Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии

На самом деле, как свидетельствует история, тогда имело место идеологическое столкновение противоборствующих элит за контроль над сознанием масс. Олигархия итальянских городов–государств, с целью защиты своей власти от доминировавшей римской церкви, целенаправленно взращивала на свои деньги целые поколения «возрожденцев», которые своей творческой деятельностью методично разрушали ее идеологический фундамент. После того как Ренессанс исчерпал себя, духовную борьбу его деятелей, направленную против католицизма, продолжили идеологи протестантизма, а завершили ее сокрушительной победой деятели Просвещения.

Возвращаясь же к ренессансной идее «неопределенности» человеческой природы, необходимо отметить, что в эпоху буржуазных революций она была реанимирована английскими эмпиристами и предстала уже в виде концепции tabula rasa [27] , утверждавшей, что в изначально «чистое» (от божьего влияния) сознание отдельного человека с течением времени обществом «вписываются» умозрительные догматы, которые его постепенно формируют.

Человек Макиавелли — это человек обстоятельств, мобильно приспосабливающийся к внешней среде, он не обременен условностями и целеустремленно идет к достижению своих целей. Эти качества нашли свое отражение в социально–политической деятельности итальянских городов–государств.

27

Чистая доска (лат.).

Вот что свидетельствует Ф. Бродель о политике Генуи: «Генуя десятки раз меняла курс, всякий раз принимая необходимую метаморфозу. Организовать внешний мир, чтобы сохранить его для себя, затем забросить его, когда он стал непригоден для обитания или для использования; задумать другой… Чудовище ума и при случае твердости, разве не была Генуя осуждена на то, чтобы узурпировать весь мир либо не жить?» [4, с. 161].

Человек Макиавелли прежде всего — делатель, условие и аппарат действия. Причем в его мотивации существует определенное противоречие. Понимание жизни как постоянной борьбы за место под солнцем (победа в которой и является его главной целью) было ему навязано извне в качестве некой абсолютной истины, а поступки этого делателя, направленные на достижение данной цели, являются сугубо личными, т.е. связанными не с верой в какую–то истину, а с максимальной адекватностью внешней среде. Он, как идеалист, вне всякой критичности принимает идею того, что жизнь — это борьба, в которой любой ценой надо победить (максимально приспосабливаясь к внешним условиям), а как независимый прагматик по собственному усмотрению добивается этой приспосабливаемости. Иначе говоря, в своем целеполагании он — марионетка, которой навязали шаблон определенной жизненной философии, а в целедостижении — свободное существо, самостоятельно определяющее собственные поступки.

Делатель если и рефлексирует по поводу сделанного им, то лишь с точки зрения его целесообразности и оптимальности. У него мотивация сделанного осмыслению не подлежит, так как эта мотивация представляет собой лишь реакцию на внешнее воздействие среды. Индивидуальный характер делателя концентрируется в действии, направленном на окружающих его людей и мир в целом. То есть наиболее важным у него являются обстоятельства и внешние цели. Его поступки — это всего лишь соответствующая реакция на воздействие извне, а поэтому они подлежат только анализу на предмет адекватности этому воздействию. Его мотивационная система основана не на санкциях определенной нормы или абсолюта как производных от каких–то естественным образом возникших внутренних императивов, а на задачах практического плана, жестко привязанных к требованиям окружающей среды. Главная задача делателя — точно соответствовать среде.

Именно поэтому социально–политическая организация итальянских городов–государств предстала в виде логически спланированной и рационально организованной системы. По этому поводу Я. Буркхардт заметил : «В историю вступала новая живая сущность: государство как сознательное, основанное на расчете творение…» [5, с. 15]. То есть главной отличительной особенностью итальянских республиктого времени былото, что вся их внутренняя и внешняя политика строилась на утонченном расчете. Приводя в качестве примера Венецию, Буркхардт подчеркивал: «Этот неприступный город с давних времен вступал в сношения с соседями лишь после наитрезвейшего расчета… союзы заключал только для достижения самых ближайших целей и с наивозможно большим соблюдением своих выгод» [5, с. 68].

К позднему Возрождению человек–творец окончательно уступает место человеку–делателю. Творец, руководствующийся естественно рождающимися у него в душе целями и идеалами, преобразуя в соответствии с ними окружающий мир, постепенно теряет свое значение, уступая место своему антиподу — человеку, лишенному всякой внутренней неангажированности и целиком подчиненному собственным потребностям, которые формируются требованиями внешней среды. При этом привязанность к потребностям, желаниям и способность их быстро удовлетворять, преодолевая любые препятствия (какматериальные, так и морально–нравственные), воспринимается западным обывателем в качестве единственно возможного понимания человеческой свободы [28] .

