Путь в Обитель Бога

— Когда вернусь, я расскажу тебе, — пообещал Тотигай. — А пока мне повелевает молчать Обет саваяха. Но не сомневайся, в положенное время ты непременно всё узнаешь, и это так же верно, как то, что меня зовут Хозяин Сумеречных Скал! Ты меня спас, ты теперь мой брат, мы никогда не расстанемся — клянусь моими молочными когтями!

Ну и прочий бред в том же духе. Был-то он, по сути, ещё щенком, да и от меня набрался изрядно глупой мальчишеской восторженности. Но я всё же был умнее, и думал, что он не вернётся. Керберы людей недолюбливают, люди их тоже, и мало кто из этих страшноватых здоровых собак с крыльями соглашается жить вместе с нами.

— Пусть свидетелями мне будут духи предков! — возмущённо заявил Тотигай в ответ на высказанное мной сомнение в его искренности. — Вскоре ты узнаешь, как мы умеем держать данное обещание!

Конечно, я ему тогда и на секунду не поверил. Взрослые керберы иногда подолгу странствуют с торговцами или трофейщиками, которые им приглянулись, иногда и постоянно ходят с ними, но это взрослые. Матёрые керберы — серьёзные твари, заслуживающие уважения, а малолетние — всего лишь кусачие и брехливые крылатые шавки, в чём я успел убедиться за годы общения с Тотигаем. Они постоянно призывают духов предков и клянутся своими молочными когтями, причём ни одному их слову нельзя верить ни на грош.

Но Тотигай вернулся. Отсутствовал он долго, и я узнал его не сразу. Кербер окреп, раздался в кости, шкуру покрывали замысловатые рисунки священных тату и шрамы зарубцевавшихся ран; на шее вместо сделанного мной когда-то ожерелья висело другое — из боевых когтей убитого соплеменника.

— Привет, Элф, — сказал он, звучно брякаясь на пол моей комнатушки в Харчевне Имхотепа. — Рад, что застал тебя. Говорят, ты теперь здесь редко появляешься.

Я опустился на пол рядом с ним и стал рассматривать гладкие дорожки священных тату, которыми была испещрена его шкура. У керберов она как бархат на ощупь — или, скорее, как коврик с очень коротким и плотным ворсом. Рисунок выглядел так, будто виртуоз-цирюльник поработал миниатюрной бритвой, но я знал, что волос на этих местах не будет расти уже никогда. Тотигай приподнялся и расправил голые кожистые крылья, давая мне возможность рассмотреть остальное. На крыльях узоры были словно расчерчены белым по чёрному фону.

— Разгребатели? — спросил я.

— Только один из них. — Тотигай зевнул, показав клыки длиной с палец. — Слышал, ты стал крутым трофейщиком.

— Так говорят.

— В таком случае, может, у тебя найдётся галета?

Я угостил его и смотрел, как он ест. Боевые когти керберов очень острые, и я прикидывал, насколько тяжело поначалу носить ожерелье из них на собственной шее. Грудь Тотигая давно зажила, но представляла теперь собой один сплошной рубец, состоящий из борозд и наростов — настоящая броня.

— Ты, помнится, хотел побольше узнать о разгребателях, — сказал он облизываясь. — Если готов, можем пойти прямо сейчас.

Мы вышли в мехран до рассвета. Не очень-то я люблю об этом вспоминать, хотя теперь-то все всё о таких вещах знают. Но и сегодня некоторые храбрецы, решившиеся сделать себе священные тату, возвращаются восвояси на Старые территории, наложив полные штаны.

— Разгребатели питаются мыслями, Элф, — рассказывал кербер по дороге. — Чтобы получить от них то, что хочешь, надо думать. Поводырь, когда ему заказывают прокладку новой тропы, думает о том месте, откуда он выйдет, и о том, куда должен добраться. Он ложится рядом со своим разгребателем и думает, думает… Иногда засыпает. Потом встаёт и идёт вслед за ним. Если надо соединить две старых тропы, и никто не знает, где лучше это сделать и откуда начать, разгребатель будет показывать поводырю изображение куска мехрана, как план или карту. Показывает прямо у него в голове, понимаешь? Так он задаёт вопрос.

