Путь в Вальхаллу
Шрифт:
– Только никаких проституток, слышишь? – прошептала она, когда вновь вернулся шум улицы, вновь возникли непоколебимые громады серых домов и в нос ударил запах выхлопных газов. В эти слова она вкладывала новый, особый смысл – …вот, он вернется, и я сама заменю ему всех проституток на свете!.. Я сделаю то, что хотел от меня Колобок, и это будет фантастически здорово!..
Они молча пошли дальше и снова остановились, норовя, вопреки всем законам, объять необъятное, но тут очень вовремя появилась маршрутка.
– Иди, – Рома ласково подтолкнул Дашу в спину, и та послушно залезла в салон. Повернула голову, стараясь подольше удержать в поле зрения фигуру, махавшую ей рукой, но грязный синий автобус лишил ее даже такой мелочи. По инерции Даша продолжала
Даша страдала, с удовольствием перебирая свои ощущения, сравнивая их с тем, что видела в кино, в «Доме-2», слышала от подруг, и радостно констатировала, что наконец-то влюбилась! Это было совершенно новое состояние, и она пыталась отдаться ему полностью; она барахталась в сладостной боли, учась плавать – то погружаясь с головой, и чувствовала себя самой счастливой и самой несчастной одновременно, то выныривая на мгновение, чтоб убедиться, что мир остался прежним, и все это даровано только ей одной.
В какой-то момент Даше показалось, что она достигла дна своих страданий, что глубже нырнуть уже невозможно, и тогда оказалось, что там, на дне, темно и скучно. Даже мечты о будущем, блестящими рыбками сновавшие вокруг, остались где-то у поверхности, и лишь бесконечно длинные липкие водоросли одиночества и томительного ожидания опутывали ее, не пуская к свету. Может быть, этот перелом в ощущения внесли три девчонки с пивом, заразительно хохотавшие на одной из остановок; пока маршрутка высаживала пассажиров, их отделяло от Даши лишь тонкое стекло… и целая эмоциональная пропасть. Невольно напрашивался вывод: как же невыгодно она отличается не только от этих девчонок, но и от себя самой – такой, какой нравилась себе.
Маршрутка тронулась, девчонки исчезли, но Даша уже выползла на берег своего моря любви; стряхнула прозрачные, будто слезинки, капельки, вдохнула привычный, отдающий парами бензина воздух и оглядела «пляж», состоявший из песчинок-людей. Обычно мужчины взирали на нее с жадным восхищением, цепляясь взглядами за колготки и карабкаясь по ним в тайный грот, скрытый под коротенькой юбкой, а сейчас даже «ботаник», сидевший напротив, которому, по жизни, предназначалось только мечтать о таких девушках, безразлично скользнул взглядом по ее кислой физиономии и отвернулся.
Даше тут же надоело страдать. Да и кто сказал, что в этом есть хоть малейший смысл? …Меня что, бросили?.. Слава богу, нет. Изменили?.. Тоже нет. Наоборот, в одном фильме говорили, что разлуки разжигают чувства, а если все время быть рядом, то можно очень быстро наскучить друг другу… (Правда, понятие «все время» пока не подходило к ним с Ромкой, но, с другой стороны, оно ведь определяется не годами – оно для каждого свое).
