Путешествия Лейлы
Шрифт:
В тот первый раз в аэропорту искал ее глазами на паспортном контроле: Лейла убежала в туалет сразу, как приземлились, и стояла в очереди позади, проверяла соцсети и почту после долгих часов полета, было не до живого общения. В другое время, в другом мире она бы приятно удивилась этой новой встрече в Сингапуре, поговорила с ним опять, оставила контакты. Но после обморока лишь помотала головой с улыбкой и побрела дальше к номеру, к кровати.
Добравшись до постели, открыла почту на смартфоне, отменила все брони и конференц-звонки на следующие два дня. Лежала без движения, без ускорения, без мыслей. Перекатывалась через пустоту и боль в голове, через слабость. Радовалась, что хотя бы сейчас можно просто лежать и смотреть на серую в тени штор стену, не надо ни к чему стремиться, не надо быть лучшей сразу во всем.
Или мир сдвинулся лет десять назад, когда Лейла окончательно оторвалась от земли, стала жить тут и там, в самолетах? Или совсем на днях, после другого обморока, в море, во время короткой остановки на Кипре по пути из Токио? Сколько их было: и перелетов, и обмороков. Скоро, уже скоро целый месяц никуда не лететь, целый месяц не путешествия даже, а неспешной жизни в Таиланде. Так много знакомых ездили туда на чекапы и пластику.
Душно, влажно, но Лейла обещала себе плавать или бегать каждый день. Особенно перед операцией, после которой на месяц-полтора придется исключить любые нагрузки … пришлось бы … Не поспав даже, поев только орехи с сухофруктами, спустилась к консьержу в гостинице, арендовала машину, поехала на ближайший пляж. Дикий, без людей. Как она устала от людей. Окунулась целиком, поплыла. Как всегда. Только в этот раз вода была теплая, маслянистая, она обволакивала неприятно, хотелось быстрее выйти. В сумерках и земля, и небо рябили волнами, или так виделось без очков. Лейла нащупала уже ногами песчаное дно и шла к берегу. Только бы дойти до травы и сесть, хотя бы до песка дойти. Видимо, не успела.
И она снова там, где нежность обнимает. О ней заботятся, она дома. В покое, любви, чреве матери. Надо просто расслабиться, отпустить. Нет ни времени, ни пространства: радость, счастье. Но что там было … море … трава … Лейла куда-то плывет, идет … а дальше? Что-то не бьется, не вяжется с этой идиллией. Что-то не так.
И начинаю: «Просыпайся, Лейла, просыпайся». Плыву куда-то, рвусь. «Отдайся безмятежности, не старайся, не сопоротивляйся. Нет. Просыпайся, Лейла, просыпайся». Пока не протискиваюсь, наконец, куда-то и не вырываюсь, не прихожу в себя. Со-пор-со-пор-сопор-ти-вле-ни-е.
Так она очнулась в этой клинике в первый раз, прибитая к постели, как после наркоза или ночного бреда. Тогда и появились белые сны.
Холодно, беззащитно, белым-бело. И не пошевелиться.
Каким он был, мир до белых снов? Размытым по причине и плохого зрения, и нелюбви к оптике. До вождения машины Лейла вовсе обходилась без очков или линз. С ними реальность становилась чрезмерной, наваливалась сразу: избыточная, искусственная. Вот зачем так подробно видеть вывески на обочине дороги или коллег в другом конце опенспейса, борьбу внутренних демонов ли, гормонов ли на лице шефини? Снять очки иногда было спасением. Очки или линзы, кроме как за рулем, Лейла надевала только на важные мероприятия и прогулки по новым городам или природным чудесам света. С волнением погружалась в высокое разрешение продуманного до мелочей мира, каждый раз ненадолго.
Без очков Лейла теряла в нюансах, не всегда читала между строк. Языковой барьер она давно преодолела, даже вышла за свои культурные рамки, но и в чужие загонять себя не стала. Вместе с выбранным отказом от зоркости это делало ее человеком особенным, с ограниченными социальными возможностями. Зато было легче охватить целый мир, удержать равновесие и самой не рассыпаться на кадры и картинки, без конца перескакивая из одной реальности в другую.
В мире Лейла ориентировалась как никто, но в какой-то момент потерялась и она. Вспоминала учебу в школе для золотомажорных детей небольшого российского городка. Тогда она еще не видела других стран и жила в бывшей коммуналке. Звонить одноклассницам можно было только от соседей: худенький сосед часто ворчал, мол, открыли тут переговорный пункт, а толстая, с резким селедочным запахом соседка шикала на мужа и лоснилась от улыбок Лейле.
