Путешествие в Русскую Америку
Шрифт:
На правой щеке Леонтьева большой шрам и впадина. Может быть, асимметрия лица и придает ему всегда вопрошающее выражение?
— В молодости у меня было что-то неправильно с челюстью. Врачи определили, что у меня рак. Меня оперировали. Замечательный хирург. Отрезал у меня конец челюсти и вложил вместо нее часть моего ребра. Громадная операция, часов пять. По тем временам блестящая. Военный хирург, императорский. Ну и дали мне паспорт, чтоб я уезжал умирать…
— И вы думали, что умирать?
— Конечно, — отвечает Леонтьев очень спокойно. — Это был 1925 год, я поехал в Германию и начал учиться. Хотел получить докторат. В молодости не веришь в смерть.
Покончив к этому времени с супом, мы едим горячий хамбургер (бутерброд) с жареной картошкой. Вокруг гомонит молодежь, в основном парочки, едят мороженое,
— Вы только легче, легче, если будете обо мне писать, — просит Леонтьев, — я ведь действительно никогда не злился. И я не эмигрант, я уехал учиться.
— Но на какие деньги вы учились?
— Сам себя обеспечивал, правительство мне не помогало. Я был тогда очень-очень бедный. Писал заметки для советского экономического журнала. Он выходил в Берлине. Не теоретические, а чисто деловые статьи. Это был деловой журнал. Получил я докторат, и меня сделали научным сотрудником.
— Где все это происходило?
— В Киле. Там большой институт по экономическим проблемам.
— И все это время вы жили с советским паспортом? — продолжаем допытываться мы, пытаясь понять, как же это происходило в те годы — лишение гражданства?
— Да, сначала был советский паспорт, потом мне выдали какую-то бумагу с печатью. И с ней я уехал в Китай.
— Но каким образом?
— Меня пригласило китайское правительство.
— Но вам же было всего двадцать три года, каким образом китайцы о вас узнали?
— Все очень просто. В Германии длинные перерывы на обед. Часа два. Обычно сотрудники института ходили обедать в кафе, сидели за столиками и обсуждали мировые проблемы. Около нас всякий раз сидело несколько китайцев, они присоединялись к общему разговору. И в один прекрасный день раздался звонок от китайского посла: наше правительство приглашает вас приехать советником. Годовой контракт.
— А что делать?
— Вот я тоже спросил: что делать? Оказалось, консультировать с экономической точки зрения строительство железных дорог. Так я на год стал советником министра железных дорог Китая. Им был сын Сунь Ят-сена. В молодости хочется посмотреть мир. Я выбрал самый медленный путь. Сел на японский пароход в Марселе, он вез и грузы, и пассажиров. И везде останавливался. И в Египте, и в Сингапуре. Так я впервые познакомился с миром. Проработал год. С тех пор у меня связи с Китаем. И при Мао там был, и при новом правительстве был, поездил по тем железным дорогам, которые когда-то планировал… Через год так же медленно возвратился в Германию, в тот же институт. И тут меня пригласили в Америку. Я прожил шесть месяцев в Нью-Йорке, потом переехал в Гарвард, где и работал с 1932 года по 75-й. В 1959 году я впервые возвратился на Родину. Был такой замечательный ученый Немчинов, он меня и пригласил. Знаете, мне кажется, с большим риском для себя. С тех пор и приезжаю каждые три-четыре года. В 70-е годы я много работал в Комитете по культурным связям с советскими учеными. Тогда я хорошо познакомился с академиком Иноземцевым, он часто приезжал сюда, мы гуляли вот здесь, ну вы знаете, по Вашингтон-скверу, и думали вместе, как помочь России, что делать с экономической точки зрения.
— А было уже достаточно ясно, что с экономикой неблагополучно, что надо срочно принимать какие-то меры?
— Ну он же советский человек, я никогда ничего прямо ему не говорил, знаете, как это, я не толкал его… Он и сам все понимал. Я был знаком, можно сказать, дружен с академиком Петром Капицей, всегда, когда приезжал в Москву, бывал у него на обедах. Он собирал много гостей, среди них бывали и протестующие люди. Да-да, ну не знаю, диссиденты ли, но люди с протестом. Мы всегда много разговаривали. Однажды кто-то сказал: а почему бы Леонтьеву не выступить по советскому телевидению? И я выступал. И не было никакой цензуры. Это было для меня потрясающее событие —
говорить с русским народом. А главное — после этого я начал получать массу писем из Советского Союза. Это было очень интересно.— Ну а наши нынешние события? Как вы к ним относитесь?
