Путь воина. Дилогия

Устах и Гололоб гнали вьючных.

Миновали желтые поля, где местные выращивали сурожь – рожь пополам с пшеницей. Более неприхотливая рожь поднималась над пшеницей, оберегала ее от зноя. Сурожь тут возделывали повсеместно. Надо полагать, и море звали Сурожским из-за этого.

Элда некоторое время ехала в стороне, потом пристроилась слева от Духарева.

– Броню сними, – сказал ей Сергей. – Жарко сегодня. Успеешь облачиться, если что.

Нурманка фыркнула. Однако минуток через сорок решилась: взялась снимать панцырь, но запуталась в ремнях и едва не свалилась с лошади. Машег тут же оказался рядом, поддержал, помог разоблачиться. Сам он был в одной лишь свободной рубахе из тускло-серого шелка. А вот нижняя рубаха Элды под стеганой поддевкой промокла насквозь и липла к роскошному, по крайней мере, с точки зрения хузарина, телу. Но Машег воздержался от комплиментов фигуре нурманки, предусмотрительно похвалил лишь качество ее панцыря. Похвала была принята благосклонно, хузарин и нурманка поехали рядом. Духарев поглядывал на них и тихо радовался. С женщинами, подобными Элде, он не любил строить долговременных отношений. Проблем больше, чем удовольствия. А просто перепихнуться и забыть… Нехорошо выйдет. Все-таки он обещал Халли присмотреть за его женой. Вряд ли нурман вкладывал в понятие «позаботиться» мимолетную связь. А стоит только дать повод и… Нет уж, пусть нурманской красавицей занимается Машег. В том, что хузарин сумеет очаровать Элду, Духарев не сомневался. Вообще-то, у хузар рожи примерно как у печенегов: плоские, скуластые, будто блюдца, вылепленные не шибко умелым гончаром. Но белые хузары – дело иное. Их предки веками брали в жены лучших красавиц, мадьярок, славянок, ромеек, арабок. Потому-то у смуглого Машега глаза серые, а кость хоть и тонкая, да крепкая, как у арабского коня. Ростом не очень, зато аристократически красив, куда красивей лицом, чем сам Серега.

Пересекли русло маленькой речушки. Воды в ней было – хомячку по пояс, но по берегам весело зеленели деревца, и трава поднималась выше и гуще, чем в открытой степи, поскольку дождя не было давненько – и не предвиделось, судя по безоблачному небу.

Духарев поглядел на это самое небо, прикинул время, скомандовал:

– Привал!

Коней расседлывать не стали: мало ли? Зато сами с удовольствием избавились от военной «сбруи».

Серега скинул сапожки и с кайфом прошелся по желтоватой водичке. Подумал: не окунуться ли? Что за жизнь такая: вчера только мылся, а сегодня опять – как запаренная лошадь! Хотя это, вероятно, дело привычки. Вон, те же печенеги вообще не моются. Разве что случайно: например, во время переправы.

Тут Духарев услышал рядом с собой плеск, обернулся и… обнаружил Элду. В первозданной красе дочери Евы. И вынужден был признать, что сложена нурманка – как надо. Никаких культуристских мужеподобных мышц. Отличная спортивная фигурка: плоский живот, тонкая талия, округлые бедра, ноги вполне приличной длины. И бюст тоже приличный – упругость даже глазами чувствуется. Если к этому прибавить белокурые пушистые волосы и синие глаза…

– Чего уставился? – не без вызова спросила Элда. – Нравлюсь?

– Да как тебе сказать… – промямлил Духарев.

Вот вчера зрелище обнаженной женщины вскипятило Серегины гормоны – не удержался бы… А после прошлой ночи… Не то чтобы совсем ничего, но существенно полегче.

Нурманка явно ожидала более эмоциональной реакции: фыркнула презрительно, опустилась на корточки, придерживая косу левой рукой, и шумно помочилась.

Духарев сделал вид, что не заметил.

«Ползет шифер у бабы, – подумал он. – И есть от чего».

На песочек рядышком неожиданно спрыгнул Машег.

Элда от неожиданности ахнула, рефлекторно прикрылась руками… и тут же густо покраснела.

– Дурень! – бросила она Машегу, опуская руки.

Стыдилась она явно не наготы, а того, что отреагировала по-бабьи, а не по-воински.

