Путь воина

В очередной раз внимательно выслушав этих «повстанческих стратегов», Хмельницкий решил действовать по-своему.

— Отряды мы разослали, — уже заученно усмирял он слишком прытких и ретивых. — На землях наших уже создаются полки, которые будут поднимать восстания на местах, ожидая нашего приближения. Нам же, казачьей армии, самим Богом велено воевать с польской армией, а не с перепуганными лавочниками и управителями покинутых аристократами именийЭто было очень важно для него: с первых дней восстания погасить в себе и в своих полковниках лихой повстанческий дух, вытравить повстанческую стихию. Поляки, татары, вся Европа должны увидеть под его командованием дисциплинированную, готовую к длительной войне украинскую армию, четко поделенную на полки и виды войск, с опытным офицерским корпусом, а главное, готовую воссоздать на территориях Киевской Руси новое государство.

— Слава тебе, гетман! — появился у ворот лагеря полковник Иван Ганжа, один из той казачьей гвардии, из которой Хмельницкий старался составить костяк каждого повстанческого полка [15] . — Только что вернулись из разведки мои хлопцы. Оказывается, поляки потому и храбрятся, что на помощь им движутся около двух тысяч реестровых казаков.

— Казаков?! — насторожился Хмельницкий. — Где они сейчас и кто их ведет?

— Плывут на челнах. Ночь провели неподалеку от хутора Корневого. Теперь направляются к Каменному Затону. Ведут их гетман Барабаш и полковник Кричевский.

15

Иван Ганжа. Уманский полковник (в современном понимании, губернатор Уманской области в годы Хмельниччины), один из инициаторов восстания. Погиб в сентябре 1648 года в битве под Пилявцами. Остался в памяти народной как человек легендарной храбрости и талантливейший фехтовальщик.

— Неужели Кричевский с ними?! — разочарованно спросил Кривонос, многозначительно глядя на Хмельницкого. Он помнил, что именно этот полковник спас их гетмана от верной гибели, освободив его из-под стражи незадолго до казни. — Не верится мне, что этот полковник пойдет против своих же братьев-казаков.

— Не забывайте, однако, что там находится Барабаш и верные ему старшины, — мрачно напомнил Хмельницкий. — Но ты прав, полковник, с Кричевским можно договориться. Нужно взять отряд и двинуться навстречу реестровикам, пока они не воссоединились с поляками, засевшими в Княжьих Байраках [16] .

16

Урочище на речке Желтые Воды. Ныне — на территории Днепропетровской области Украины. Место это было выбрано поляками крайне неудачно, без учета рельефа местности и прочих факторов, что способствовало полной победе над ними войск Хмельницкого.

— Обязательно перехватить, — согласился Ганжа. — Потом будет слишком поздно. Казак на казака, что брат на брата… Между своими вражду раздувать не позволим.

— Ты, Кривонос, останешься старшим в лагере. Ты, Ганжа, немедленно подбирай три сотни. Через час выступаем.

— Слава гетману! — отсалютовал саблей Ганжа, зарождая ритуал армейского приветствия.

Еще несколько минут Хмельницкий внимательно осматривал свой первый боевой лагерь. Он показался ему настолько удачным, что гетман подумал: не возвести ли его еще более мощным, как полевую крепость, которая будет служить и основным лагерем для военной подготовки необученных повстанцев, и тыловой базой на случай неудачи.

А место и в самом деле попалось чудное: с одной стороны лагерь проходил по крутым берегам речки Желтая Вода, довольно глубокой в этих местах для того, чтобы затруднить любую переправу; с другой — к нему подступала широкая болотистая балка, превратившаяся в эти весенние дни в приток реки. Между ней и речкой пролегал лес, за дремучесть и непроходимость свою прозванный Черным.

Избрав эту местность для укрепленного лагеря, гетман почти полностью обезопасил себя от закованной в латы тяжелой польской конницы, ядро которой нередко составляли германские наемники-кирасиры. К тому же весь фронт возможной атаки суживался в этом лагере до какой-нибудь сотни метров, прегражденных рвом, валом, стеной из повозок и двумя внушительными лесными завалами.

— Гетман, — восстал на холме неподалеку от ворот сотник Савур. — Вновь появились польские лазутчики! Вон там, на возвышенности.

— Не трогать их. Подпустить поближе, пусть увидят!

— Но зачем? Ведь выведают же все, что захотят.

— Ничего, пусть грозный вид нашего лагеря успокоит их командиров. Если казаки старательно окапываются валами, значит, наступать не собираются.

— Понял, гетман! Мудро!

Хмельницкий залюбовался этим застывшим на вершине холма могучим всадником словно бронзовой конной статуей. Когда-нибудь она, возможно, и появится в этих местах. На этом же холме. Только устанавливать ее будут потомки.

