Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры
Шрифт:
– Сеня, помилуй, моя дама умирает от жажды!
– Ой, прошу прощения, мадам! Что будете пить? Советую попробовать мой фирменный оранжад!
– Да, Кира, это страшно вкусно! – сказал Марат.
– Юлька! – крикнул Сеня. – Подай кувшин оранжаду!
Буквально через полминуты примчалась прехорошенькая деваха лет двадцати, с огромным задом и толстыми ножищами, в ярко-красной мини-юбке.
– Юлька! У тебя все дома? Ты чего так заголилась?
– Дядя Сеня, это теперь моя длина!
– Я тебе покажу твою длину! Чтобы я этого безобразия больше не видел! Это ж надо! Ее длина! А что
– Полностью полагаюсь на вас! – сказала я. Его болтовня разрядила и успокоила меня. Ко мне вернулось хорошее настроение. – Марат, а почему этот Сеня, москвич, кандидат наук, говорит как местечковый еврей? Он всегда так говорил?
– Да нет, это, наверное, для колорита, или гены взыграли. Тебе тут нравится?
– Да, вот если бы он еще поменьше болтал!
– Сейчас просто очень рано, посетителей мало, а потом ему будет не до нас.
Мы сидим и молча смотрим друг на друга. Его глаза по-прежнему прекрасны, они завораживают меня, в них неподдельная боль. И что-то еще… Что же это? Неужели любовь?.. Неужели я оказалась права и он все эти годы помнил и любил меня? Несчастный человек – из трусости похоронил в себе любовь, а она через двадцать лет все-таки рвется наружу… Да нет, вероятно, мне просто хочется тешить себя этой мыслью…
– Кира, ты простила меня?
– Считай, что простила, как это у юристов называется – за давностью. Знаешь, я столько раз представляла себе нашу встречу, так мечтала все тебе высказать, а сейчас вот почему-то не хочется.
– Но ты же все высказала в том письме, – не без ехидства произносит он.
– В каком письме?
– Разве ты в свое время не написала письмо в партком?
– Я? В партком? Да ты в своем уме?
– Ну, ты не адресовала его в партком, но оно туда попало. И я был уверен, что ты все так и задумала.
– Что? – взвилась я. – Я задумала послать письмо в партком? Да, я помню, я написала тебе письмо, это был акт отчаяния, попытка поставить точку, но при чем здесь партком?
– При том, что кафедра моя была засекречена и все личные письма автоматически попадали в первый отдел. Твое письмо тоже туда попало, а оттуда его передали в партком! Спасибо, секретарь парткома был свой парень, а то у меня могли быть большие неприятности.
– Но ведь из этого письма следовало только, что какая-то бабенка в тебя влюблена, а ты, как высокоморальный советский человек, ее отвергаешь.
– Да, но оттуда еще следовало, что у нас с тобой что-то было, а моя жена, между прочим, работала в том же институте.
– Воображаю, как ты струсил!
– И не говори!
– Боже мой, Марат, неужели ты настолько не разбираешься в людях, что подумал, будто я решила отомстить тебе с помощью партийной организации? Извини, я полагала, что ты умнее. Еще одной иллюзией меньше. Вот уж не думала, что ты сможешь еще чем-то разочаровать меня спустя двадцать лет!
– Кира, не надо так! Ты – это лучшее, что было у меня в жизни! Когда мне совсем худо бывало, я вспоминал наши встречи, а когда у меня случился инфаркт, старый врач в больнице мне сказал: вы только не бойтесь: лежите себе и думайте о чем-нибудь приятном, о красивой женщине, о рыбалке, если вы рыбак… И я думал о тебе, может быть, эта
мысль и спасла меня.– Но почему же ты ни разу даже не позвонил?
– Я боялся…
– Чего?
– Того, что ты бросишь трубку, того, что я тебе совсем уже не нужен. А ведь я любил тебя все эти двадцать лет, только загонял эту любовь куда-то в подсознание, а вот увидел – и не могу больше сдерживаться, я люблю тебя! Понимаю, мой поезд давно ушел, но лучше поздно, чем никогда… Я рад, что смог сказать тебе об этом!
– Марат, Марат, что же ты наделал?!
Мне бы радоваться своей проницательности, а я была в отчаянии. Мне бы с презрением посмеяться над его трусостью, а сердце мое разрывалось от жалости. О нет, только не это, жалость может завести меня черт-те куда!
– Ты совсем уже не любишь меня, ни капельки? – спросил он, и в голосе его было даже что-то детское.
Душа моя рвалась к нему, мне хотелось крикнуть – люблю, люблю, – но я благоразумно молчала. Однако моя окаянная физиономия, похоже, вновь выдала меня.
Он пристально смотрел мне в глаза, и выражение его лица менялось. Глаза засветились восторгом. Никогда не видела таких красивых глаз. Только у Дашки.
– Вот, прошу, отведайте нашей израильской кухни!
Толстозадая Юлька под присмотром Сени сноровисто накрывала на стол. На ней уже была вполне приличная юбка. Видимо, Сеня наотрез отказался считаться с «ее длиной».
– Марат Ильич, я знаю, вы за рулем, вам выпить не предлагаю, но, может, ваша дама чего-нибудь выпьет?
– Да, дайте мне сто грамм водки!
– Вот это по-нашему! Сию минуту, мадам!
Сто грамм! Мне сейчас и пол-литра не помогут! Тем не менее после первой рюмки стало легче.
– Родная моя, расскажи, как ты жила все эти годы. Знаешь, я даже боялся спросить у Вольки, как ты.
Боже мой, какая я умная! Когда и Алевтина и Лерка говорили мне – да он тебя давно забыл, он никогда даже не спросит о тебе, я отвечала: не спрашивает, потому что любит, было бы ему на меня наплевать – непременно спросил бы. А они только поднимали меня на смех и крутили пальцем у виска.
– Ты по-прежнему одна?
– Не знаю, что и сказать. Не далее как вчера я получила предложение руки и сердца.
– И что?
– Я его приняла, – слегка соврала я.
– А если я тоже предложу тебе руку и сердце?
– Позволь, насколько я понимаю, ты женат!
– Вернусь в Москву – тут же подам на развод!
Всю мою любовь как рукой сняло. Идиотка! Развесила уши! Он ведь опять с легкомыслием Хлестакова пытается поломать тебе жизнь. Слава Богу, я хоть вовремя опомнилась.
– Марат, оставь, пожалуйста, эту тему. Нельзя через двадцать лет походя вернуть то, что выбросил в помойку. Неужто ты думаешь, что я такая дура? Да и любовь моя к тебе давным-давно кончилась. Все выгорело, даже угольков не осталось.
– Неправда, я же вижу по твоим глазам.
– И опять неверно все понимаешь. Да, я растрогалась, рассиропилась, воспоминания нахлынули, но это так, временное помрачение рассудка, не более того.
Ага, голубчик, больно тебе? И поделом!
– Прости, Кира, я действительно идиот. Но мне вдруг стало так страшно снова тебя потерять… Мы сможем хоть изредка видеться?