Путешествие в исчезнувшие страны

Я немного успокоился, когда после долгого и трудного пути (действительно тяжкого, ведь шел я с заломленными назад и связанными руками, да еще на меня постоянно сыпался град ударов) амазоны поместили меня в отдельную клетку; итак, я сидел один, горько сожалея об участи несчастных амазонок, с бесшабашной смелостью бросавших вызов судьбе и плевавших в лица тюремщиков, как только те приближались к их клетке, бедных безрассудных амазонок, выказывавших абсолютную беспечность и неразумную браваду даже в те минуты, когда амазоны их нещадно избивали.

Амазонки знали, что их ожидает. Амазоны видели в них лишь некое подобие игрушек, которые можно выбросить, если они надоели, с которыми можно вытворять что угодно, руководствуясь своей прихотью, которые можно ломать и даже уничтожить… Но самое ужасное ожидало амазонок в том случае, если у них появлялись признаки беременности, ибо неудержимое отвращение и неописуемая жестокость толкали амазонов на чудовищные поступки: они дожидались того момента, когда несчастная разрешалась от бремени, и убивали новорожденное дитя на глазах у матери. Округлявшийся живот, постепенные изменения фигуры, затем родовые схватки и появление скользкого и мокрого младенца на свет – все это казалось амазонам чем-то вроде колдовства, свидетельствовавшего о дьявольской природе амазонок и о свойственной им развращенности. Вопреки моим ожиданиям я был вынужден убедиться в том, что для амазонов не играло никакой роли и то, что дитя могло оказаться мужского пола; можно было бы сказать, что для амазонов рождение ребенка, совершенно естественное, произошедшее таким образом, как это свойственно человеческой природе, могло происходить только по другую сторону перевала; казалось, они ничего не знали о соитии, или если и знали, то не видели никакой связи между половым актом и зачатием ребенка.

Содержавшиеся в столь жутких условиях, влачившие полуголодное существование амазонки быстро слабели и чахли. Как я полагаю, их угнетало не только и даже не столько то, что с ними обращались так жестоко, а то, что сам факт беременности, то есть сама способность к продолжению рода неумолимо вела их к гибели. Я видел, сколь стремительно происходили перемены в их облике: из тонких и стройных они на глазах превращались в тощих и согбенных, остатки мускулов нелепо выпирали из-под вялой, дряблой кожи, отвисшей и болтавшейся на их скелетах, как тряпье. Единственная грудь, чью красоту я постепенно научился ценить по достоинству, теперь казалась мне ненужным наростом, отвратительным, уродливым придатком, все безобразие которого, быть может, могло бы слегка «замаскировать» наличие симметрично расположенного второго такого же «украшения»… За несколько недель жизни, полной лишений и страданий, эти груди, прежде упругие и имевшие вид чудесных плодов, приятные на ощупь, отличавшиеся большим разнообразием форм (во время моего пребывания у амазонок я научился ценить это разнообразие, хотя прежде в данной области я был весьма неискушен), – так вот эти груди превратились в жалкие одинаковые обвисшие мешочки, изборожденные противными складками кожи, гадко подрагивавшие при движении, мешочки, безобразие которых усугубляли «красовавшиеся» на них в изобилии струпья, прыщи, нарывы, появлявшиеся из-за грязи, из-за отсутствия физических упражнений и из-за дурной пищи. Вскоре внешний вид амазонок мне уже казался невыносимым, шедший от их тел запах (совсем недавно они источали ароматы цветов и фруктов) – смрадом, и я не мог даже себе представить, что я был так счастлив в своем гроте, когда находился в объятиях то одной, то другой из них, теперь превратившихся в столь безобразные существа. Кстати, амазоны, в первые недели пребывания амазонок в плену «пользовавшиеся» ими в свое удовольствие с большой охотой и пылом, теперь, казалось, утратили к ним интерес, охладели, точно так же, как и я, и приходили к клеткам очень редко, чтобы вытащить силком одну из них наружу и изнасиловать.

