Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1874—1887). Том 2
Шрифт:
Когда я направился к шлюпке, туземец, в хижине которого я завтракал, нес за мною табир с остатками моего завтрака, а члены его семьи – много бананов и кокосов, а также таро, которое здесь очень вкусно и очень крупно. Этот же обычай встречается и на Новой Гвинее.
7 июня. Несмотря на мою предосторожность, вчерашняя экскурсия повлекла за собою лихорадку. Духота в каюте, крик туземцев, приезжавших на шхуну для торга, травля их собакою и т. п. не позволили мне остаться на шхуне; я отправился на о. Андра, где провел весь день, подвесив в тени большого дерева свою койку. Дерево росло у самого морского берега, и я наслаждался красивою панорамой берега большого острова. Но любоваться видом мешали туземцы, то и дело приходившие и надоедавшие своей болтовней; большинство, однако же, посмотрев на меня, на койку и другие вещи, уходили, так как неподалеку люди Вуапа строили хижину для тредора, который должен был здесь остаться. Некоторые, впрочем, оставались долее и, расположившись на песке, ближе к морю, разглядывали внимательно замечательные вещи, меня окружавшие. Любимою их позой было лежание на животе, причем одна рука или обе подпирали подбородок. Ноги не оставались в бездействии – ими размахивали по воздуху или рыли теплый песок. Наглядевшись вдоволь, некоторые предпочли заснуть, несмотря на палящее солнце, которое пекло их спины и головы; другие продолжали болтать, а один, протянув вперед ноги, стал забавляться гимнастикой пальцев ног, которая показалась мне весьма хитрою. Он так быстро двигал ими, что долго я не мог уловить, в чем состоит эта гимнастика. Он то растопыривал все пальцы или отводил в сторону то большой палец, то первый и второй, то все три вместе, причем ни нога, ни остальные пальцы не двигались; то очень быстро клал первый палец на второй, то второй на первый и т. д. Заметя, что я обратил внимание на его искусство, другие, кто как мог, старались показать, что и они умеют делать то же не хуже первого.
82
На о. Вуап и архипелаге Пелау я часто имел случай удивляться, до чего довели туземцы, особенно девочки, гибкость своих рук и самостоятельные движения отдельных пальцев.
Заметив у одного из туземцев на шее так называемые пановы гусли, или панову флейту [83] , я знаками просил, чтобы он показал мне свое искусство в игре на этом инструменте. Он не стал церемониться и, приложив гусли к губам, начал дуть поочередно в каждый бамбук, результатом чего был разнотонный, негромкий свист. Этот характеристичный, но, как оказалось, маломузыкальный инструмент я встретил доселе только на Новой Ирландии (Порт Праслин) и здесь [84] . Пока я был занят музыкантом и его искусством, несколько вновь прибывших с главного острова подошли к группе туземцев. Один из них был так погружен в рассматривание меня, койки, столика и складной скамьи, что не подумал о необходимости смотреть под ноги и сильно ударился коленом о большой пень, прибитый морем и лежавший поперек его дороги. Значительная боль заставила его забыть на время обо мне; он потер колено, а затем, как будто бы вспомнив что-то, схватил большой осколок коралла и стал усердно бить то место пня, о которое ударился [85] . Трудно было без улыбки смотреть на этого взрослого человека, бьющего дерево за то, что он сам наткнулся на него; туземцы же серьезно и как бы сочувственно поглядывали на это заслуженное наказание пня. Затем, как бы почувствовав облегчение, он подошел к группе и сел между соплеменниками, изредка потирая колено и дуя на него.
83
Инструмент этот состоит из семи или восьми бамбуков разной длины, связанных рядом сообразно своей длине, так что с одной стороны приходится самый большой (12–15 см), с другой – самый малый (5–7 см).
84
См. G e r l a n d, Th. VI, S. 602 (о распространении этого инструмента в Меланезии).
