Путанабус. Трилогия
Шрифт:
Потом оказалось, что Сажи мне, наверное, жизнь спасла. Потому что била того кренделя по рукам, которыми он пытался достать пистолет. Смог бы достать – пристрелил бы меня на хрен в упор. И все…
Но это выяснилось потом, а пока: два удара ему, один – мне. Бамбуковой палкой!
На Сажкин рев, как чертик из табакерки, явился большой и страшный Доннерман, с топотом, грохотом и нервическим русским ором:
– Все на пол, мля! Работает ОМОН![347]
«Цирк с конями! – подумал я, удерживая выворачивающегося бандита и заламывая ему руки за голову. – Чтото больно быстро Боря
Сержант с ходу пробил хорошее пенальти находнику по копчику, отчего тот в моих руках сразу обмяк.
Потом, мимоходом содрав с Сажи пояс, Доннерман стал им вязать бандиту руки.
Внимательно посмотрев на Бориса, я начал сползать по стенке, карябая себе спину и нервически хихикая. Он был обут в тщательно зашнурованные форменные берцы, одет в красные трусыбоксеры и ремень с кобурой и мобильником, накинутым на плечо на манер берендейки[348]. Форма «ноль» – трусы в скатку!
Картина маслом.
Глухая ночь.
Экономный ночной светильник.
Узкий гостиничный коридор.
В нем я – абсолютно голый.
Сажи в халатике, распахнутом торчащими сосками, открывая нашему взору православный крестик между холмами грудей, плоский живот и красивое место схождения ног, покрытое вычурно подстриженным курчавым каштановым волосом.
Доннерман в омоновском неглиже.
И пара поверженных дуболомов под нашими ногами.
Посмотрели мы друг на друга и заржали, как кони.
Точно – цирк!
Потом сержант профессионально обшмонал находников, отложив к стене два пистолета «Глок17»[349], два запасных магазина к ним, маленький пистолетик из кобуры, найденной на щиколотке бандита, пронзенного бамбуком. В ту же кучу полетели складная наваха[350], два бумажника, никелированные наручники, нехилый латунный кастет, связка ключей и охотничий манок[351] на них в качестве брелока.
Связанному локтями за спиной полуживому бандиту его же наручниками зафиксировали ноги. По ходу этого действия Сажи подсуетилась и с мстительным удовольствием голой пяткой расквасила бандюгану нос, отправив того снова в нокаут.
Под другим кренделем, которого я пырнул лыжной палкой, растеклась приличная лужа черной крови.
Боря приложил два пальца к его сонной артерии.
Я вопросительно посмотрел на Доннермана.
Сержант отрицательно покачал головой.
– Труп, – сказал он, – ты ему печень пробил.
Доннерман выпрямился, отцепил мобильник и, негромко бубня, стал по нему вызывать патруль.
В это время на лестнице послышался осторожный скрип обуви на деревянных ступеньках.
Доннерман кивнул мне на кучу пистолетов и показал рукой хватательное движение, не переставая вполголоса общаться с дежурным.
Я быстро подхватил в правую руку «Глок», а в левую – запасной магазин и переместился к выходу на лестницу, где неожиданно лицом к лицу столкнулся с еще одним поздним посетителем, который держал наготове большой черный пистолет. Нацеленный в мой живот!
«Ну вот и все…» – пронеслось под черепной коробкой, потому как свое оружие я даже не удосужился проверить на наличие патрона в стволе.
Вдруг
рядом со стуком распахнулась дверь, и грохнул выстрел, отзываясь гулким звоном в ушах.Череп бандита с правой стороны от глаза до уха вмиг разлетелся на куски, как от внутреннего взрыва, обильно орошая стену кровью и мозгом. В воздухе вспухло облачко кровяной пыли. Бандит, даже без части головы, на удивление крепко стоял на ногах, как бы еще раздумывая о смысле бытия. Потом разом рухнул, выронив большой пистолет на мою многострадальную ногу, и так уже отдавленную.
Это был польский «ВиС35 Радом»[352]. Тяжелая штука. Очень чувствительная, когда ею по ноге…
Напротив лестницы, в проеме открытой двери, стояла Ингеборге, одетая только в распущенные волосы и черные трусики в мелкий цветочек. В ее вытянутой руке дымился верхним стволом маленький ювелирный «дерринджер», подаренный ей КингКонгом Дональдом на американской Базе. Грудь ее учащенно вздымалась. Глаза горели. Валькирия!
– Убери пестик подальше, – крикнул ей сержант, – щас патруль примчится.
Я шагнул к Ингеборге, страстно поцеловал ее в губы и хрипло прошептал:
– Я твой должник, любимая.
Ингеборге ответила на мой поцелуй, но меня, кажется, не расслышала. Радужной оболочки в глазах практически не было видно – один большой зрачок. Как только мои руки ее обняли, так сразу она обмякла и повисла на них.
«Дерринджер» со стуком упал на пол.
Вслед за ним последовал «глок». Мешал он мне.
– Все хорошо, родная, все уже кончилось, – приговаривал я, одновременно встряхивая ее крупную тушку и пытаясь увести в сторону кровати. Но это было тяжело: Ингеборге – девушка крупная и была как не на своих ногах.
В номере на соседней койке сидела в позе лотоса Антоненкова, глядя на меня широко распахнутыми глазами, и, казалось, сейчас вскинет голову и завоет, как волчица на луну.
– Что сидишь, – крикнул я ей, – помогай давай!
– Давай или помогай? – неожиданно переспросила она совершенно спокойным голосом. Даже слегка кокетливым.
– Нашла время для шуток, – прошипел я. – Быстро!
Положив с помощью Антоненковой Ингеборге на ее кровать, я вышел в коридор и закрыл за собой дверь.
В коридоре Борис стоял рядом с обалдевшей Сажи в позе буквы Зю, пытаясь засунуть Ингин «дерринджер» за голенище плотно зашнурованного берца. «Глок», который был у меня, вновь лежал в куче трофеев. «Радом» был там же.
В раскрытую дверь моего номера было видно вжавшуюся в угол голую Наташку. Она прижимала пальцы ко рту и смотрела на все дурным глазом.
Я бросил ей махровый халатик.
– Укройся и сиди здесь. Сейчас патруль пожалует.
И закрыл дверь.
А по лестнице уже уверенно грохотали несколько пар тяжелых ботинок.
Борис наконецто перестал мучиться дурью с берцем и, выпрямившись, засунул «дерринджер» за резинку трусов.
Фууу… Успели.
Успели до того, как со стороны лестницы раздалась резкая команда безапелляционным голосом невидимого нам стража порядка. Поанглийски.
– Всем стать на колени, бросить оружие и руки за голову! В случае сопротивления стреляем на поражение!