Разумеется, я не мог отрицать очевидность того факта, что амазоны обращались со мной гораздо менее сурово, чем с моими бывшими подругами. Мне не только не пришлось терпеть те оскорбления и унижения (к счастью!), которым подвергались амазонки, но к тому же я очень быстро осознал, что меня гораздо лучше кормят. Постепенно я стал вести с амазонами разговоры и начал понимать их образ мыслей. Я смог постичь, как устроено их довольно оригинальное общество, и смог по достоинству оценить его, несмотря на отличавшую это общество крайнюю враждебность по отношению к амазонкам; я убедился в том, что озлобленность эта была вполне оправданна, ибо амазонки в некотором смысле были сами виноваты, не позволяя амазонам общаться с рожденными от них детьми. Но я задавался вопросом, не проистекала ли эта враждебность и из их неведения по поводу механизма зачатия, что в свой черед мешало им осознать, что женщины могли бы зачинать и рожать детей и на их территории, а не только в деревне амазонок, за священным перевалом. Я понял, что единственным способом восстановить мир между двумя племенами могла бы стать попытка заставить амазонов осознать сей факт, и я решил этому поспособствовать.

Забыв про амазонок, почти предав их в бедственном положении, я принялся выказывать амазонам знаки своей доброй воли и столь же добрых намерений. Через какое-то время они освободили меня из заточения и позволили жить на свободе среди них. У меня завязались дружеские отношения с их вождем, и вот долгими вечерами я рассказывал ему свою историю, почти ничего не утаивая. Когда я дошел в своем повествовании до описания жизни среди амазонок и до их объяснений причин возникновения распри между двумя племенами, вождь вскочил и закричал:

– Неправда! Это все ложь, выдуманная хитрыми, изворотливыми самками, жульнически переделывающими историю в своих интересах! Все ведь было совершенно не так, как вам рассказали! Ведь это мы были совсем недавно их рабами! Это мы сумели совершить побег из неволи и преодолеть перевал! Амазонки были сильны тем, что обладали властью, которую, как они считали, мужчины не смогут у них отобрать; они обладали правом дарить нам жизнь или карать смертью; мужчина был для них всего лишь неким «предметом» или «орудием», неким инструментом, которым они пользовались либо ради удовольствия, либо в целях продолжения рода. Они растили дочерей с любовью, окружая их заботой, но из-за их испепеляющей ненависти к мужскому полу мальчикам, то есть их сыновьям, была уготована совсем другая участь. Когда мальчик достигал возраста половой зрелости, его продавали с торгов, и горе было тому, у кого имелся какой-нибудь физический недостаток! Когда же мужчина становился слишком стар, чтобы быть им полезным, они от него избавлялись, заставляя прыгнуть со скалы, для чего подталкивали несчастного копьями и грозили пронзить его насквозь. Вместо клейма, дабы отметить нас особым знаком, свидетельствующим о нашем рабском положении, они подвергали нас ужасной пытке, и мы до конца жизни были осуждены иметь на теле жуткие стигматы, и ты видишь, что они продолжают придерживаться этой порочной практики и сегодня, а все для того, чтобы нас унизить. Некоторые из нас, не выдержав тяжкого гнета, бежали из заточения, бежали к горам, потому что мы знали, что со стороны реки и равнины амазонки прекрасно охраняли свои владения. Но наши сородичи, предоставленные самим себе за перевалом, тем не менее были обречены на вымирание. Они могли вести смиренный образ жизни, могли влачить лишь жалкое существование в ожидании смерти… Наши отцы очень тяготились бременем гнета амазонок, и гнев их нарастал, однако амазонки не желали хотя бы немного смягчиться, хотя бы немного уменьшить тяжесть этого гнета, хотя бы немного улучшить условия существования наших отцов. Так было до того дня, когда произошел бунт и почти все наши соплеменники сумели бежать и преодолеть перевал. Да, амазонки попытались их преследовать, но леса здесь слишком густые, и беженцам удалось ускользнуть от погони. Нам пришлось учиться выживать в диком лесу… Мы жили, питаясь плодами и кореньями, а также дичью, добытой на охоте. Однако положение дел было безнадежно, причем в равной мере как для нас, так и для них. Мы хотели заключить мир, понимая, что, если мы хотим выжить, мы нужны друг другу, но они никак не соглашались пойти на мировую. Война продолжалась, но ни одному из враждующих племен не удавалось поймать достаточно пленников, чтобы обходиться без другого. Вот почему мы продолжаем терзать друг друга. Тайны зачатия? Да не смеши меня! Нам прекрасно все известно! Но что делать, если амазонки упрямы и не желают ничего слышать?

Слова вождя повергли меня в глубокое отчаяние. Только я один мог бы послужить посредником между двумя враждующими сторонами. Вождь был прав: война была неизбежна.

Время моего пребывания у амазонов близилось к концу. Вождь известил меня о том, что вскоре к ним должны пожаловать торговки солью и что это для меня самый удобный случай, которым я должен воспользоваться, чтобы переправиться на противоположный берег реки. Амазоны отвели меня на берег, и когда доставленная соль была щедро оплачена золотом и серебром, когда в качестве доплаты амазоны поведали превратившимся в слух торговкам множество занимательных историй, я простился с амазонами со слезами на глазах.