«Да, – подумал Духарев. – Хоть и учил ее отец – а недоучил».

Любой сопливый отрок на ее месте, испугавшись, не прикрываться бы стал, а к оружию дернулся.

– Ax! – проговорил Машег, обольстительно улыбаясь. – Никогда не видел кожу столь дивной белизны! Позволишь ли ты, подобная прекрасной валькирии, скромному воину окунуться в омывшие тебя воды и смыть пот с измученного тела?

– Мойся, – проворчала нурманка. – Река общая.

– Благодарю! – Машег начал проворно раздеваться, а Духарев, пряча усмешку, полез на берег.

Если уж правоверный хузарин назвал валькирий прекрасными, а не бесами и суккубами, как обычно, значит, он всерьез положил на нурманку глаз.

Уже поднявшись на берег, Духарев услыхал звонкий голос Элды.

Духарев еще раз усмехнулся и принялся натягивать сапоги.

«Что-то Понятко не возвращается, – подумал он. – Уж пора бы».

Устах и Гололоб развьючивали коней.

– Место хорошее. Пускай отдохнут, – сказал Сереге его друг. – После нагоним, когда жара спадет.

– Добро, – не стал спорить Духарев.

Место и впрямь было неплохое.

А вот внешний вид Гололоба Духареву не понравился. Рана у гридня пустяковая, но крови он вчера потерял порядочно, и даже загар его не мог скрыть бледности.

– Сядь, отдохни! – велел ему Сергей и сам взялся помогать Устаху.

– Слышь, Серегей, ты кабаньи следы в грязи видел? – спросил синеусый варяг.

– Видел, – подтвердил Духарев. – А что?

– Добыть надо молодого кабанчика. Сделаешь?

– Запросто.

Здешнее зверье людей не очень-то боялось.

– Только зачем? У нас же полно мяса. Да и Машег вепрятины не ест.

– Печенка нужна. Гололобу. Лучше, конечно, медвежья, но и свиная сойдет.

«Точно!» – подумал Сергей.

Как он сам не сообразил.

– Сделаю, – пообещал он. – Только Понятку дождусь.

И сел точить меч.

Он как раз успел довести дело до конца, когда прискакал Понятко. И только глянув на него, Серега сразу понял, что охоту придется отложить.

– Ну, что там? – не ожидая ничего хорошего, осведомился Духарев.

– Орда! – выдохнул Понятко. – Орда идет!

Глава тридцать вторая Хан Албатан

Всадники Албатана ворвались в Таган через четыре часа после того, как уехали варяги. Почти все уцелевшие жители успели покинуть городок. На рыбачьих лодочках, на всем, что хоть как-то держалось на воде. Главное – пересидеть. Большой варяг сказал: степняки придут, но вскорости уйдут. Не бойтесь!

Не встретив сопротивления, печенеги рассыпались по улочкам, пронеслись вихрем по городку и встретились на площади у обгорелой башни, где и обнаружили аккуратно уложенные трупы сородичей из передового отряда.

Здесь же, на площади, парились на солнцепеке несколько таганских дедов во главе с Мачаром.

На выцветшей рубахе старосты солнцем горела золотая бляха.

Печенеги завертелись вокруг стариков бешеной каруселью… Но не тронули. Ждали хана.

Албатан подъехал, мрачный и злой. Он видел, что город покинут. Он видел, что его воинов побили. Видел он и погребальные пепелища. Ему подали кусок пергамента, взятый с груди убитого печенега. На пергаменте, кровью, был нарисован ухмыляющийся конный варяг. Варяг гнал кнутом маленьких человечков верхом на собаках. В человечках без труда можно было признать печенегов. Под рисунком имелась и надпись, но Албатан не умел читать. И никто из его воинов – тоже.

Албатан швырнул пергамент под копыта коня, подъехал вплотную к седобородому таганцу, поддел кончиком сабли золотую бляху, поглядел сверху на старика. У того лоб блестел от пота, но сам он не дрогнул.

Албатану это понравилось. Ему захотелось содрать со старика кожу. Медленно. Чтобы узнать, насколько тот терпелив.

– Варяги? Давно? – спросил хан на языке булгар, который понимали и славяне, и угры, и даже хузары.

– С рассветом, – хрипло ответил староста.