Путешествие в будущее и обратно

Вайль и Генис, чтобы защитить себя от гнева Солженицына, написали во врезе: «С обвинениями в адрес Солженицына согласятся далеко не все эмигранты из России. Не разделяет суть претензий Белоцерковского, а главное — тон, которым они высказаны, и редакция «7 дней»». Но несмотря на эту подстраховку еженедельник вскоре, через несколько номеров, был закрыт по распоряжению спонсора журнал Андрея Седыха (издателя «Нового русского слова» в Нью-Йорке).

Солженицын на мое письмо отозвался через 17 лет в мемуарах «Угодило зернышко промеж двух жерновов»:

«И от неуемного Белоцерковского окончательный приговор: «Вы своим молчанием поставили себя вне русского народа, вне сообщества людей, наделенных совестью, и, насколько я понимаю, вне христианства»!

И по какой же это демократии, по какой же это совести: поносить человека не за то, что он сказал, а за то, чего не сказал? тыкать писателю, почему он не сделал публично заявления, желательного тому, этому, третьему диссиденту? Как они визгливы. Я защищал Сахарова, когда сам находился под топором, а на Западе тогда молчали (неправда! — В. Б.). А когда за него уже выступили все президенты, все премьер-министры, все парламенты и Папа Римский — ну зачем, из полной безопасности, вам еще голос этого расиста, шовиниста Солженицына, который все сплошь понимает неверно и все извращает?

А вот ныне Сахаров, слава Богу, возвращен в свое академическое сословие — так теперь мне дозволено вернуться в состав христианства и русского народа? Или все еще нельзя?

И собаки меня облаяли, и вороны ограяли. Ну, какое, какое еще рыло обо мне не судило?». ^[48]

Поразительно, как Солженицын в любой полемике не может не нарушать элементарные этические нормы, не может обходиться без высокомерного хамства: «визгливы», «собаки облаяли», «рыло». И сколько презрения (и зависти?) сквозит в перечислении: «вступились все президенты, все премьеры, все парламенты и Папа Римский». (Если бы еще без «Папы»! Не удержался Солженицын.) И лукавит писатель, что его голос был бы лишним. К сожалению, еще были тогда круги на Западе, для которых он был авторитетом в русских делах. И наконец, ради своей собственной совести можно ли было оставаться в стороне? Ведь не забудем, что с момента начала голодовки почти четыре месяца ничего достоверно не было известно о состоянии Сахарова.

48

Новый мир.200.№4.С.104

На мой взгляд, достаточно знать хотя бы небольшую часть из упомянутых выше высказываний и поступков Солженицына, чтобы понять, что он собой представляет. Но большинство российских общественных и государственных деятелей, считающих себя либералами и демократами, делали вид, что ничего страшного не замечают у Солженицына, и продолжали с пиететом к нему относиться. Помню, как в начале перестройки организовался комитет деятелей культуры по зазыванию Солженицына в Россию, в составе которого были демократы и евреи, и возглавил его Аркадий Ваксберг, еврей. Я был знаком с ним до эмиграции и знал его как умного, симпатичного человека. (Между прочим, и о том подумать, как мог великий патриот земли русской так долго не возвращаться на родину?) Поведение евреев, восхвалявших Солженицына и звавших его вернуться в Россию, я определил тогда как смесь идиотизма с мазохизмом.

Все это, очевидно, от врожденного холопства. Но вот ведь парадокс: в XIX веке такого не было среди творческой интеллигенции! Великий Гоголь, не сравнимый с Солженицыным по таланту и роли в русской литературе, начинает в умопомрачении заявлять нечто реакционное и — получает сокрушительный ответ Белинского, позицию которого разделяют большинство писателей того времени.

И ведь что еще устрашает, так это то, что в стране имеется лишь одна организация, которая с самого начала верно оценила суть Солженицына. Это — КГБ! Мало того, что его с максимальным (рекламным) шумом выставляют из страны, так потом еще выпускают весь его архив, собранный и сопровождаемый его супругой, — целый контейнер! А Сахарова отправляют в ссылку и крадут его рукописи! В КГБ, очевидно, рассчитывали, что Солженицын на Западе своими выступлениями скомпрометирует советских диссидентов и оттолкнет от них западную общественность. И люди из упомянутой организации не ошиблись! В самых респектабельных западных газетах его взгляды неоднократно характеризовались как фашистские, скандалов было выше крыши, и либеральную интеллигенцию Запада, ранее поддерживавшую российских диссидентов, Солженицын оттолкнул максимально. Я помню, как после одного из его мракобесных выступлений знаменитый на Западе фельетонист Зейферт написал в «Нью-Йорк таймс»: «России и миру нужен новый Толстой, а не Распутин!». Вот даже и для борьбы против радиостанции «Свобода» пригодился наш великий борец с коммунизмом.