— Вы же знаете, я об этом много говорил, о моем отношении писали советские газеты. Перемены в стране носят поистине революционный характер, но надо что-то срочно делать. Положение в экономике остается неблагополучным. И жизнь людей очень трудная. Главное, что в течение десятилетий не работали экономические стимулы. Фактор заинтересованности — вот что сейчас очень важно. Мало одного энтузиазма. Об этом хорошо знал Ленин, когда вводил нэп. Надо задействовать рыночные механизмы. Хорошо или плохо работает человек или предприятие, должен решать не Иван Иванович или Петр Петрович, а рынок — посредством образования цен.
Василий Васильевич увлекся, разговорился, подходил официант и все подливал и подливал кофе — разговор продолжался, теперь уже на профессиональные для Леонтьева темы.
— Советский Союз и США как бы два противоположных конца радуги. Есть страны между ними. Они используют и рыночный механизм и государственное регулирование. Изо всех стран, у которых можно поучиться, я бы выбрал Японию. Японское правительство играет большую роль в экономической жизни страны, широко пользуется экономическими расчетами. Система цен — вот что очень важно. Сейчас цены в СССР часто не соответствуют издержкам производства. Без перехода к обоснованной системе цен не обойтись. Но это надо делать так осторожно… Иначе не избежать социального хаоса. Я бы сказал, это похоже на спуск с крутой горы. Без тормозов никак не обойтись. Вообще проблем много. Есть еще одно — горькое — сравнение. Знаете, пингвины. Попробуй научи их летать, если они последний раз летали миллионы лет назад. Надо учиться летать! А тут еще люди, которые противятся перестройке. Это не только те, кто уселся в удобных креслах. Упрощать не надо. А население? Подумайте, любой нормальный человек и хочет перемен и побаивается их: все привыкли к гарантированной работе, к постоянной зарплате, к социальному обеспечению. А тут… совершенно новая жизнь. И еще проблема цинизма… Цинизма я тоже опасаюсь, особенно у молодых людей. Они мало во что верят, тем более что материальные плоды перестройки созревают медленно. Потребуются годы, чтобы жизненный уровень народа начал повышаться. Ждать всегда трудно.
— А как, по-вашему, сколько придется ждать?
— Ну лет пять-шесть, не меньше. Это при том, чтобы не спать, а работать. Но я верю в гласность, верю в роль интеллигенции. Интеллигенция в России всегда играла особую роль, была духовным наставником нации. Кто в Америке главный герой? Удачливый бизнесмен. А в России? И в советской, и в старой, дореволюционной? Писатель, ученый, инженер, доктор. Я думаю, интеллигенции удастся убедить народ, особенно молодежь. Я ведь не специалист по Советскому Союзу, это всего лишь мое объяснение того, что происходит.
— Василий Васильевич, вы занимаетесь вопросами будущего мировой экономики. Как вы представляете себе в этом будущем место человека?
— Просто говоря, люди будут работать все меньше и меньше. В XIX веке паровая машина освободила большое количество физического труда человека. Теперь налицо новый рывок вперед. При разумных условиях он должен сделать жизнь человека легче. Когда я хочу пошутить, я говорю: «В раю Адам и Ева жили без работы очень неплохо. Потом они согрешили, за что были изгнаны. Их заставили работать по восемьдесят — сто часов в неделю. Все развитие человечества состоит в том, чтобы вернуть человека в рай, где он будет работать столько, сколько ему хочется, где он будет заниматься только тем, что ему по душе».
Уже в начале второй мировой войны официальная рабочая неделя в США составляла сорок два часа. Сейчас сорок часов. И так будет продолжаться. Но тут, конечно, большой вопрос. Если машина может заменить человека, то зачем предпринимателю люди? Ведь машины не требуют зарплаты и не бастуют. Но массовая безработица грозит серьезными социальными последствиями. И тут свою роль должно сыграть государство. Потому что если оставить это механизму конкуренции, то он выбросит рабочих из системы, как тракторы выбросили лошадей. Но если бы лошади могли голосовать, то дело бы обстояло иначе. К счастью, люди могут голосовать.