85
Я обстоятельно рассказываю о всех этих мелочах, потому что они одинаковы с совершенно подобными же чертами, которые я не раз наблюдал на Новой Гвинее (берег Маклая). При экскурсиях споткнувшийся или упавший туземец никогда не упускал случая излить свою досаду или облегчить свою боль, побив то место или предмет, которые были причиной ушиба. Я, впрочем, не думаю, чтобы туземцы соединяли с этим поступком мысль, что предметы «живы или могут чувствовать» (см. John L u b b о с k. The origin of civilization, sec. edit., 1870, p. 202 и сл.; life atributed to inanimate objects).
Несмотря на старания, я не нашел никаких доказательств, подтверждающих, что такой nexus idearum мелькает при этом в мозгу папуаса.
В это время внимание туземцев было привлечено большою шлюпкой, приближавшейся к берегу с вещами тредора, который оставался жить и торговать здесь. Вся толпа, движимая любопытством, отправилась к новой хижине. Но я не остался один: сцена переменилась, новые актеры заменили прежних. Немного дальше от группы мужчин с утра расположилась группа женщин и детей, которые оставались на втором плане в присутствии мужчин и стали смелее, когда они ушли, но все-таки еще не решались приблизиться. Небольшие свертки бус, завернутых в бумагу, бросаемые мною на различные расстояния от койки, все ближе и ближе привлекали ко мне сперва детей, а затем и женщин. Почти у всех женщин были грудные дети на руках. Я обратил внимание на одну из матерей, с которой делались по временам припадки нежности по отношению к полугодовому сынишке. Она нанизывала бисер и кормила грудью ребенка, но, как только он переставал сосать грудь, схватывала его и прижимала к своему носу и ко рту; при этом выражение ее лица казалось мне довольно характеристичным; губы были раздвинуты, так что выказывались ряды стиснутых зубов; прижимая ребенка к лицу, она сильно носом втягивала воздух и по временам кусала дитя, выбирая для нюханья и кусания те части тела ребенка, которые не могли отличаться особенным благоуханием. Лоб и щеки ребенка были покрыты грязью; чтобы удалить ее, нежная мать прибегла к простому средству – она принялась лизать щеку и лоб своего сынишки, который стоически переносил обнюхивание, кусание и лизание. Заметив у ребенка небольшие ранки за ухом, она с помощью слюны бережно сняла корочки с ранок и, несмотря на крик ребенка, насухо вылизала ранки [86] , а затем стала на них дуть [87] .
86
На о-вах Пелау я видел человека, которому собака вылизывала большую рану на ноге; мне сказали, что это считается родом лекарства, к которому здесь часто прибегают. В Патане, на Малайском п-ове, я слышал рассказ или предание об одной принцессе из Ачина, которая была вылечена от ран, покрывавших все ее тело, тем, что большая собака ежедневно вылизывала каждую рану.
87
Дуть на рану или на больную часть тела – весьма распространенное обыкновение, которое практикуется, кажется, почти у всех рас.
Между детьми, которые бегали около моей койки, были несколько имевших некоторые зубы значительной величины. Мне очень хотелось осмотреть их ближе и дополнить свои заметки по этому вопросу, но дети были очень пугливы и, как только я сел у своего походного столика, они не решались подойти близко. Бусы, однако же, снова приманили их; когда же я высыпал несколько ярко-красных бус на большой лист хлебного дерева, все дети, забыв страх, обступили меня и ожидали раздачи, выражая свое удовольствие шумным втягиванием воздуха между полуоткрытыми губами и блеском глаз при взгляде на бусы. Высмотрев у одного из мальчиков, лет 3 или 4, два больших зуба в верхней челюсти, я попробовал притянуть его ближе к себе, чтобы посмотреть на них; но едва я дотронулся до него, как он с пугливым криком бросился к женщине, стоявшей невдалеке; другие дети также разбежались и спрятались за спины женщин. Я даже не успел взглянуть на лицо испугавшегося мальчугана, чтобы посмотреть, как оно изменилось. Обхватив руками ноги женщины, он уткнул лицо в бахрому [88] , составлявшую ее одежду. Но испуг выразился не на одном лице; он топал ногами, как бы силясь бежать, и по временам судорожные движения тела доказывали, что испуг почти что дошел до степени, которая сопровождается внезапным расстройством желудка. Я в этот день еще нашел возможность измерить несколько голов женщин, что опять-таки потребовало разных уловок, предупредивших общее бегство.
