Путешествие за семь порогов

Гринька остановился в густом тумане, луч фонарика почти не пробивал его. Днём Гринька увидел бы, что идёт по узкой ледовой кромке, у самого берега, а река тут на всю свою небольшую ширину свободна ото льда. Это она ревела и грохотала между камнями, торчавшими из-под воды, как чёрные зубы. Это был первый порог Туроки — Чёрный Бык. Гринька миновал его, но ещё долго слышал медленно затихающий в отдалении рёв.

Рассветало, когда он подошёл к Воробьёву. Большая деревня расположилась на пологом берегу, длинная, в одну улицу. Перед домами стояли знакомые машины.

10

Через двое с половиной суток, миновав бесчисленное множество торосов, островков и больших островов, наледей, трещин и промоин, колонна вышла на берег, на настоящую обкатанную дорогу. Подъём, спуск, подъём — и вот впереди в ранних сумерках замерцали огни.

— Пожар там, что ли? — Гринька показал Саше Крапивину на дымное зарево.

Они въехали в ворота с вывеской «АТУ-1», что обозначало «Автоучасток № 1». Никаких строений не было. Стояли сотни машин, под их радиаторами пылали костры. Гринька спрыгнул в снег, пропитанный соляркой. Несколько человек из колонны подошли к нему, кто-то хлопнул молча по плечу, кто-то нахлобучил ему на лоб шапку. Завхоз Проворов, наклонившись, обдал его запахом табака.

— А ну-ка покажите мне молодца, — послышался голос Нарымского. — Ну-ка, поближе сюда, дай-ка хоть рассмотрю хорошенько. — И, помолчав, спросил: — И что же ты намерен дальше делать? У тебя тут хоть знакомые есть? Или прямо к отцу, на ЛЭП?

— Родня тут, — сказал Гринька.

— Адрес-то хоть знаешь?

Гринька сказал адрес.

— Это недалеко, — сказал Нарымский. — Однако одного не отпущу. Может, Крапивин, доведёте его?

— Ладно.

— Поглядывайте за этим… индейцем. Как бы ещё чего не выкинул. Хоть и выручил он тебя, Саша, и прошагал по морозу ночью, но… за парнем глаз нужен да глаз.

… Светлогорск сиял огнями палаточных окошек. Палатки стояли улицами и наполовину затонули в снегу, обвисли, обросли куржаком. Их круглые трубы дымили. Справа от дороги, в больших ямах пылали чурки и целые брёвна. Строители отогревали землю, чтобы рыть котлованы под фундаменты домов.

В другое время Гринька не упустил бы случая поглазеть. Сейчас, он замечал эти диковины мельком и ни о чём не спрашивал. Во рту у него пересохло, гулко стучало в висках. Он стал бояться, что уснёт на ходу, — такая вдруг нашла на него слабость. Было жарко. Гринька едва успевал смахивать испарину с лица. Саша подошёл к какому-то дому, отворил дверь — Гриньке ударил в глаза электрический свет, запахло извёсткой, заговорили какие-то люди. Гринька не слышал и не понимал о чём. Он съёжился, стараясь не стучать зубами. Опёрся о косяк, но из щели так свирепо, ураганно дуло, что он отшатнулся и стал сползать на пол.

Саша подхватил его на руки. Гринька раскрыл глаза, воспалённые, невидящие, и громко выговорил:

— … Коробкину Егору Матвеевичу… Дяде моему передайте…

Говорил он эти слова уже без памяти.

К ПОСЛЕДНЕМУ ПОРОГУ

1

Гринька очнулся в незнакомой комнате, где было тепло, чисто, пахло деревом, свежестью и ещё чем-то вкусным. Он поднял голову и увидел возле окна два столика и кипы учебников на них. Где же хозяева, почему такая тишина? Он крикнул, чтобы кого-нибудь позвать, но не услышал собственного голоса.

Отворилась дверь, и вошла незнакомая девочка. Увидев, что Гринька смотрит на неё, она удивлённо вытаращила глаза:

— Проснулся?

