Путешествие на «Тригле»

Катер проплыл мимо одинокой, торчащей из воды скалы. Она, и верно, была похожа на колонну. С одной стороны от скалы отходила в море коса. На косе лежало несколько черных тюленей — нерп.

Услыхав катер, нерпы нехотя поднялись.

Я взял у Телеева бинокль и стал их разглядывать. У нерп были усатые собачьи морды и блестящие — бусинами — глаза. Кипящая пена подкатывалась под их лоснящиеся бока.

Самая осторожная из нерп сползла в воду.

Катер отвернул, оставил кекур Колонну за кормой и направился к острову Сибирякова. Здесь в тихой, укрытой от волны и ветра бухточке Телеев отдал якорь.

Первым под воду полез он сам.

ПИТОМЗА

За бортом пузырилась вода. Гладкий след, который оставался за водолазом, шел кругами. Телеев бродил по дну.

— Как танк ходит, — с уважением сказал матрос.

Его звали Володя Шапулин. Пока мы шли к острову, он рассказал мне о команде.

Шкипер катера, он же старший водолаз, — Володя Телеев.

Моторист — Самойлов. Прозвище — Дед.

Матрос — Веня Жаботинский. Второй водолаз — он, Шапулин. И все.

Команда — четыре человека. Когда много работы, Телеев берет с собой еще одного-двух водолазов.

Сейчас работы немного.

— Трепанга стало меньше. Выбрали его, — объяснил Володя. — Надо новые места искать. Раньше, бывало, только спустишься, готово — полная питомза. А сейчас!..

Питомза — веревочный мешок. В нее собирают трепангов.

Передо мной около телефона стоял Дед. Он был молод, белобрыс и на деда ничуть не похож. Только нос широкий, как у Деда Мороза.

Телеев сделал под водой еще круг и начал приближаться к катеру.

— Стой! — крикнули ему в телефон.

Пузыри всплывали уже у самого судна.

На дно опустили на веревке карабин — стальной крючок с защелкой. На карабине — пустую питомзу.

— Готов! — прохрипел телефон.

Веревку стали тащить.

Из глубины показался серый мешок, набитый чем-то блестящим, коричневым.

Питомзу перевалили через борт, раздернули шнурок, которым она была завязана, и из мешка на палубу хлынул поток шишковатых, скользких, похожих на кедровые шишки червей.

Это были трепанги. Большие — с ботинок и маленькие — с кулак.

Пустую питомзу, которую опустили на крючке, Телеев снял и оставил у себя.

КАКОЕ ЗВОНКОЕ СЛОВО: ПИ-ТОМ-ЗА!

РИСУНОК

Трепанги лежали на палубе молча. Они шевелились чуть-чуть, почти незаметно.

Шапулин и Веня выпотрошили их, промыли, уложили в бочку. Поверх налили воды.

На палубе стояло три бочки.

Это наша норма, наш план. Ради этих бочек мы и пришли к острову.

Я сунул в бочку руку и вытащил оттуда трепанга. На ощупь он был совсем как резиновая игрушка. Упругие шишечки на его спине торчали во все стороны.

Достал альбом и нарисовал его.

Первый рисунок для книги готов.

ОНИ ОЧЕНЬ РАЗНЫЕ

Домой мы возвращались вечером. Я сидел вместе с Шапулиным на люке. В ногах у него стояли бочки с трепангами.

— Какие они все разные, — сказал я, — коричневые, желтые, пестрые.

Шапулин кивнул.

— Разные, — сказал он. — Другой раз посмотришь на дне, каких только нет. Вон один с краю лежит — совсем черный. А говорят, даже белые есть. Мне не попадались.

— Белые как снег?

— Не знаю.

Сегодня Шапулин опускался последним. На нем был грубый свитер, штаны, связанные заодно с носками. Он сидел как большая шерстяная кукла. В горле свитер был растянут, и шея из него торчала.

— Я школу после восьмого класса бросил, в техникуме учился, — рассказывал Шапулин. — В сельскохозяйственном. На механизатора. Моторы хорошо знаю. Неделя осталась до экзаменов — уехал. Сюда завербовался.

— Что же так?

— Не знаю, понесло… Здесь мотористом сначала был. Не понравилось: стучит сильно. И все время внизу, без воздуха.

— А как же ваш Дед?

— Так он настоящий моторист, а я — так.

На палубу вышел Жаботинский. Он потянулся, сделал упражнение — шпагат и полез на рубку набрать из бочки пресной воды.

Из открытого люка кубрика повалил голубой ядовитый дымок. Загремели жестяные кружки. Жаботинский готовил чай.

— Говорят, все животные бывают черные и белые, — сказал Шапулин, — даже слоны… Я учиться зимой хочу. Школу, дурак, бросил. Как думаете, теперь смогу?

— Теперь тяжело будет. Не знаю.

— Зимой мы на берегу болтаемся. Я буду стараться.

БАМБУК

Рядом с бочками лежал кусок бамбукового ствола. Настоящее бревно, только пустое и внутри с перегородками.

ЗАЧЕМ ОНО?

Когда про человека хотят сказать плохое, про него говорят: «Бамбук!»

Придя домой, мы стали сдавать трепангов.

— Жаботинский — бамбук! — крикнул Телеев.

Ага!

Но Веня не обиделся, а поднял бамбуковый ствол. У каждой бочки была сверху веревочная петля. Жаботинский продел бамбук в такую петлю и положил конец ствола на плечо. За второй конец взялись Дед и Шапулин.

Они подняли стокилограммовую бочку. Один конец держали двое здоровых парней, второй — маленький квадратный Жаботинский. Осторожно ступая, они понесли бочку с катера в разделочный цех.

Я вспомнил: Жаботинский — знаменитый силач. Значит, Веня — по праву его однофамилец.

И еще я понял, зачем на катере бамбук. Тут никакое другое дерево не выдержит.

ГАЛОШИ

Дождь лил третий день подряд.

Я сидел в комнате, как в плену.

Дорога превратилась в реку из желтой грязи. Лужайки за домом стали черными.

Я понял: мне нужны сапоги. Резиновые, высокие, как у всех на острове.

Я надел свои раскисшие полуботинки, отправился в магазин.

Магазин стоял на горе. Я лез к нему наверх по щиколотку в грязи, скользил, цепляясь руками за кусты. Желтые ручьи текли мне навстречу.

Я ввалился в магазин и прохрипел:

— Сапоги!

Девушки-продавщицы очень удивились:

— Вы это о чем?