88
Костюм женщин здесь почти одинаков с одеждой женщин Микронезии и состоит из двух передников, сделанных из волокон листьев пандануса, волокон ствола банана и т. п.; один из передников висит бахромообразно, придерживаемый поясом, спереди, а другой сзади.
8 июня. Приехавшие сегодня на шхуне для торга туземцы с одного из ближайших островов привезли между прочим для обмена также человеческий череп. Такое предложение немного удивило меня, так как туземцы вообще редко вызываются сами продавать черепа своих соплеменников. Я объясняю его, однако же, тем, что на каком-нибудь прежде здесь бывшем судне туземцам дали хорошую плату за этот товар [89] . Во всяком случае, достоверность происхождения таким образом приобретенного черепа мне кажется весьма сомнительною. Все черепа двадцати туземцев о. Вуап, убитых около рифа Иезу-Мария, могут, таким образом, перейти со временем в европейские музеи и красоваться под ярлыком: «Черепа туземцев о. Адмиралтейства». Отчасти поэтому я считаю данные о размерах голов туземцев очень полезными для антропологии, в особенности когда известны местность, пол и приблизительный возраст измеренного.
89
Один из тредоров, встреченных мною на о. Вуап, рассказывал мне, что купил у туземцев о. Адмиралтейства три
черепа, которые потом подарил офицерам прусского корвета, бывшего в прошлом году на о. Вуап.Прибавлю, что при посещении деревень здесь и на юго-восточном берегу я напрасно искал следов каких-либо могил или памятников; ничего подобного я не нашел; поэтому думаю, что, как и на Новой Гвинее (на берегу Маклая), здешние туземцы хоронят своих покойников в самих хижинах.
9 июня. Снялись утром с якоря, оставив здесь тредора, ирландца, по имени О’Хара, который, как и оставшийся на юго-восточном берегу, обещал собрать для меня некоторые сведения, что ему нетрудно будет сделать при продолжительном пребывании на острове; он также обещал переслать мне со временем копию со словаря туземного диалекта, который он должен будет составить для себя самого. Ветерок был тих, и мы весь день шли вдоль северного берега острова, физиономия которого не отличалась от описанной выше.
С небольшого островка, похожего на о. Андра, к нам выехала пирога; люди физически были совершенно схожи с виденными прежде и отличались единственно только носимыми украшениями. Кроме кокосов и щитов черепах, они предлагали для меня саго и большой кусок коры Cinnamonum.
Группа Агомес или Гермит
10 июня. Уже на другое утро (по отплытии с о. Тауи) перед нами открылся архипелаг Агомес. Но при слабом ветре, обогнув с юга группу и войдя с западной стороны за риф, мы только к 4 часам пополудни бросили якорь у южной оконечности главного острова. Группа состоит из трех или четырех островов посредине и многих плоских возвышенных частей окружающего их рифа. Группа довольно обширна, но я, будучи занят другими вопросами, при кратковременной стоянке, не успел составить себе понятия о расположении островов и убедиться в числе их. Главный высокий остров называется туземцами Луб; он тянется узкою полосой с юга на север. Он, как и другие, покрыт растительностью от линии высокого прилива до вершины холмов, которые несколькими группами расположены вдоль острова, приблизительно на 400–500 футах высоты.
