Путь в новогоднюю ночь

— Ага.

— А еще геологом называешься. Что же тебе бояться, когда я рядом?

Он обнял девушку. Наташа съежилась. Горохов прижал ее к себе и поцеловал в нос.

— Холодный. Люблю тебя.

Он взял ее лицо в руки и начал целовать глаза медленно и долго. Губы у него были шершавые, потрескавшиеся. Наташа вспомнила, что у Воронова точно такие же губы.

Только он совсем не умел целоваться. Она целовала его, а Воронов только краснел и растерянно щурился.

— Толя, — спросила девушка, — Толя, а ты меня правда любишь?

Горохов ничего не ответил. Расстегнул ее куртку и положил руку на грудь. Голова у Наташи закружилась. Ей стало еще холоднее, а по спине поползли цепкие мурашки.

Снова вспомнился Воронов, неуклюжий, долговязый, в очках. А рядом — Горохов. И губы у него шершавые и руки властные.

— Не надо, — попросила девушка и отодвинулась.

Горохов достал из кармана махорку и свернул козью ножку. Выхватил из костра головешку и, перебрасывая ее с руки на руку, ловко прикурил. Хмыкнул, покачал головой.

— Смотри, чай закипает, — сказал он.

— Да, пузырится. Пора класть заварку и соль.

— Сейчас я принесу.

Горохов поднялся и ушел в темноту. Олени, связанные друг с другом, разгребали копытами снег и щипали ягель — свое лакомство, похожее по виду на лавровый лист.

— Что ты долго так, Толя?

— Ищу.

Наташа закрыла глаза. «Что же это такое, Воронов? Почему тебя нет рядом? Ведь ты раньше всегда был рядом, всегда и везде. Ты помогал мне разбираться в других и самой себе. А когда я решила идти с Анатолием к Алаторцеву, ты ничего не захотел мне объяснить. Ты просто сказал, что каждый волен в своих поступках.» Тайга молчала. Ветер стих. И вдруг дикий, нечеловеческий крик рванул ночную темь. Наташа вздрогнула, подняла глаза и увидела перед собой шатуна — бурого медведя.

— Толя, — позвала девушка, — Толя же!..

Крик повторился, но теперь уже слабее: Горохов убегал, продираясь сквозь заросли.

Медведь встал на задние лапы и шагнул к костру. Ощерил пасть. Зубы у него были неровные, налезавшие один на другой, словно плохо ставленный частокол. Медведь зарычал, и рев его отдался эхом.

Прошла секунда, не больше. Наташа откинулась на руки. Правая попала на ствол карабина. Девушка рванула карабин к себе, вскинула к груди и нажала курок.

Приклад больно стукнул ее в подбородок. Наташа выстрелила еще раз, и мохнатая огромная туша бухнулась в костер. Запахло паленым.

Наташа поднялась. Ноги дрожали в коленях. Куртка на груди была по-прежнему расстегнута…

— Наташа! — позвал ее Горохов. Он шел из зарослей. — Наташа, — повторил он. — Наташа, боже мой…

2

Они добрались до зимовья, построенного около устья Няндармы, далеко за полночь.

В избушке было еще холоднее, чем в тайге. Горохов принес дров и разжег маленькую печку, сделанную из железной бочки. В избушке стало тепло через десять минут.

— Ну что ж, давай распаковываться, — предложил Горохов.

Наташа сняла куртку и подошла к печке. Подбросила еще два поленца и села на пол, поближе к огню.

— Поставь чай, — сказала она.

— Я не люблю, когда мне приказывают.

Девушка ничего не ответила. Протянув руки к открытой дверце печки, она грела пальцы, сжимая и снова разжимая маленькие кулаки. Горохов сходил за снегом, поставил котелок на печку и сел рядом с Наташей.

— Послушай, великая охотница, — улыбнулся он, — а ты на меня серьезно дуешься?

Наташа внимательно посмотрела на него и вдруг рассмеялась.

— Я не дуюсь на тебя, ничуть не дуюсь.

Горохов нахмурился, отошел к столу, сколоченному из плохо оструганных досок. Потер мизинцем переносье. «Это все, конечно, станет известно в экспедиции, — подумал он. — Просто чертовщина какая-то!» Достал из заднего кармана флягу со спиртом и спросил:

— Ты хочешь погреться?

Девушка ответила:

— Да.

Горохов налил ей спирта и разбавил его теплой водой. Наташа выпила и закашлялась. Она долго дышала носом и жмурилась, чтобы скрыть слезы. Горохов подвинул ей кусок хлеба и посыпал его солью. Наташа съела промерзший кусок и вытерла пальцами под глазами. Глаза у нее были смешные, лунные, словно у китаянки.

Потом выпил Горохов. Он крякнул, закурил и, улыбнувшись, покачал головой:

— Вот ведь какая штука жизнь, а?

Наташа ничего не ответила. Тогда Горохов взял ее руку в свои и сказал:

— Я шатун, Наташенька, самый настоящий шатун. Я ищу, я вечно ищу, но ничего не могу найти, потому что мне мешают другие медведи, более сильные. Вот тебя я нашел — и то, вижу, теряю. Оттого, что попался более сильный шатун. Что смеешься? Не надо. Если бы я сидел у костра, а ты пошла бы за солью к вьюкам, ты поступила бы так же, как и я.

— Может быть. Только Воронов бы так не поступил.

— Воронов? — переспросил Горохов. — Ты говоришь, Воронов?

Он увидел, что Наташа смотрит на него с усмешкой, и это было самым неприятным.

Пусть бы она плакала. Когда женщина плачет, тогда легче. Горохов знал это и умел утешать плачущих женщин.

— Ты очень красива, — задумчиво сказал он, — а я ценю красоту и болезненно воспринимаю диспропорцию. В чем бы то ни было. Когда я видел Воронова рядом с тобой, меня рвала злоба. В конце концов мы все — биологический вид. Самцы и самки. И нам нужна гармония. Ты и я — гармония. Ты и Воронов — диспропорция. Пусть даже он и стал бы кидаться на медведя с кулаками. Ты должна быть со мной, и ты будешь со мной.

Горохов подсел к Наташе и больно взял ее за руки у плеч. Он рванул ее к себе и прижал холодное лицо девушки к губам. Наташа оттолкнула его и сказала:

— Ты не шатун, Горохов. Если бы ты был шатуном, честное слово, я бы осталась с тобой. Но ты просто ласка. Ты знаешь этот биологический вид?

Горохов опустился перед девушкой на колени и, прижавшись головой к ее ногам, зашептал:

— Наташа, любимая, не надо! — И вдруг закричал: — Наташа! Я люблю! Не надо так!

— Слушай, перестань, — поморщилась девушка, — противно.

Она снова улыбнулась.

— Ну какой ты шатун? Ласка. Быстрая, красивая, хитрая. И знаешь, это великое счастье — то, что случилось сегодня. Я увидела настоящего шатуна и настоящую ласку.

Горохов снова стал целовать ее ноги в меховых штанах, обшитых чертовой кожей.

— Я бросил все на Сумаре, чтобы увидеть тебя, Наташа! Я все бросил, все ради тебя. Я оправдывал себя, потому что это во имя тебя!

— И убежал, когда был шатун, тоже во имя… — засмеялась девушка.

«Если сейчас она станет моей, — подумал Горохов, — тогда все изменится.» Он поднялся с колен, хрипло засмеялся и задул свечу. Наташа бросилась к двери, где стоял карабин.