И все учительницы в школе умилялись: настоящая татарочка, кудрявая, опрятная.Лейла рано узнала, о чем-то лучше молчать. Например, что папа из далекой восточной страны – волшебной, казалось в детстве. Помнила и налоговые рейды в полуподвальном офисе в Москве (беги, Лейла, беги, у тебя нет регистрации). Первую «младшую» должность в международной компании, работу по двенадцать часов в день, гречку с майонезным соусом всю неделю до зарплаты, потертую шубу, оставшуюся со школьных поволжских зим. Потом сытые, яркие годы в Лондоне и Дубае, командировки и путешествия по миру. Надоевшие приемы и ужины, концерты мировых звезд, матчи, презентации, пресс-конференции, показы.
В Дубае поначалу было невыносимо беззаботно, поверхностно. Все смеялись, обсуждали какую-то ерунду: сериалы, бранчи, бассейны. Со временем Лейла втянулась, стала ценить красоту всего осязаемого – в одежде, кулинарии, архитектуре, искусстве. Научилась легкости: легкости бегства от отношений, легкости пустоты, легкости мечтаний обо всем идеальном. И только то, что всегда ранило, чего-то и стоило: мысли о ее веселом стареющем Джонни, таком нетипичном англичанине. В скольких командировках Лейла начинала плакать, стоило остаться наедине с темнотой своего номера.
Oh my love is like a white, white wineThat perfectly goes with shrimps …Дубай – и оазис в пустыне, и новый Вавилон – обещал стать долгожданным берегом для таких как она, для нее. Полукровок, заблудившихся в идентичности и мире, дорогостоящих специалистов непонятно уже и в чем. Но для Лейлы им так и не стал. Где угодно, когда угодно, при первой возможности она ныряла и плыла: в маленьком бассейне деловой гостиницы, в холодном осеннем озере, в ночном, уже тревожном море, в незнакомом океане у скалистого берега. И только там, в воде, Лейла не слушала лекций, вебинаров и аудиокниг, не висла в рабочей почте и соцсетях.
Мир всегда был понятней с экрана телефона: отлежавшаяся, очищенная от ненужного емкость жизни на фото и видео. Или в лентах соцсетей – смотри, именно такой была твоя жизнь до этого самого момента. А еще наглядней и по-настоящему все в чужих лентах, в чужой жизни. Что там сейчас, в этих сотнях и тысячах новых постов ее френдов … Пальцы давно перестали зудеть при мысли о смартфоне, Лейла оставила мечты еще раз подержать его в руках.
Пожалуй, она скучала только по морю, по временам, когда плавала подолгу на рассветах и закатах, даже без очков или линз видя сплетения друг в друге неба и волн. Каждый раз захлестывал восторг. Одновременно темно-синяя и алая, зеленоватая, розовая, оранжевая бесконечность. Здесь, в клинике, очки и не были нужны. В пределах комнаты она хорошо все видела, а горизонт пустыни и контуры здания за окном, если прищуриться и натянуть уголки глаз, почти не менялись.
И все же, когда именно реальность скукожилась, обернулась новой и непонятной? Борьба за мир одних против мира других, обиженные и обижающие в ответ, стены между странами, простыни переписок и цифровая вечность, пылесосы-шпионы. Категоричность зашкаливает, чрезмерность душит. Президенты в развлекательных шоу, за диджейским пультом и упряжкой животных. Все в поисках себя, даже искусственный интеллект придумывает новый язык, непонятный людям. Коллапс природы и финансов. Мир сдвинулся куда-то не туда. Может, просто нового стало слишком много, даже для Лейлы?
Глава 2
Первое воспоминание о клинике: проснулась в облаке темно-золотого. Тогда сквозь марево проступила сначала люстра с канделябрами и хрустальными серьгами, чуть позже – картина на коричневой стене, пятнистая абстракция. Тело Лейлы вытянуто на узкой кушетке с цветными кнопками по бокам. Удивило скорее нелепое сочетание обстановки и предметов. Что там делала она сама, Лейла и не задумалась тогда. В последние годы доводилось просыпаться в разных местах.
Толстая игла впивалась в левое запястье и тянулась прозрачным проводком к капельнице. Шею не повернуть из-за тугого воротника. В правых глазнице и виске зарождался, наполняя все вокруг, болезненный туман, а Лейла пробивалась сквозь него наружу. Не двигалось и не думалось, как всегда после обмороков.