Даша уставилась на «ботаника», и когда тот повернулся, почувствовав на себе пристальный взгляд, чуть заметно улыбнулась. Паренек покраснел, пряча глаза, словно застигнутый за чем-то непристойным. …Не зря говорят, что все тянутся к благополучным, и никто не хочет взваливать чужие проблемы… Еще Даша вспомнила философа, о котором рассказывала на семинаре – философ считал, что весь мир заключен в самом человеке, и только это объективно. Тогда она лихо оттарабанила суть чужого мировоззрения, нагло подглядывая в конспект, но, оказывается, философ-то был прав – каждый сам создает мир и получает его таким, каким захочет. В Дашином мире не было места «пережевыванию соплей», свойственному «тургеневским девушкам» (это выражение она помнила со школы как нечто до глупости сентиментальное). …Он, значит, будет гонять там мячик, а моя жизнь должна остановиться? Хорошенькая любовь!.. – Даша замерла на кромке прилива,
наблюдая, как рыбки-мечты весело гоняются друг за другом в безбрежных просторах, – все-таки там здорово… и здесь здорово… – она не могла решить, чего же хочет больше, но уже знала, что рыдать на вокзале не будет, хотя и пойдет туда, – вот, он вернется, тогда посмотрим, как жить дальше…Наташа вошла в калитку и услышав, как за спиной щелкнул замок, остановилась. Обычно с этим звуком возникало благостное чувство защищенности и какого-то пренебрежения к суете, оставшейся за высоким забором, однако за две недели, прошедшие с того злосчастного Нового года, оно трансформировалось в тоскливое одиночество. Собственно, никто не отвергал ее – она сама перестала общаться с «предателями». В жестком сессионном цейтноте это решение не напрягало и казалось правильным, однако теперь, когда последний экзамен был сдан, в душе зияла темная пещера, из которой тянуло жутким холодом. Наташа отчетливо поняла, насколько ужасно, если никто тебя нигде не ждет, и, кроме собственного дома-крепости, идти тебе некуда.
Она вспомнила, как после летней сессии вся компания завалила в кафе рядом с фонтаном. Ветерок кропил лица и руки бодрящими прозрачными брызгами, все смеялись – вроде, ничего особенного не происходило, но почему-то было так весело!.. Только в том мире теперь царила Дашка Ситникова со своими 90-60-90, а, значит, ей туда путь заказан.
По тонкому снежку Наташин взгляд переполз на домик, прилепившийся у самых ворот, где круглосуточно обитали бравые ребята из охраны банка. На безрыбье, можно было зайти к ним, поболтать, но отец не одобрял подобного панибратства, да и сами охранники, при ее появлении, почему-то вытягивались в струнку, испуганно моргая глазами.
…Не вариант… – Наташа вздохнула, – а говорят, деньги – это свобода… Свобода покупать – да, но не орать же на всю улицу – я, дочь миллионера! Любите меня, дружите со мной!.. Конечно, набегут всякие… Кириллы… Она в тысячный раз вернулась в новогоднюю ночь, остававшуюся пока самым ярким моментом ее жизни, ведь измена и разочарование – это очень сильные чувства; почти как любовь, только со знаком минус.
Наташа отперла массивную дверь и раздевшись, прошла в холл; включила полный свет, но это не рассеяло тьму «пещеры». Как же она ненавидела эти инкрустированные деревом колонны, приводившие в восторг остальных; мрачные уступы потолка и узкие бойницы окон с коваными решетками. …Понастроил, блин!.. Не дом, а средневековый замок!.. – остановилась перед портретом отца, кисти известного в городе художника. Его на прошлый день рождения подарили, как выразился отец, «всякие подхалимы», но сама работа ему понравилась, и теперь красовалась на видном месте.
Наташа часто разговаривала с портретом, и даже почти свыклась с мыслью, что отец действительно похож на Джорджа Клуни. Правда, если присмотреться к оригиналу, сходство ощущалось гораздо меньше, но, вот, присматриваться получалось редко, так как обретение пресловутой покупательской свободы неминуемо отбирало другую свободу – свободу общения.
На портрете отец смотрел куда-то в сторону. По замыслу автора, это должно было символизировать глубокомыслие, но Наташе казалось, что он стыдливо отводит глаза.
Поняв, что в очередной раз разговор с нарисованным отцом не получится, она поднялась к себе в комнату, и плюхнувшись на диван, почувствовала, как тишина ладонями закрыла ей уши; в голове слышался лишь странный гул – видимо, с таким звуком работало ее сознание.
…Отец потому постоянно и торчит на работе, что ему тоже некуда себя деть. Иметь друзей банкирам не положено по определению(как, впрочем, и их толстым дочерями), а для любовниц требуется время и голова, способная воспринимать глупую болтовню… – последний вывод Наташа сделала, глядя на бывших подруг, ведь любовницы, в ее понимании, именно такие, как Дашка, как Настя или Вика – разница не велика. …И жить не можешь, и умереть лень… – подумала она совсем не к месту.