. И вот уже скрылся возок в февральской заснеженной сутеми. Умолкли протяжные звуки колокольчика под расписной дугой. "Ох, далеко Москва! Две тысячи сто тридцать семь верст до нее!
– вздыхал Махонин, шагая от острожных ворот, мимо лавок-амбаров, выстроившихся на берегу реки в виде буквы "Е" и называемых Гостиным двором.

– А сколько на пути к стольному граду глухих болот под глубоким снегом, привольных рек, спящих подо льдом?"

В розово-сумеречном свете короткого зимнего дня смутно угадывались остроконечные крепостные башни да высокие колокольни соборной церкви Благовещения, а на пригорке - Никольской часовни. Четыре параллельные улицы спускались из глубины посада к реке, где стоял на дымящейся паром черной воде заиндевелый, с обледенелыми бортами трехмачтовый английский парусник.

У самого берега, прижавшись к деревянным причалам, выстроились в прерывистый ряд кочи и струги.

Воеводский двор, состоявший из трех высоких строений, красовался в центре острога. Узкие окна, затянутые прозрачной слюдой, выходили на Соборную площадь. Рядом с ним - приказная изба, таможня и подьяческая изба.

Двое писцов с раннего утра уже находились здесь. Один, длинноволосый и козлобородый, чинил перья, а другой - постарше годами - писал что-то, осторожно выводя на бумаге ровные буквы. При виде подьячего оба встали и, отвеся низкий поклон, проговорили:

– Доброго здоровьица, Иван Парфентьевич!

– Здорово и тебе тоже!
– пробурчал в ответ Махонин и сбросил с плеча лисью шубу.

Со всех сторон везут в Колу оленьи шкуры, соболей, горностаев, красную рыбу, мамонтов бивень. Дабы не оскуднела казна, всему ведется здесь строгий учет. Не зря же писцам и подьячему платит жалованье воевода.

Много всякого пушного товару увозят иноземцы на своих судах в заморские страны. А еще больше отправляет Махонин в Москву по санному пути. И над податными и над писцами приходится присматривать Ивану Парфентьевичу Махонину. Допустил недогляд - и уже нету порядка в торговом деле: пропадают невесть где заморские сукна, серебряная посуда да разные приправы к еде боярской, что из теплых краев, называемых Страной пряностей, в Русь доставляют.

Многие заботы не оставляют ни днем ни ночью подьячего. Но больше всего Ивана Парфентьевича тревожит мысль: куда подевался податный Савва Лажиев? Еще до введенья отправил его подьячий в Лопскую землю за данью. И вот уже сретенье позади, а сборщиков податей с двадцатью оленями, впряженными в грузовые нарты, все нет. Куда подевался Савва-карелянин с острожными людишками? Может, замерзли в пути? Морозы-то вон они какие! Будто пушки палят, когда бревна сруба лопаются! А коли замело их снегом, вместе с оленями и всей мягкой рухлядью, когда назад, в Колу, возвращались? И такое случалось.

Пока не вернется Савва-карелянин да не прибудут сборщики государственных податей из далекой Югры, отправлять пушной обоз на Москву несподручно. Из того, что лежит в лабазах, много мягкой рухляди погрузить надобно на аглицкое судно, что уже с самой осени пребывает в Коле. Уже и восвояси пора бы ему убраться. Ан нет, не уходит! Все что-то прикидывает капитан-коммодор Виллоби. Не скажешь, чтобы скандалист был либо по пьяному делу горазд. Уважаемый господин! Зато матросы с аглицкого судна озорничать стали: посадских девок да вдов обижают!

Невеселые мысли не покидали подьячего, ему не мешал ни скрип перьев занятых своим делом писцов, ни треск горящих поленьев в печи.

– Сколько значится на сей день пушнины в лабазах?
– неожиданно поднял голову Махонин.

– Песцов - две тыщи шестьсот двадцать семь, соболей - одна тыща триста восемь, горностаев - пятьсот одиннадцать, - ответил козлобородый писец.

– Маловато, - протяжно вздохнул подьячий.
– Совсем худо...

– Сукон и прочих товаров сколько - изволите выслушать?
– вежливо осведомился степенный писец.

– Нет в этом нужды.

