Путешествие вокруг вулкана

По слабо протоптанной тропинке, влажной от тумана, шла я обратно. Бронзовые стволы старых елей подпирали голубой свод, словно мощные колонны. Серебряный мох пружинил под ногами. Остановилась я и прислушалась. Птицы хором пели здравицу утру. Я слегка огорчилась, поняв, что не знаю их языка, даже голоса не различаю. Кто это такая крикливая надрывается над самой моей головой: ворона, сорока, кедровка? Всех перекричала! Ночной туман, оборотясь маленькими облачками, поднимался ввысь, цепляясь за мохнатые темно-зеленые кроны. И был густ и пах, как мед, как свежий хлеб из печки, воздух. И вдруг подумалось: я на родине Василия.

Непонятно: такая природа должна родить людей под стать ее чистоте, могуществу и свободе.

Когда я вернулась в дом лесничего, там уже ожидали меня у накрытого стола Мария Кирилловна, ее муж Ефрем Георгиевич и рослый, черноглазый, крепкий мальчуган, на вид лет пятнадцати. Потом оказалось, что ему всего тринадцать. Звали его Данилушка. Ростом, дородностью и русской красотой Данила удался и в мать и в отца. До чего же хороша была пара — его родители! Невольно я подумала: если бы понадобилось послать, как образец человечества, жителям других планет — как раз подошла бы эта семья. Нельзя было не любоваться ими.

Бросалось в глаза, что отец и сын боготворили Марию Кирилловну. Высшим авторитетом была она для них, самым дорогим в жизни. Сначала Ефрем Георгиевич и Даня дичились меня, но, пока мы управились с жареным хариусом, картофелем, грибочками, вареными яйцами, горячими пшеничными лепешками со сметаной, они попривыкли ко мне, а я к ним. Мы еще пили чай с вареньем из морошки, как уже пришел профессор. Его тотчас, несмотря на уверения, что он уже наелся отменно у директора лесхоза, усадили за стол.

— Сегодня я в твоем распоряжении, Мария Кирилловна! — сказал профессор, прихлебывая чай из большой чашки. — Членам экспедиции «вольно». Пусть отдохнут с дороги денек, осмотрятся. Покажи нам с Тасей свои владения.

— Ладно, — улыбнулась Мария Кирилловна. — Сегодня и мы устроим себе выходной день. Большой праздник у меня…

— Я потом вас разыщу, — сказал Ефрем Георгиевич, — надо заглянуть за Кенжу. Сказывают, что туда рано поутру пробирался Харитон. Сама знаешь…

Мария Кирилловна озабоченно посмотрела на мужа.

— Захвати с собой объездчика…

— Не боюсь я его угроз, Маша.

— Я буду беспокоиться… А мне хочется, чтоб сегодняшний день запомнился праздником.

— Ладно. Поеду с объездчиком.

Ефрем Георгиевич привычно оседлал во дворе лошадь. Мы вышли на крыльцо.

— Папа, возьми меня с собой! — вдруг крикнул Даня и, получив от отца разрешение, ловко вскочил в седло. Оба, улыбаясь, помахали нам рукой и скрылись за деревьями.

— А что это за Харитон? — не выдержав, спросила я, когда мы втроем углубились в тайгу.

— Да браконьер тут у нас есть один, — пояснила Мария Кирилловна, не оборачиваясь: она шла по еле заметной тропе впереди. — Отчаянный парень. Ефрем несколько раз ловил его с поличным.

— А как его фамилия… этого браконьера? — чувствуя, что краснею, спросила я.

— Чугунов.

— Чугунов? — переспросил Михаил Герасимович. — Брат нашего Чугунова?

— Да. Брат Василия.

— Откуда вы знаете… — начала было я…

— Мы же однокурсники, — пояснила Мария Кирилловна.

— Приезжал хоть раз Василий на родину? — поинтересовался профессор.

— Нет. Как ушел из дому, больше не появлялся. Мать ведь его прокляла. Однако помощь от него принимает. Жадные они очень — Чугуновы.

— За что же его прокляла? — почти робко (что на меня непохоже) спросила я. Мне было неловко перед Михаилом Герасимовичем. Скажет: вот, еще любит до сих пор!

— Она ведь староверка, сама-то Виринея Егоровна. В школу и то неохотно отпустила Васю. Покойный муж ее настоял. Он, правда, редко дома появлялся: работал то по сплаву леса, то на золотых приисках. Искал, где больше заработок и посвободнее. Начальства над собой не терпел. Тоже завзятый браконьер. Только тогда не преследовали за это в наших местах. Считалось: тайга — ничья. Когда Василий вступил в комсомол, мать тяжело переживала. А прокляла за антирелигиозную агитацию. Ну, он не суеверный. С Харитоном у них переписка. Василий ему ружье охотничье подарил — переслал с оказией. Не по назначению пошел этот подарок. Денег на ремонт дома присылал. Вообще помогает матери ежемесячно. Посылки шлет. Как он там живет в Москве?

— Кандидат наук… — неопределенно отозвался Михаил Герасимович, так как я промолчала. — Сейчас работает над проблемой ускорения роста деревьев. Поначалу увлекся этой темой, но, кажется, скоро отступит.

— Почему же? Тема грандиозная. Человечество памятник поставит тому, кто ее решит.

— Слишком дальнего прицела… скорого решения не найдешь. Василий Николаевич предпочитает синицу в руки, чем журавля в небе.

С полчаса мы шли молча.

— Вот наши кедровники! — с гордостью произнесла Мария Кирилловна, останавливаясь.

Мы стояли в чистейшем кедровом бору. Сумрачно и прохладно было в нем. Невдалеке просвечивала Ыйдыга. Солнце, проливаясь сквозь мощные темно-зеленые кроны, сыпалось золотыми кружочками на устланную опавшей хвоей землю, прыгало веселыми зайчиками по серым стволам метровой толщины. Невольно я погладила гладкую, толстую кору. Старые это были деревья — может, еще первые русские землепроходцы отдыхали под этими кедрами двести, триста лет назад. Но они еще были в самой поре — цвели и плодоносили. Сильные, здоровые ветви поднимались к небу, словно канделябры. У подножия валялись крупные сухие шишки. Я подняла одну и понюхала.

— Замахиваются на наши кедровники, — пожаловалась Мария Кирилловна. — Еле отстояла вот этот бор. По Ыйдыге будут когда-нибудь города, здесь же богатейшие месторождения руды. Масса теплых целебных источников: будут северные курорты. Все Заполярье можно обслужить. А кедр растет очень долго, медленно…

Лесничиха подвела нас к широкому потемневшему пню.

— Вот спилили кедр… Молнией его убило. Около шестисот лет ему было. Разве можно такую красу на нужды промышленности? Грешно ведь!!! Перед потомками даже стыдно.

Ну и вытаскала она нас в этот день по тайге: ноги уже подкашивались. И как она ориентировалась — ни троп, ни путей.

Пинегина вела нас чуть ли не двадцать километров — показать Михаилу Герасимовичу одну пихту, «не рак ли у нее». Профессор долго рассматривал растрескавшееся утолщение на коре с вывороченными краями и с прискорбием согласился:

— Да, это, к сожалению, раковая опухоль.

Нашли и метастазы: опухоли на ветвях. Круглое, ясное лицо Марии Кирилловны с румянцем, пробивающимся сквозь золотистый загар, омрачилось.