Кое-что из сказанного мне тогда Тотигаем я уже слышал. Сразу после Проникновения люди без всяких знаний и опыта заходили на Додхар со Старых территорий. Некоторые, просыпаясь после ночёвки в мехране, обнаруживали у себя на теле необычные рисунки, которые было нельзя ничем смыть. Они держались по нескольку дней, а то и месяцев, или оставались на всю жизнь, как клеймо. Ещё чаще знаки появлялись рядом на камнях — линии, треугольники, пляшущие человечки, изображения животных, таинственные иероглифы, отдельные буквы земных алфавитов и целые слова. Те, кому повезло меньше, не просыпались совсем, или с ними начинали происходить странные вещи. То выстрелит поставленное на предохранитель ружьё, то котелок с готовым обедом улетит в сторону шагов на десять, то сам человек внезапно теряет равновесие и падает на ровном месте. Под иными сама собой загоралась постель. Другие сходили с ума.

Изредка человек, заночевавший на Додхаре, наутро обнаруживал рядом со своей стоянкой огромного чёрного слизняка размером с перевёрнутую лодку. Обычно люди пугались, а слизняк уползал прочь, легко раздвигая в стороны камни. Те, кто пытался убить разгребателей, кончили очень плохо. Потом кто-то оказался достаточно умён и храбр, чтобы во всём разобраться, и превратился в первого поводыря. А сейчас поводырей-людей, пожалуй, больше, чем исконных додхарских.

Случалось, что одинокие гигантские слизняки заползали на Старые территории. И тогда на телах людей и стенах их жилищ появлялись письмена и рисунки. Имхотеп говорил мне, что так бывало и до Проникновения — на старой Земле в домах и на людях обнаруживались необычные знаки. Это означало, говорил Имхотеп, что рядом с ними, но в мире Додхара, заночевал разгребатель.

— Здесь мы расстанемся, — сказал в тот раз Тотигай, заведя меня вглубь лавовых полей, почти к самому Ниору. — Не сомневайся и не бойся. Если всё получится, ты найдёшь дорогу обратно. Да что там — ты сам сможешь проложить дорогу. Я буду ждать.

Я хотел было спросить его, как я найду дорогу, если не получится, но понял, что это лишнее. Если не получится, мне, скорее всего, ничего уже и не понадобится.

Когда я, спустя недели три, ввалился в свою конуру в Харчевне, Тотигай был там. Имхотеп, оказывается, без всяких просьб с его стороны предоставил ему возможность заходить в мою комнату. Кербер вёл себя в моё отсутствие прилично, даже псиной воняло не слишком сильно.

— Я уж думал, что на твоём трупе давно пируют стервятники, — приветствовал он меня, со знанием дела рассматривая кастовые знаки на моих щеках и на лбу.

Повернувшись к нему спиной, я скинул жилет и рубашку. Тотигай аж причмокнул от удовольствия, глядя на искусно выполненное в чёрном цвете изображение грифа.

— Не совсем по нашим правилам, — сказал он.— Ну так у вас и мир другой, и сами вы другие.— Он обошёл меня вокруг. — А на лице символы, я вижу, в порядке. Теперь это с тебя можно удалить только вместе с кожей. Поздравляю. Не каждый способен заслужить подобные. Красивее только у Имхотепа.

Тогда я ещё не знал, как много значат кастовые иероглифы на Додхаре. Говорят, они выражают телесную, разумную и духовную сущность того, кто их заполучил, и сходят только тогда, когда сущность изменяется. Разгребателей в этом смысле обмануть невозможно, знатоков — тоже. Поэтому даже очень большие оптимисты не спешат переночевать в обнимку с чёрным слизняком. Мои знаки впоследствии немало помогли мне при общении с нукуманами. Меняться они не менялись, и не сошли. Видно, какая бы ни была у меня сущность, такою и осталась по сей день. А что касается грифа на спине, то он почему-то нравится девушкам. Ну и мне самому тоже. Я только жалею, что разгребатель сделал его не на груди, потому что после долгой трофейной экспедиции обидно бывает поворачиваться к девушкам спиной для того, чтобы они могли «ещё раз посмотреть».

Правда, спереди у меня тоже есть на что посмотреть, даже если не считать той штуковины, которая делает мужчину мужчиной. На груди красуется морда Тотигая с оскаленной пастью — в натуральную величину.

— И часто ты ночуешь в этой каменной коробке? — презрительно спросил кербер, оглядывая мою комнату. Видно, успел подзабыть деньки, когда сам с удовольствием прятался под крышу, чтобы дрыхнуть ничего не опасаясь.

— Мне нужно где-то хранить вещи, которые не ношу с собой, — ответил я. — И нужно навёрстывать то, что недосыпаю в походах. Хожу один, без напарника, и меня некому охранять по ночам.