Проезжая близко мимо группы и между островами, я заметил, что они мало населены; не было видно деревень и даже отдельных хижин, и за весь день я не заметил ни одной туземной пироги. На следующее утро я нашел на всей группе всего лишь две деревни и, судя по числу хижин, пирог и туземцев, не думаю, чтобы теперешнее население архипелага было более ста душ, включая женщин и детей.
Шкипер шхуны, который был месяцев семь или восемь тому назад и даже по случаю ловли и приготовления трепанга жил на одном из островов, знал хорошо фарватер, почему мы бросили якорь около места, где стояла прежде его хижина. Когда уже стемнело, я услыхал из моей каюты шумное приближение туземных пирог и в полутемноте рассмотрел несколько папуасских фигур, взобравшихся на палубу нашей шхуны; они громко говорили между собою и бесцеремонно расхаживали по шхуне. Несколько папуасов засело в соседней с моею каюте шкипера, с которым они обходились, как со старым знакомым. Из нахальства их требований и шумных возгласов можно было заключить, что туземцы здесь привыкли видеть белых, причем, имея дело с весьма низким разбором людей этой расы, уже успели потерять уважение к европейцам, или, вернее, никогда не имели случая проникнуться им. В этот же вечер я имел случай познакомиться с образчиком взаимных отношений белых и черных друзей. Один из туземцев, которого шкипер назвал «king», во все горло требовал «brandy». A один из полупьяных европейских тредоров спрашивал у него женщину на эту же ночь.
11 июня. Встав по обыкновению на рассвете, я отправился в своей небольшой шлюпке осматривать группу. Моя главная цель была отыскать деревню и познакомиться с туземцами. Вдоль берега росли кокосовые пальмы, которые, будучи, вероятно, посажены некогда более многочисленным населением острова, размножились сами [90] . Я был удивлен малою величиною орехов; воды в них было не более чашки, между тем как обыкновенно в кокосовых орехах средней величины находится воды от двух до трех стаканов, в больших же иногда более четырех. Я указываю на это множество кокосовых пальм на о-вах Агомес (которые, однако же, не образуют сплошного пояса вдоль побережья всех островов) как на доказательство того, что некогда население было здесь более значительно. Но об этом я буду говорить ниже.
90
Нисколько не оспаривая случаев и возможностей самостоятельного засевания кокосовой пальмы, замечу, что, насколько я знаю из собственных наблюдений, это далеко не часто случается. Везде, где мне приходилось быть, кокосовые пальмы были признаком населения настоящего или некогда бывшего. Раз посаженные, ясно, они сами засевались вблизи посаженных. Папуасы на берегу Маклая и малайцы на Яве, которых я расспрашивал о том, положительно отвергли само собою засевавшиеся, а не посаженные человеком кокосовые пальмы.
Проехав значительное пространство вдоль берега двух островов и не найдя ни признаков жилья, ни туземцев, я направился к пироге, которая пересекала лагуну, отчалив от одного из низких островов у рифа. Небольшая пирога с выносом на одной стороне была очень плохой работы, но, несмотря на это, доски, образующие ее высокие борта [91] , оказались разрисованными черными и красными иероглифическими фигурами, которых смысл я не мог понять, но которые положительно нельзя было считать простым орнаментом. Между туземцами в пироге находился Бокчо, молодой туземец о. Агомес, который прослужил 7 или 8 месяцев в качестве матроса или юнги на шхуне и теперь счастливо вернулся на родину. Взятый на шхуну, он получил от шкипера кличку «Бокчо». Настоящего его имени я не мог разузнать, вероятно, вследствие того, что по обычаю, общему туземцам Новой Гвинеи и многих островов Тихого океана, имя туземца можно узнать только от кого-либо постороннего. Зная не больше десятка английских слов и не понимаемый товарищами, которые весьма дурно с ним обращались, Бокчо имел на шхуне очень запуганный и глупый вид, на вопросы он отвечал обыкновенно глупым смехом или постоянным «yes». Проведя ночь на берегу между своими, он совершенно изменился и скоро понял меня, когда я ему объяснил (по-английски), чтобы он перешел в мою шлюпку, показал мне свою деревню и был бы переводчиком. Туземцы Агомес, спутники Бокчо, которых я вчера в полутемноте не мог раз глядеть, имели общий папуасский тип (только не папуасский тип г-на Уоллэса), не отличались значительно от жителей о. Тауи, но не имели щеголеватого вида последних: кроме отсутствия украшений, волосы на голове и бороде были небрежно растрепаны. Мы направились к низкому острову, откуда шла пирога; папуасы, высадив Бокчо в мою шлюпку, продолжали свой путь к шхуне. Завидя приближение шлюпки и услыхав возгласы Бокчо на берегу, где находилось несколько хижин, собралась небольшая толпа, которая помогла втащить шлюпку на отлогий берег. Бокчо, играющий в своей деревне первую роль, как прибывший из дальнего путешествия, достал для меня кокосов и повел в самую большую хижину, которая стояла ближе к берегу.