28

_Данная ценностная установка, позднее развившаяся в завершенную аксиологическую конструкцию, стала основой духовно–психологических предпосылок формирования современного западного общества, как общества потребления и всего того, что совершалось ради беспрепятственного удовлетворения этих потребностей.

Именно поэтому Возрождение в конце концов уравнивает Бога с человеком, который провозглашается (в своей возможности делать все, что угодно) «богочеловеком». Однако, в отличие от Бога, он способен лишь ассимилировать, но не творить. Эта едва уловимая разница впоследствии приводит к тому, что с течением времени Творец становится западному человеку не нужен. Это позволяет наиболее проницательным мыслителям Запада констатировать тот факт, что «Богумер». Вслед за ним умирает и церковь Петра.

Не так давно глава католической церкви Англии и Уэльса архиепископ Вестминстерский, кардинал Кормак Мэрфи О'Коннор признал, что «в сегодняшней Британии христианство… практически побеждено». В том же смысле высказался и глава англиканской церкви архиепископ Кентерберийский Джордж Кэри.

Согласно последним исследованиям, за период с 1989 по 1999 год римско–католическая церковь потеряла 490 тыс. прихожан. Англиканская церковь — 290 тыс. Сегодня 43% британцев считают себя англиканами, 11% — католиками. Однако это вовсе не отражается на посещении ими церковных служб. Если в 1970 году в приходах англиканской церкви на Пасху причастились 1,63 млн.человек, то в 1998 году к пасхальному причастию пришли лишь 1,19 млн. англикан, т.е. около 2% населения Британии. Римско–католическая церковь не занимается статистикой пасхальных причастий, однако посещаемость ее храмов тоже близка к упадку. На воскресные мессы в Англии и Уэльсе она собирает лишь четверть своих последователей — 1,1 млн.из более чем 4 млн. католиков страны. Постоянно снижается число крещений: в 1999 году в англиканской церкви через этот обряд прошла лишь пятая часть новорожденных младенцев. Число детей и подростков, посещающих церковь, сократилось по сравнению с 1979 годом ровно вдвое. И сегодня из 34 тыс. британских тинейджеров в возрасте 13–15 лет верят в Бога меньше половины — 41%.

Упадок, переживаемый традиционными христианскими церквями Британии, отнюдь не является чем–то из ряда вон выходящим, он лишь наиболее ярко иллюстрирует кризис религиозности, присущий в той или иной мере практически всем европейским странам [29] .

В католической Франции, где католиками себя считают около 70% жителей, храмы также пустеют, священники меняют профессию, духовенство стареет. С 1990 по 2000 год число католических пастырей сократилось на 12 тыс. Лишь один из десяти священников моложе 40 лет, в то время как каждый третий из них старше 65. Воспроизводства священнослужителей практически не происходит: число семинаристов постоянно сокращается.

29

Фактически единственным исключением здесь является Польша.

Наибольшее число верующих составляют люди старше 50. Из 100 молодых французов ходят в церковь только двое. И если в 1999 году в католических церквях Франции было крещено 416 тыс. человек, то в 2000–м — 395 тыс., в то время как рождаемость в стране выросла.

В Германии в 1992 году обе христианские церкви пережили серьезный удар: от католиков тогда ушли 190 тыс. человек, из евангелической церкви— 360 тыс. Постоянно снижается значение религиозных обрядов и ритуалов. За 1990—1996 годы воскресные службы перестал посещать каждый пятый католик. Общий сбор церковных налогов упал на 10%. Несмотря на покровительство государства и огромную социальную работу, влияние церквей на общественное мнение сокращается. И так же, как и во всей Западной Европе, церкви испытывают огромную нехватку свежих сил: семинарии в Германии с каждым годом пустеют. То, что происходит в соседней с Германией Австрии, похоже уже не на кризис, а на крах. В стране с восьмимиллионным населением, большинство которого составляют католики, за 2000 год из католической церкви ушли 43 632 человека и только 3387 присоединились к ней. Это самый высокий показатель выхода из церкви с 1959 года, когда в Австрии начали вести подобную статистику [6].

Кризис западного христианства и разложение его церквей с каждым годом углубляются, и эта тенденция, в рамках современного мегаобщества постмодерн, будет развиваться и дальше. Причина этого кроется в духовно–психологической основе Запада, формирование которой началось в эпоху Возрождения. Уже тогда в маленьких итальянских республиках церковь утратила свою духовную, а также общественную важность, была отделена от государства и подчинена ему. Например, в Венеции духовенство контролировалось светской властью, и высшие государственные чиновники имели право замещать по своему усмотрению главные церковные должности, демонстрируя полную противоположность тому, что происходило в других европейских странах.