Можно сказать, беда стране, в которой охранка оказывается самой умной!

Один из основателей сионизма — Владимир Жаботинский — прославился своей формулой: «Каждый народ обладает правом иметь своих (скажем вежливо) нехороших людей». И все народы таких людей имеют. Но где еще в цивилизованных странах таких людей числят в духовных лидерах?

Солженицын, Войнович и Путин

В своих последних мемуарах «Угодило зернышко промеж двух жерновов» Солженицын расправляется со множеством своих обидчиков и недругов, и в их числе с Владимиром Войновичем.

К слову, как любит Солженицын в мемуарах себя маленьким и обиженным представлять: почти все время рассказывает, как на него безжалостно со всех сторон нападают. И заголовки: «Бодался теленок с дубом», «Угодило зернышко промеж двух жерновов». В этом мне видится что-то от блатных нравов. Прежде чем ножичком полоснуть, надо слезы размазать: «Забижают!».

Остановлюсь на сюжете с Войновичем. На мой взгляд, Войнович был одним из немногих писателей, который достойно вел себя в эмиграции: ни к кому не пристраивался и не прислуживался, в шовинизм и мракобесие не впадал, демократию и Запад не поносил, в эмигрантскую политику не лез.

Очерк в «Зернышке» о Войновиче следует сразу же за комментарием по поводу моего письма Солженицыну, и предваряет его уже известная нам фраза, которая относится как бы и ко мне, и к нему: «И собаки облаяли, и вороны ограяли. Ну, какое, какое еще рыло обо мне не судило?».

И далее следует:

«А вот — сатирик Войнович, «советский Рабле». В прошлом — сверкающее разоблачение соседа по квартире, оттягавшего у него половину клозета, — дуплет! — сразу и отомстил и Золотой фонд русской литературы. Теперь — отомстить Солженицыну. (Перед ним я, сверх того что существую, провинился тем, что как-то, на неуверенном старте его западной жизни, передал через друзей непрошенный совет: не пользоваться судом для решения его денежных претензий к эмигрантскому издательству, поладить как-нибудь без суда; он буквально взорвался, ответил бранью.) Отомстить — и снова же будет Бессмертное Создание русской литературы».

И дальше Солженицын в том же стиле расправляется с Войновичем за его книгу «Москва 2042» (не называя ее!), прототипом одного из главных героев которой он выступает. Обвиняет Солженицын Войновича в злобе, мести, в «пошлости фантазии» и «мелкости души» и т. д. в том же духе. (Что называется, обвиняет, глядя в зеркало!)

А вот как рассказывал Войнович про эпизод, упомянутый Солженицыным в скобках. Оказавшись на Западе (в Мюнхене), Войнович узнал, что Имка-Пресс, издававшая его произведения, намерена уплатить ему очень маленький гонорар. Усовестить издательство ему не удалось, и он пригрозил судом. И тогда раздался из Америки звонок порученца Солженицына, известного читателю Юрия Штейна, знакомого с Войновичем по Москве.

— Старик, Исаич передает тебе телефонограмму!

— В чем дело?

— Бери ручку и записывай!

— Ну взял.

— Диктую: «Передать Войновичу: стыдно русскому писателю судиться с русским издательством из-за гонорара. Надо поладить миром». Записал?

— Записал. А у тебя есть бумага и карандаш?

— Есть.

—Тогда записывай ответ: «Передать Солженицыну, чтобы шел на ...!»

И Войнович продиктовал всемирно известное сочетание из трех букв.

В «Москве 2042» Штейн выведен под именем Зильберовича, которого Сим Симыч Карнавалов время от времени для порядка приказывает пороть на конюшне. Той самой, в которой стоит Белый конь, на котором Сим Симыч намеревался въехать в Москву после падения там коммунизма.

Ответ Войновича — невероятный героизм в русской эмиграции, все равно что грудью на амбразуру. Как, напомню, и выступление Виктора Файнберга против НТС. Хотя, по сути, какой тут героизм: что мог Солженицын сделать Войновичу — соли на хвост насыпать? Но российские эмигранты боятся любого «начальства», как волки красных флажков, в том числе и начальства виртуального, выдуманного ими самими.

Сергей Довлатов написал мне в письме от 29 октября 1984года:

«Что касается нью-йоркской жизни, то она во всех своих разделах и формах затухает, если не считать холуйства, которое вопреки всеобщему упадку — ширится, крепнет и превращается в доминанту нашей «культурной» жизни. Людей, которые почему-то еще не стоят раком, можно пересчитать уже даже не по пальцам, а по ушам.