— Погоди, сотник! — остановил он Савура. — Возьми свою сотню. Почему бы и нам тоже не взглянуть на лагерь поляков?

— Да там и смотреть-то не на что: не лагерь, а лошадиная ярмарка. Ленятся польские жолнеры, ленятся. А офицеры пьянствуют по шатрам да отсыпаются по каретам.

— Видно, и впрямь ждут прихода реестровиков, — обронил Хмельницкий, глядя, как Ганжа сосредоточивает своих казаков у лесной тропы, намереваясь вывести их так, чтобы уход не был замечен в польском лагере.

Савур оказался прав. Убедившись, что казаки основательно укрепляют свой лагерь, а также видя, что место для собственного лагеря Хмельницкий оставил им очень неудачное — в сыроватой, поросшей высокой травой низине, на краю лесного урочища, польские офицеры решили не утруждать себя сооружением мощных валов, как, впрочем, и подготовкой к штурму. Безмятежно ожидая плывущих по Днепру казаков-пехотинцев, они тешили себя предвкушением редкого зрелища: реестровые казаки штурмуют валы запорожских казаков и повстанцев! Эти хитрецы прекрасно помнили завет предков: «Когда украинцы в очередной раз начинают истреблять украинцев, поляки могут чувствовать себя спокойно».

Догадавшись, что на смотрины их лагеря прибыл вождь повстанцев, два эскадрона польских гусар ринулись к возвышенности, пытаясь охватить ее с двух сторон раньше, чем гетман со свитой сумеет вырваться из этих клещей. Но опытные в таких делах казаки образовали два кавалерийских «водоворота», которые, непрерывно раскручиваясь и осаждая гусар пистолетным и ружейным огнем, не только дали Хмельницкому возможность уйти от преследователей, но еще и выбили из седел не менее двух десятков поляков.

— Слушай меня внимательно, полковник, — обратился Хмельницкий к Кривоносу, как только вернулся в лагерь. — Пока что ляхи топчутся у края лесного урочища Княжьи Байраки. Зачем оно им понадобилось, неведомо даже Господу. Но это их дело. Как только стемнеет, пошли туда две сотни казаков-пластунов. Пусть роют и маскируют в лесу ямы-ловушки и таятся возле них до той поры, когда мы начнем теснить ляхов к урочищу. А местных лесов они боятся, как черт ладана.

— Я пошлю три сотни. И передам татарам, пусть обойдут урочище и там разобьют свой лагерь, чтобы в нужный момент могли ударить по полякам с тыла, со стороны Черкасс.

— Татары должны уходить так, словно они вообще оставляют нас, — подхватил его идею Хмельницкий. — Это придаст полякам наглости. Особенно в надежде на подкрепление из реестровиков.

— Можешь не сомневаться. Тугай-бей будет уходить от нас так, словно уходит вместе со своим войском в небытие, — пообещал Кривонос.

И Хмельницкий впервые ощутил, что рядом с этим полковником чувствует себя увереннее. Это слегка задело его самолюбие, но в то же время укрепило в уверенности, что по крайней мере одного опытного, хладнокровного полководца-стратега он уже приобрел. Полковник Кричевский должен стать вторым, нельзя оставлять его во вражеском лагере, он достоин совершенно иной славы. Есть еще Ганжа. Остальные полковники будут рождаться в тяжких походах и кровавых битвах, как и надлежит рождаться настоящим полководцам.

29

Гяур обессилено лег рядом с Властой и, положив голову ей на грудь, замер, прислушиваясь к учащенному биению сердца.

— Вот теперь чувствую, что смирился, — неожиданно молвила Власта, улыбнувшись.

— И впрямь, смирился, — покорно признал он.

— Так бы давно, а то все упрямишься и упрямишься. Помнишь нашу первую встречу, наше знакомство?

— Как же такое можно забыть? Когда с первой встречи незнакомая красавица начинает яростно доказывать, что именно она и есть твоя судьба, — такое не забывается.

— Лучше признайся, что если бы не я, так и блуждал бы по миру, не зная, кто же она на самом деле, эта твоя судьба. Так что будь благодарен моей настойчивости.

— Это все Ольгица наколдовала… — вздохнул князь.

— Ты прав, я здесь ни при чем, — кокетливо согласилась Власта. — Во всем будем винить только Ольгицу. Слушая нас, она, наверное, мудро усмехается, любуясь нашими шалостями. Хотя о шалостях этой ночи ей лучше бы не знать.

— Надеюсь, она простит их.

— Исключительно по мудрости своей. Кажется, ты хотел спросить, есть ли в нашей деревне ксендз, разве не так?