Торговки солью были просто поражены, когда увидели меня, ибо они были твердо уверены, что я давным-давно умер. В обмен на несколько ожерелий, подаренных мне вождем, они согласились взять меня с собой и посадить в одно из своих странных суденышек, сшитых из коровьих шкур, а затем заполненных воздухом. На противоположном берегу они выгрузили «добычу», то есть золото и серебро, полученные от амазонов в обмен на соль; бранясь, они грубо отпихивали своих мужей, в тревоге ожидавших их возвращения на берегу и теперь униженно добивавшихся некоего подобия ласки.

Я вежливо распрощался с торговками и добрался до близлежащего городка, где в местной таверне нашел в целости и сохранности свои пожитки, оставленные там на хранение; должен заметить, что хозяйка таверны была безмерно удивлена самим фактом моего возвращения из владений амазонок целым и невредимым; я же нашел, что за время моего отсутствия она очень переменилась, и отнюдь не в лучшую сторону. Затем я вновь отправился бродить по дорогам, странствовать в поисках удивительных приключений. Иногда я думал о тех блаженных часах и минутах (уж не приснилось ли мне все это во сне? не пригрезилось ли?), проведенных в гроте, когда ко мне на закате дня приходила одна из амазонок; я размышлял также о превратностях судьбы и о нашем непростом времени, о времени, когда люди с таким великим трудом доходят до понимания сути событий, сопровождающих человека на протяжении его жизни.

III Под властью правительства мертвецов

Если бы смерти не было, жизнь утратила бы свой комический характер.

Ромен Гари

Я немного устал от приключений, от мужчин и даже от женщин, ибо какая женщина могла бы заставить меня позабыть мою Пентесилею? Ведь она нарушила законы своего племени, сообщив мне свое имя, сказав при этом, что, преступая строгие законы, она делает это для того, чтобы я лучше запомнил жар ее объятий.

Но сам факт того, что я начал отдавать предпочтение не событиям, а воспоминаниям о событиях, имевших место в прошлом, был знаком приближения старости. Кстати, признаки старения уже проявились в моем внешнем облике: на висках показалась седина, лоб мой пересекли некрасивые морщины, кожа на руках стала сохнуть и напоминать пергамент. Одно колено причиняло мне боль, когда мне приходилось становиться на колени. Мало того, происходило со мной и нечто худшее… Да, я отдавал себе отчет в том, что женщины уже не смотрели на меня так, как смотрели раньше, а у меня не возникало никакого желания к ним приближаться и добиваться их благосклонности, и в данной ситуации я был вынужден согласиться с предположением, что объяснением сему факту не может служить лишь наличие у меня сладостных воспоминаний о прекрасных амазонках. Порой я начинал горько сожалеть о том, чего мне не довелось испытать в моей жизни: о женщинах, которых я не сжимал в объятиях, о детях, которых у меня не было, о книгах, не прочитанных мной и мною не написанных… Я даже сожалел о некоторых странах, пределов которых не смог достичь, это я-то, человек столь искушенный в данной области, что уж должен был бы пресытиться! Но я сознавал, что мне уже не успеть… Было, увы, уже слишком поздно… Если рассуждать здраво, то приходится признать, что никогда человеческой жизни не хватит на то, чтобы все увидеть, все познать, все испытать и все пережить, и что желание все сделать и все пережить есть самый верный способ ничего не делать и испытать в своей жизни лишь самую малость. Должен также признать то, что меня в тот момент охватило страстное желание начать вести самый спокойный, самый размеренный образ жизни, то есть жить жизнью обыкновенной, насколько это окажется возможно. До той поры мои приключения и странствия так захватывали меня, что я не ощущал течения времени и не заметил, как пролетели годы, и вот я, совершенно растерянный и бесконечно усталый, оказался у врат старости; смерть, о которой я прежде никогда не думал, представлялась мне загадкой, тайной, которую мне вскоре предстояло разгадать, но эта тайна возбуждала мое любопытство, она манила и дразнила меня тем паче, что я чувствовал, что не смогу раскрыть эту тайну, не смогу разгадать эту загадку при жизни.Возможно, именно поэтому я вознамерился найти такое место, где я бы мог влачить размеренное и скучное существование, где каждая секунда казалась бы мне вечностью, чтобы наконец ощутить тяжкий груз времени,того небольшого отрезка времени, что мне еще оставалось прожить.