— Проснулся, — сказал Гринька и на этот раз услышал свой голос. — А ты кто?

— Я — Люська, — сказала она и засмеялась.

Гринька видел Люську только на фотографиях.

Там она была крохотная, как кукла, а сейчас гляди какая здоровенная — разве чуть поменьше самого Гриньки, рыжая, растрёпанная, хохолок надо лбом, как у Суворова.

— А ты разговаривал во сне, — сообщила Люська, во все глаза разглядывая Гриньку. — Нам не велели слушать. К двери подойти не давали!

— Где Карат? — вдруг спохватился Гринька.

Люська отворила дверь и заорала:

— Карат! Серёга! Сюда!

Ворвался одуревший от радости Карат, кинул лапы на постель, высунул горячий язык и стал тянуться к Гриньке, чтобы поцеловаться с ним. Гринька отталкивал его слабой рукой, Карат отскакивал, свирепо рычал, припадая к полу, и снова кидался. Гринька быстро устал.

— На место! — приказал незнакомый голос.

Карат замер, не сводя с Гриньки глаз. И тут Гринька увидел мальчишку, белёсого, лобастого, как бычок. Это был Серёга, и глядел он пристально и важно, точно был старше Гриньки не на полгода, а года на три. «Ишь ты, командует! — обиделся Гринька за собаку. — И Карат, дурак, слушается…»

— А тебе здесь нечего делать, — строго сказал Серёга Люське.

Но та махнула рукой на него и закричала:

— Мама, гляди, он проснулся!

— Слышу, слышу, — донёсся из соседней комнаты спокойный мягкий голос.

На ходу сбрасывая с плеч пуховую шаль, в дверь вошла невысокая женщина. Она была рыжая, как Люська, и глаза, как у неё, — огромные, серые и немножко озорные.

— Ну, здравствуй! — сказала она Гриньке, подошла и положила ему на лоб маленькую тёплую ладонь. От неё пахло морозом и лекарством.

Гринька замер, боясь дышать, в глазах стало щекотно от непривычной ласки. Женщина отняла ладонь:

— Сейчас мы принесём тебе бульону.

Когда она снова вошла с чашкой, Гринька спал.

И только потом он узнал, что провалялся без сознания больше двух недель. Трудно было в это поверить, но февраль давно кончился. Подолгу щедро светило солнце, воробьи за окном чирикали совсем по-весеннему, и Люська тайком приносила в комнату колючие сосульки. Они заменяли ей мороженое. Гринька завидовал ей, но попросить не решался.

Разговор с Егором Матвеевичем получился короткий: тот почти всё узнал, прислушиваясь к Гринькиному бреду.

— А бабушка как? — спросил Гринька.

— Здорова, — ответил Егор Матвеевич. — Кланяется тебе.

Это была неправда: бабку разбил паралич. Она лежала в больнице и понемногу выздоравливала, хотя до конца так и не оправилась. Но об этом тогда не знал и сам Егор Матвеевич: бабка диктовала сиделке бодрые письма.

— Одна к тебе просьба: нос ни во что больше не совать, — сказал Гриньке дядя Егор. — И ещё: писем от отца пока не жди. Понял?

— Понял, — ответил Гринька.

— Ну, бывай! — Егор Матвеевич вышел — огромный, в синем комбинезоне, лопнувшем под мышками.

У Гриньки стало легко на душе. Ни во что не совать носа? Ладно. И так он сыт приключениями по горло. Они только в книжках хороши.

Всё же ему страшновато было оставаться одному, особенно по ночам, когда не спалось. И он попросил, чтобы в комнату снова переселили ребят, которых выставили отсюда на время его болезни. Тётя Аня согласилась не сразу: думала, что они не дадут Гриньке покоя. Но Серёга дал матери слово, что они будут вести себя тихо. И в комнату внесли деревянную Люськину кровать. Серёга должен был спать на полу. Ему это вполне подходило.