Мысли Ивана Парфентьевича опять вернулись к сборщикам податей. Где затерялись?

Тихие да смирные лопины всякий раз исправно платили дань. Если бы не случилось чего-либо, то Савва Лажиев непременно был уже в Коле. Надобно воеводу уведомить да просить его стрелецких людей послать на розыски.

3

Кольский воевода Алексей Петрович Толстой и аглицкой земли капитан-коммодор сэр Джемс Виллоби сидели за столом друг против друга и играли в шахматы. В приказной избе было жарко и дымно, пахло свечным нагаром, сажей и табаком. Передвигая фигуры на шахматной доске, сэр Джемс Виллоби не вынимал изо рта дымящую трубку. Из-под рыжего парика у коммодора стекали на обветренный лоб крупные капли пота. На кончике носа и бритых щеках пунцовели неровные пятна. Игра выходила вничью. На шахматной доске было всего несколько фигур. Короли давно покинули свои позиции и стояли один против другого, не питая никакой враждебности. Игроки утратили первоначальный интерес; азарт постепенно пропал.

– Ни-чья, - по-русски, но с заметным акцентом объявил Джемс Виллоби.

– Как в прошлый раз, - заметил Алексей Петрович.

– Вы играете пре-вос-ходно!
– похвалил коммодор.

– Спасибо, сэр Виллоби!
– польщенный похвалой, широко улыбнулся Толстой.

Мысли игроков уже были далеко от только что законченной партии! Горкой лежали на столе фигурки, вырезанные местным косторезом из кости мамонта.

– Русия вступила в пору смуты и бедствий, - молвил Джемс Виллоби, как бы продолжая прерванную беседу.
– Его величество король Иаков, отправляя меня в сей вояж, просил передать, что Англия готова помочь соседу...

– Надобны нам пушки и ядра, кованое железо для сабель и свинец для пуль, - подхватил воевода.
– Оружие на ворогов, что Русь разоряют, надобно нам до весны в Колу доставить, чтобы по санному пути на Москву везти.

– Его королевское величество готово снарядить этой зимой несколько судов и высадить английские гарнизоны в Коле и Архангельском городе, в Холмогорах и Вологде, - объявил коммодор.
– Весной Англия окажет помощь Ярославлю, Казани и Астрахани, - невозмутимо добавил он.

"Эк куда хватил!" - удивился Алексей Петрович.

– За милость, оказанную королем, воинскую помощь всю морскую торговлю с Русией надлежит передать нам, а голландцев, датчан и шведов более не допускать в русские порты на Мурмане и Белом море, - излагал условия оказания военной помощи английский коммодор.

– Какая нужда Казани и Астрахани в аглицких солдатах?
– удивился воевода.

– На востоке у Русии тоже есть враждебные племена, - пояснил Джемс Виллоби.

– Персы искони торговлю с нами ведут, с мордвой, чувашами и черемисами Русь в мире пребывает, татар усмирил царь Иван Васильевич накануне того благословенного года, когда аглицкой короны капитан Ричард Ченслер прибыл из Холмогор в Москву и доставил государю Всея Руси грамоту от короля Эдуарда, - вежливо возразил Алексей Петрович.

– Это весьма досточтимое и памятное событие и для Русии и для Англии, - оживленно проговорил Джемс Виллоби.
– В нашей же семье оно памятней, чем кому-либо другому. Начальником той экспедиции был мой дед сэр Гуго Виллоби.

Отец Алексея Петровича в бытность свою служил в государевом Посольском приказе. Он и рассказал сыну о снаряженном в Бристоле караване из трех судов, которым надлежало, обогнув Норвегию, выйти в Ледовитый океан и продолжить путь в Китай. В тумане севернее Нордкапа корабли разлучились. Адмирал Гуго Виллоби добрался до Новой Земли, но льды заградили ему путь, и он пристал к лапландскому берегу в устье реки Ворсилы. Сэр Гуго Виллоби погиб вместе с командой флагманского корабля. Не дождавшись адмирала в условленном месте, капитан Ричард Ченслер, как было условлено заранее, взял курс в Белое море. Объявившись послом, он из Холмогор посуху отправился в Москву, и был благосклонно принят Иваном Грозным. Это положило начало торговли России с Англией.