91
Эта пирога, весьма отличная от микро- и полинезийских пирог, была во всех отношениях подобна новогвинейским.
Это была общественная хижина для мужчин, но сегодня, по экстренному случаю – приезда белого или, может быть, вследствие других причин, некоторые женщины последовали за нами и даже протиснулись вперед. Хотя эти женщины были не стары и несмотря на то, что я уже привык к папуасским лицам, они показались мне здесь особенно некрасивыми, уже не говоря о том, что вследствие elephantiasis у двух из них ноги были двойного объема против обыкновенного. Их костюм показался мне довольно замечательным. Он состоял из небольшого фартука из листьев, закрывавшего нижнюю часть живота; стебли этих листьев и тонкие ветки, продернутые под поясом, который держал костюм, и оплетенные шнурком, образовывали спереди род корзины, которая была наполнена разными предметами ежедневного употребления. Между последними находились и зеленые бананы и обгрызанные куски кокосовых орехов. Когда эти дамы стояли или ходили, корзины вследствие тяжести содержимого оттопыривались вперед; когда же они садились, это плетение представляло род корсета, закрывавшего грудь и доходившего почти до подбородка. Сзади за пояс были заткнуты два или три длинных, но узких листа, которые хвостообразно болтались между ногами. Костюм этот, вероятно, сменяется или дополняется каждые два или три дня, по крайней мере у виденных мною женщин листья переднего фартука были свежие или полусвежие, хвост же сзади, как я предполагаю, прицепляется только в особенных случаях, так как у всех женщин листья, его составляющие, казалось, были сорваны за несколько минут до моего приезда. Почти у всех женщин на руках выше локтя, у некоторых же на внешней стороне ляжек, я заметил татуированный, довольно красивый, у всех однообразный орнамент. Способ татуировки, состоящей из длинных тонких надрезов, сделанных, вероятно, осколками стекла, так же как и рисунки, был очень отличен от виденного мною на о. Тауи. Я подошел к одной женщине, у которой были большие зубы, надеясь с помощью Бокчо уговорить ее показать мне их. Но эта помощь оказалась лишнею. Дама эта, видя, что я интересуюсь ее зубами, с заметным удовольствием, даже с некоторою гордостью поспешила показать мне их; открыв чрезмерно рот, она даже дозволила мне сделать эскиз ее зубов. Все ее передние зубы оказались увеличенными, хотя в различной степени, но два, соответствующие, dentеs incisores (оба средних левой стороны), в обеих челюстях были особенно велики. Кроме того, в нижней челюсти за увеличенными резцами правой стороны росло сзади по лишнему зубу. Это была первая и единственная женщина, у которой я здесь мог свободно рассмотреть гипертрофированные зубы; другие две так же жеманились, как и женщины Тауи.